Неточные совпадения
И живая женщина за столом у самовара тоже была на всю
жизнь сыта: ее большое, разъевшееся тело помещалось на стуле монументально крепко, непрерывно шевелились малиновые губы, вздувались сафьяновые щеки пурпурного цвета, колыхался двойной подбородок и бугор груди.
Это не самые богатые люди, но они именно те «чернорабочие, простые люди», которые, по словам историка Козлова, не торопясь налаживают крепкую
жизнь, и они значительнее крупных богачей, уже
сытых до конца дней, обленившихся и равнодушных к
жизни города.
Кроме этого, он ничего не нашел, может быть — потому, что торопливо искал. Но это не умаляло ни женщину, ни его чувство досады; оно росло и подсказывало: он продумал за двадцать лет огромную полосу
жизни, пережил множество разнообразных впечатлений, видел людей и прочитал книг, конечно, больше, чем она; но он не достиг той уверенности суждений, того внутреннего равновесия, которыми, очевидно, обладает эта большая,
сытая баба.
— Да, да, Степа, литература откололась от
жизни, изменяет народу; теперь пишут красивенькие пустячки для забавы
сытых; чутье на правду потеряно…
«Это можно понять как символическое искание смысла
жизни. Суета сует. Метафизика дикарей. Возможно, что и просто — скука
сытых людей».
Среда, в которой он вращался, адвокаты с большим самолюбием и нищенской практикой, педагоги средней школы, замученные и раздраженные своей практикой,
сытые, но угнетаемые скукой
жизни эстеты типа Шемякина, женщины, которые читали историю Французской революции, записки m-me Роллан и восхитительно путали политику с кокетством, молодые литераторы, еще не облаянные и не укушенные критикой, собакой славы, но уже с признаками бешенства в их отношении к вопросу о социальной ответственности искусства, представители так называемой «богемы», какие-то молчаливые депутаты Думы, причисленные к той или иной партии, но, видимо, не уверенные, что программы способны удовлетворить все разнообразие их желаний.
«В этом есть доля истины — слишком много пошлых мелочей вносят они в
жизнь. С меня довольно одной комнаты. Я —
сыт сам собою и не нуждаюсь в людях, в приемах, в болтовне о книгах, театре. И я достаточно много видел всякой бессмыслицы, у меня есть право не обращать внимания на нее. Уеду в провинцию…»
—
Сытых немало, честных нет! — говорил хохол. — Мы должны построить мостик через болото этой гниючей
жизни к будущему царству доброты сердечной, вот наше дело, товарищи!
— Разве мы хотим быть только
сытыми? Нет! — сам себе ответил он, твердо глядя в сторону троих. — Мы должны показать тем, кто сидит на наших шеях и закрывает нам глаза, что мы все видим, — мы не глупы, не звери, не только есть хотим, — мы хотим жить, как достойно людей! Мы должны показать врагам, что наша каторжная
жизнь, которую они нам навязали, не мешает нам сравняться с ними в уме и даже встать выше их!..
Потому что мне с детства твердили и теперь все кругом говорят, что самое главное в
жизни — это служить и быть
сытым и хорошо одетым.
Изредка, время от времени, в полку наступали дни какого-то общего, повального, безобразного кутежа. Может быть, это случалось в те странные моменты, когда люди, случайно между собой связанные, но все вместе осужденные на скучную бездеятельность и бессмысленную жестокость, вдруг прозревали в глазах друг у друга, там, далеко, в запутанном и угнетенном сознании, какую-то таинственную искру ужаса, тоски и безумия. И тогда спокойная,
сытая, как у племенных быков,
жизнь точно выбрасывалась из своего русла.
Торжество той или другой идеи производит известные изменения в политических сферах и в то же время представляет собой торжество журналистики соответствующего оттенка. Журналистика не стоит в стороне от
жизни страны, считая подписчиков и рассчитывая лишь на то, чтобы журнальные воротилы были
сыты, а принимает действительное участие в
жизни. Стоит вспомнить июльскую монархию и ее представителя, Луи-Филиппа, чтобы убедиться в этом.
Мы, русские
сытые люди, круглый год питающиеся блинами, пирогами и калачами, кое-что знаем о том духовном остолбенении, при котором единственную лучезарную точку в
жизни человека представляет сон, с целою свитой свистов, носовых заверток, утробных сновидений и кошмаров.
Чересчур
сытый человек требует от
жизни только одного: чтоб она как можно меньше затрудняла его, как можно меньше ставила на его пути преград и поводов для пытливости и борьбы.
