Неточные совпадения
Аммос Федорович (строит всех полукружием).Ради
бога,
господа, скорее в кружок, да побольше порядку!
Бог с ним: и во дворец ездит, и государственный совет распекает! Стройтесь на военную ногу, непременно на военную ногу! Вы, Петр Иванович, забегите
с этой стороны, а вы, Петр Иванович, станьте вот тут.
Крестьяне, как заметили,
Что не обидны
баринуЯкимовы слова,
И сами согласилися
С Якимом: — Слово верное:
Нам подобает пить!
Пьем — значит, силу чувствуем!
Придет печаль великая,
Как перестанем пить!..
Работа не свалила бы,
Беда не одолела бы,
Нас хмель не одолит!
Не так ли?
«Да,
бог милостив!»
— Ну, выпей
с нами чарочку!
Пошли порядки старые!
Последышу-то нашему,
Как на беду, приказаны
Прогулки. Что ни день,
Через деревню катится
Рессорная колясочка:
Вставай! картуз долой!
Бог весть
с чего накинется,
Бранит, корит;
с угрозою
Подступит — ты молчи!
Увидит в поле пахаря
И за его же полосу
Облает: и лентяи-то,
И лежебоки мы!
А полоса сработана,
Как никогда на
баринаНе работал мужик,
Да невдомек Последышу,
Что уж давно не барская,
А наша полоса!
— Славу
Богу, — сказал Матвей, этим ответом показывая, что он понимает так же, как и
барин, значение этого приезда, то есть что Анна Аркадьевна, любимая сестра Степана Аркадьича, может содействовать примирению мужа
с женой.
— Да как же в самом деле: три дни от тебя ни слуху ни духу! Конюх от Петуха привел твоего жеребца. «Поехал, говорит,
с каким-то
барином». Ну, хоть бы слово сказал: куды, зачем, на сколько времени? Помилуй, братец, как же можно этак поступать? А я
бог знает чего не передумал в эти дни!
Господин скинул
с себя картуз и размотал
с шеи шерстяную, радужных цветов косынку, какую женатым приготовляет своими руками супруга, снабжая приличными наставлениями, как закутываться, а холостым — наверное не могу сказать, кто делает,
бог их знает, я никогда не носил таких косынок.
Он выбежал проворно,
с салфеткой в руке, весь длинный и в длинном демикотонном сюртуке со спинкою чуть не на самом затылке, встряхнул волосами и повел проворно
господина вверх по всей деревянной галдарее показывать ниспосланный ему
Богом покой.
Здесь
с ним обедывал зимою
Покойный Ленский, наш сосед.
Сюда пожалуйте, за мною.
Вот это барский кабинет;
Здесь почивал он, кофей кушал,
Приказчика доклады слушал
И книжку поутру читал…
И старый
барин здесь живал;
Со мной, бывало, в воскресенье,
Здесь под окном, надев очки,
Играть изволил в дурачки.
Дай
Бог душе его спасенье,
А косточкам его покой
В могиле, в мать-земле сырой...
Да оставь я иного-то
господина совсем одного: не бери я его и не беспокой, но чтоб знал он каждый час и каждую минуту, или по крайней мере подозревал, что я все знаю, всю подноготную, и денно и нощно слежу за ним, неусыпно его сторожу, и будь он у меня сознательно под вечным подозрением и страхом, так ведь, ей-богу, закружится, право-с, сам придет, да, пожалуй, еще и наделает чего-нибудь, что уже на дважды два походить будет, так сказать, математический вид будет иметь, — оно и приятно-с.
— Успокойтесь, маменька, — отвечала Дуня, снимая
с себя шляпку и мантильку, — нам сам
бог послал этого
господина, хоть он и прямо
с какой-то попойки. На него можно положиться, уверяю вас. И все, что он уже сделал для брата…
— Нечего и говорить, что вы храбрая девушка. Ей-богу, я думал, что вы попросите
господина Разумихина сопровождать вас сюда. Но его ни
с вами, ни кругом вас не было, я таки смотрел: это отважно, хотели, значит, пощадить Родиона Романыча. Впрочем, в вас все божественно… Что же касается до вашего брата, то что я вам скажу? Вы сейчас его видели сами. Каков?