Не говорю я тоже ничего о перемене привычек, образа
жизни, пищи и проч., что для человека из высшего слоя общества, конечно, тяжелее, чем для мужика, который нередко голодал на воле, а в остроге по крайней мере
сыто наедался.
— Чудак ты, — говорит он, — чего же тебе сказать? Я все видел. Спроси: монастыри видел? Видел. А трактиры? Тоже видел. Видел господскую
жизнь и мужицкую. Жил
сыто, жил и голодно…
— Эстетика в
жизни все, — объяснял Пепко с авторитетом
сытого человека. — Посмотри на цветы, на окраску бабочек, на брачное оперение птиц, на платье любой молоденькой девушки. Недавно я встретил Анну Петровну, смотрю, а у нее голубенький бантик нацеплен, — это тоже эстетика. Это в пределах цветовых впечатлений, то есть в области сравнительно грубой, а за ней открывается царство звуков… Почему соловей поет?..
Шалимов. Ай, опять серьезные слова — пощадите! Я устал быть серьезным… Я не хочу философии —
сыт. Дайте мне пожить растительной
жизнью, укрепить нервы… я хочу гулять, ухаживать за дамами…
О чем, бывало, ни заговоришь с ним, он все сводит к одному: в городе душно и скучно жить, у общества нет высших интересов, оно ведет тусклую, бессмысленную
жизнь, разнообразя ее насилием, грубым развратом и лицемерием; подлецы
сыты и одеты, а честные питаются крохами; нужны школы, местная газета с честным направлением, театр, публичные чтения, сплоченность интеллигентных сил; нужно, чтоб общество сознало себя и ужаснулось.
Анна. Не помню — когда я
сыта была… Над каждым куском хлеба тряслась… Всю
жизнь мою дрожала… Мучилась… как бы больше другого не съесть… Всю
жизнь в отрепьях ходила… всю мою несчастную
жизнь… За что?
Он ясно видел, что все люди идут к одной с ним цели, — ищут той же спокойной,
сытой и чистой
жизни, какой хочется и ему.
— Почему, ежели ты
сыт — ты свят, ежели ты учён — прав? — шептал Павел, стоя против Ильи, сердце к сердцу. И оглядывался по сторонам, точно чувствуя близость врага, который скомкал
жизнь его.
— Ненавижу я нищих!.. Дармоеды! Ходят, просят и —
сыты! И хорошо живут… Братия Христова, говорят про них. А я кто Христу? Чужой? Я всю
жизнь верчусь, как червь на солнце, а нет мне ни покоя, ни уважения…
В эту повесть и особенно в «Катехизис» Далматов влил себя, написав: «Уважай труды других, и тебя будут уважать»; «Будучи
сытым, не проходи равнодушно мимо голодного»; «Не сокращай
жизни ближнего твоего ненавистью, завистью, обидами и предательством»; «Облегчай путь начинающим работникам сцены, если они стоят того»; «Актер, получающий жалованье и недобросовестно относящийся к делу, — тунеядец и вор»; «Антрепренер, не уплативший жалованья, — грабитель».
Вышневский. Все, мой друг. Начиная от излишнего, нарушающего приличия увлечения, до ребяческих, непрактических выводов. Поверь, что каждый писец лучше тебя знает
жизнь; знает по собственному опыту, что лучше быть
сытым, чем голодным философом, и твои слова, естественно, кажутся им глупыми.
— Ты погоди! Ты еще послушай дальше-то — хуже будет! Придумали мы запирать их в дома разные и, чтоб не дорого было содержать их там, работать заставили их, стареньких да увечных… И милостыню подавать не нужно теперь, и, убравши с улиц отрепышей разных, не видим мы лютой их скорби и бедности, а потому можем думать, что все люди на земле
сыты, обуты, одеты… Вот они к чему, дома эти разные, для скрытия правды они… для изгнания Христа из
жизни нашей! Ясно ли?
Евсей жадно глотал слова старика и верил ему: корень всех несчастий
жизни человеческой — нищета. Это ясно. От неё — зависть, злоба, жестокость, от неё жадность и общий всем людям страх
жизни, боязнь друг друга. План Дудки был прост и мудр: царь — богат, народ — беден, пусть же царь отдаст народу свои богатства, и тогда — все будут
сытыми и добрыми!
— А я им говорю, что они
сычи ночные, что они лупоглазые, бельмистые
сычи, которым их бельма ничего не дают видеть при Божьем свете! Ночь! Ночь им нужна! Вот тогда, когда из темных нор на землю выползают колючие ежи, кроты слепые, землеройки, а в сонном воздухе нетопыри шмыгают — тогда им
жизнь, тогда им
жизнь, канальям!.. И вот же черт их не возьмет и не поест вместо сардинок!