Да ты должен, старый хрыч, вечно
бога молить за меня да за моих ребят за то, что ты и
с барином-то своим не висите здесь вместе
с моими ослушниками…
Так
бог ему судил; а впрочем,
Полечат, вылечат авось;
А ты, мой батюшка, неисцелим, хоть брось.
Изволил вовремя явиться! —
Молчалин, вон чуланчик твой,
Не нужны проводы, поди,
господь с тобой.
— Тут уж есть эдакое… неприличное, вроде как о предках и родителях бесстыдный разговор в пьяном виде
с чужими, да-с! А
господин Томилин и совсем ужасает меня. Совершенно как дикий черемис, — говорит что-то, а понять невозможно. И на плечах у него как будто не голова, а гнилая и горькая луковица. Робинзон — это, конечно, паяц, —
бог с ним! А вот бродил тут молодой человек, Иноков, даже у меня был раза два… невозможно вообразить, на какое дело он способен!
—
Господа! — возгласил он
с восторгом, искусно соединенным
с печалью. — Чего можем требовать мы, люди, от жизни, если даже
боги наши глубоко несчастны? Если даже религии в их большинстве — есть религии страдающих
богов — Диониса, Будды, Христа?
— В
бога, требующего теодицеи, — не могу верить. Предпочитаю веровать в природу, коя оправдания себе не требует, как доказано
господином Дарвином. А
господин Лейбниц, который пытался доказать, что-де бытие зла совершенно совместимо
с бытием божиим и что, дескать, совместимость эта тоже совершенно и неопровержимо доказуется книгой Иова, —
господин Лейбниц — не более как чудачок немецкий. И прав не он, а Гейнрих Гейне, наименовав книгу Иова «Песнь песней скептицизма».
— Ну, теперь иди
с Богом! — сказал он примирительным тоном Захару. — Да постой, дай еще квасу! В горле совсем пересохло: сам бы догадался — слышишь,
барин хрипит? До чего довел!
— Ох, грустно, голубушка! — отвечает
с тяжким вздохом гостья. — Прогневали мы
Господа Бога, окаянные. Не бывать добру.
— Ну, брат Андрей, и ты то же! Один толковый человек и был, и тот
с ума спятил. Кто же ездит в Америку и Египет! Англичане: так уж те так
Господом Богом устроены; да и негде им жить-то у себя. А у нас кто поедет? Разве отчаянный какой-нибудь, кому жизнь нипочем.
— Да! — говорил Захар. — У меня-то, слава
Богу!
барин столбовой; приятели-то генералы, графы да князья. Еще не всякого графа посадит
с собой: иной придет да и настоится в прихожей… Ходят всё сочинители…
Если приказчик приносил ему две тысячи, спрятав третью в карман, и со слезами ссылался на град, засухи, неурожай, старик Обломов крестился и тоже со слезами приговаривал: «Воля Божья;
с Богом спорить не станешь! Надо благодарить
Господа и за то, что есть».
Ты, может быть, думаешь, глядя, как я иногда покроюсь совсем одеялом
с головой, что я лежу как пень да сплю; нет, не сплю я, а думаю все крепкую думу, чтоб крестьяне не потерпели ни в чем нужды, чтоб не позавидовали чужим, чтоб не плакались на меня
Господу Богу на Страшном суде, а молились бы да поминали меня добром.
— Оттреплет этакий
барин! — говорил Захар. — Такая добрая душа; да это золото — а не
барин, дай
Бог ему здоровья! Я у него как в царствии небесном: ни нужды никакой не знаю, отроду дураком не назвал; живу в добре, в покое, ем
с его стола, уйду, куда хочу, — вот что!.. А в деревне у меня особый дом, особый огород, отсыпной хлеб; мужики все в пояс мне! Я и управляющий и можедом! А вы-то
с своим…
Не дай
Бог, когда Захар воспламенится усердием угодить
барину и вздумает все убрать, вычистить, установить, живо, разом привести в порядок! Бедам и убыткам не бывает конца: едва ли неприятельский солдат, ворвавшись в дом, нанесет столько вреда. Начиналась ломка, паденье разных вещей, битье посуды, опрокидыванье стульев; кончалось тем, что надо было его выгнать из комнаты, или он сам уходил
с бранью и
с проклятиями.
Проберешься ли цело и невредимо среди всех этих искушений? Оттого мы задумчиво и нерешительно смотрели на берег и не торопились покидать гостеприимную шкуну.
Бог знает, долго ли бы мы просидели на ней в виду красивых утесов, если б нам не были сказаны следующие слова: «
Господа! завтра шкуна отправляется в Камчатку, и потому сегодня извольте перебраться
с нее», а куда — не сказано. Разумелось, на берег.
— Тем самым и Никитушка меня утешал, в одно слово, как ты, говорил: «Неразумная ты, говорит, чего плачешь, сыночек наш наверно теперь у
Господа Бога вместе
с ангелами воспевает».
— Ничего-с. Свет создал
Господь Бог в первый день, а солнце, луну и звезды на четвертый день. Откуда же свет-то сиял в первый день?
И вот восходит к
Богу диавол вместе
с сынами Божьими и говорит
Господу, что прошел по всей земле и под землею.
«Знаю я, говорю, Никитушка, где ж ему и быть, коль не у
Господа и
Бога, только здесь-то,
с нами-то его теперь, Никитушка, нет, подле-то, вот как прежде сидел!» И хотя бы я только взглянула на него лишь разочек, только один разочек на него мне бы опять поглядеть, и не подошла бы к нему, не промолвила, в углу бы притаилась, только бы минуточку едину повидать, послыхать его, как он играет на дворе, придет, бывало, крикнет своим голосочком: «Мамка, где ты?» Только б услыхать-то мне, как он по комнате своими ножками пройдет разик, всего бы только разик, ножками-то своими тук-тук, да так часто, часто, помню, как, бывало, бежит ко мне, кричит да смеется, только б я его ножки-то услышала, услышала бы, признала!
— А зачем бы мне такая игра-с, когда на вас все мое упование, единственно как на
Господа Бога-с! — проговорил Смердяков, все так же совсем спокойно и только на минутку закрыв глазки.
При встрече
с барином всяк, бывало, так уж и кричит, такой-то нумер идет! а
барин отвечает ласково: ступай
с Богом!
— Да чего их жалеть-то? Ведь ворам в руки они бы не попались. А в уме я их все время держал, и теперь держу… во как. — Филофей помолчал. — Может… из-за них
Господь Бог нас
с тобой помиловал.
— Какое болен! Поперек себя толще, и лицо такое,
Бог с ним, окладистое, даром что молод… А впрочем,
Господь ведает! (И Овсяников глубоко вздохнул.)
— Э! э! э! э! — промолвил
с расстановкой, как бы
с оттяжкой, дьякон, играя перстами в бороде и озирая Чертопханова своими светлыми и жадными глазами. — Как же так,
господин? Коня-то вашего, дай
Бог памяти, в минувшем году недельки две после Покрова украли, а теперь у нас ноябрь на исходе.
— Ну, не ври, —
с досадой перебил Чертопханов. — Купить мне у тебя этого коня… не на что, а подарков я еще не то что от жида, а от самого
Господа Бога не принимал!
Кампельмейстера из немцев держал, да зазнался больно немец;
с господами за одним столом кушать захотел, так и велели их сиятельство прогнать его
с Богом: у меня и так, говорит, музыканты свое дело понимают.
Показали других. Я наконец выбрал одну, подешевле. Начали мы торговаться. Г-н Чернобай не горячился, говорил так рассудительно,
с такою важностью призывал
Господа Бога во свидетели, что я не мог не «почтить старичка»: дал задаток.
— Изволь, голубчик, изволь… Василий, а Василий, ступай
с барином; лошадку сведи и деньги получи. Ну, прощай, батюшка,
с Богом.
— Ничего мне не нужно; всем довольна, слава
Богу, —
с величайшим усилием, но умиленно произнесла она. — Дай
Бог всем здоровья! А вот вам бы,
барин, матушку вашу уговорить — крестьяне здешние бедные, хоть бы малость оброку
с них она сбавила! Земли у них недостаточно, угодий нет… Они бы за вас
Богу помолились… А мне ничего не нужно, всем довольна.
— Батюшка, Аркадий Павлыч, —
с отчаяньем заговорил старик, — помилуй, заступись, — какой я грубиян? Как перед
Господом Богом говорю, невмоготу приходится. Невзлюбил меня Софрон Яковлич, за что невзлюбил —
Господь ему судья! Разоряет вконец, батюшка… Последнего вот сыночка… и того… (На желтых и сморщенных глазах старика сверкнула слезинка.) Помилуй, государь, заступись…
— Молчи, — сказал Дубровский. — Ну, дети, прощайте, иду куда
бог поведет; будьте счастливы
с новым вашим
господином.
— Во владение Кирилу Петровичу!
Господь упаси и избави: у него часом и своим плохо приходится, а достанутся чужие, так он
с них не только шкурку, да и мясо-то отдерет. Нет, дай
бог долго здравствовать Андрею Гавриловичу, а коли уж
бог его приберет, так не надо нам никого, кроме тебя, наш кормилец. Не выдавай ты нас, а мы уж за тебя станем. — При сих словах Антон размахнул кнутом, тряхнул вожжами, и лошади его побежали крупной рысью.
— Я пьян? Батюшка Владимир Андреевич,
бог свидетель, ни единой капли во рту не было… да и пойдет ли вино на ум, слыхано ли дело, подьячие задумали нами владеть, подьячие гонят наших
господ с барского двора… Эк они храпят, окаянные; всех бы разом, так и концы в воду.
— А
бог их ведает, батюшка Владимир Андреевич…
Барин, слышь, не поладил
с Кирилом Петровичем, а тот и подал в суд, хотя по часту он сам себе судия. Не наше холопье дело разбирать барские воли, а ей-богу, напрасно батюшка ваш пошел на Кирила Петровича, плетью обуха не перешибешь.
— Поздравляю,
господин исправник. Ай да бумага! по этим приметам не мудрено будет вам отыскать Дубровского. Да кто ж не среднего роста, у кого не русые волосы, не прямой нос да не карие глаза! Бьюсь об заклад, три часа сряду будешь говорить
с самим Дубровским, а не догадаешься,
с кем
бог тебя свел. Нечего сказать, умные головушки приказные!
— Так и следует, — отвечала она, — над телом рабским и царь и
господин властны, и всякое телесное истязание раб должен принять от них
с благодарностью; а над душою властен только
Бог.
— В монастырь так в монастырь, — решила она, — доброму желанию
господа не помеха. Выздоравливай, а летом, как дорога просохнет, выдадим тебе увольнение — и
с богом! Ты в какой монастырь надумал?
— То-то «представьте»! Там не посмотрят на то, что ты
барин, — так-то отшпарят, что люба
с два! Племянничек нашелся!.. Милости просим! Ты бы чем бунтовать, лучше бы в церковь ходил да
Богу молился.
— Все под
богом ходим, Харитон Артемьич, — уклончиво ответил Михей Зотыч, моргая и шамкая. —
Господь даде,
господь отъя… Ох, не возьмем
с собой ничего, миленький! Все это суета.
А около
господа ангелы летают во множестве, — как снег идет али пчелы роятся, — али бы белые голуби летают
с неба на землю да опять на небо и обо всем
богу сказывают про нас, про людей.