Прямо признать за „хамами“ право на
жизнь — не хочется, а устроить таким образом, чтобы и волки были
сыты и овцы целы, — нет умения.
— Прежде всего — наше бестолковое образование: мы все знаем и ничего не знаем; потом непривычка к правильному, постоянному труду, отсутствие собственной изобретательности, вследствие того — всюду и во всем слепое подражание; а главное —
сытый желудок и громаднейшее самолюбие: схвативши верхушки кой-каких знаний, мы считаем унижением для собственного достоинства делать какие-нибудь обыкновенные вещи, которые делают люди заурядные, а хотим создать восьмое чудо, но в результате явим, — как я, например, — пятидесятилетнюю
жизнь тунеядца.
Когда она совсем уже свыклась с новой
жизнью и из тощей, костлявой дворняжки обратилась в
сытого, выхоленного пса, однажды перед ученьем хозяин погладил ее и сказал...
«Работаешь, как лошадь, а — зачем?
Сыт на всю
жизнь. Пора сыну работать. От любви к сыну — мальчишку убил. Барыня понравилась — распутничать начал».
Сорин. Вы рассуждаете, как
сытый человек. Вы
сыты и потому равнодушны к
жизни, вам все равно. Но умирать и вам будет страшно.
Тетерев. Смеюсь… Оставшиеся в живых дураки смотрят на умершего собрата и спрашивают себя — где он? А мерзавцы просто наследуют имущество покойного и продолжают
жизнь теплую,
жизнь сытую,
жизнь удобную… (Хохочет.)
Нет бога у людей, пока они живут рассеянно и во вражде. Да и зачем он, бог живой,
сытому?
Сытый ищет только оправдания полноты желудка своего в общем голоде людей. Смешна и жалка его
жизнь, одинокая и отовсюду окружённая веянием ужасов.
— Он не добрый, а добродушный. Водевильные дядюшки, вроде твоего отца, с
сытыми добродушными физиономиями, необыкновенно хлебосольные и чудаковатые, когда-то умиляли меня и смешили и в повестях, и в водевилях, и в
жизни, теперь же они мне противны. Это эгоисты до мозга костей. Противнее всего мне их сытость и этот желудочный, чисто бычий или кабаний оптимизм.
Он целовал ей руки, шею, волосы, дрожа от нетерпения, сдерживать которое ему доставляло чудесное наслаждение. Им овладела бурная и нежная страсть к этой
сытой, бездетной самке, к ее большому, молодому, выхоленному, красивому телу. Влечение к женщине, подавляемое до сих пор суровой аскетической
жизнью, постоянной физической усталостью, напряженной работой ума и воли, внезапно зажглось в нем нестерпимым, опьяняющим пламенем.
— Ежели бы женщина понимала, до чего без нее нельзя жить, — как она в деле велика… ну, этого они не понимают! Получается — один человек… Волчья
жизнь! Зима и темная ночь. Лес да снег. Овцу задрал —
сыт, а — скушно! Сидит и воет…
Я должен по роду своей
жизни отбросить в сторону всё старое… все манеры и приемы отношений к людям, существующим
сыто и нарядно и презирающим меня за то, что в сытости и костюме я отстал от них, я должен воспитать в себе что-то новое — понял?
А между тем нет тут никакого намека на
жизнь простого народа, не видно даже никакого следа заботы о том, чем обыкновенно занят крестьянин, — о приобретении возможности быть
сытым, одетым и пр.
Сытая тоска, мучительная погоня за удовольствиями, пресыщение, апатия и недовольство
жизнью.
Когда зеленый сад, еще влажный от росы, весь сияет от солнца и кажется счастливым, когда около дома пахнет резедой и олеандром, молодежь только что вернулась из церкви и пьет чай в саду, и когда все так мило одеты и веселы, и когда знаешь, что все эти здоровые,
сытые, красивые люди весь длинный день ничего не будут делать, то хочется, чтобы вся
жизнь была такою.
— Я не могу здесь оставаться! — сказала она, ломая руки. — Мне опостылели и дом, и этот лес, и воздух. Я не выношу постоянного покоя и бесцельной
жизни, не выношу наших бесцветных и бледных людей, которые все похожи один на другого, как капли воды! Все они сердечны и добродушны, потому что
сыты, не страдают, не борются… А я хочу именно в большие, сырые дома, где страдают, ожесточены трудом и нуждой…
Минут через пять
сытый гнедко Лукич солидной, развалистой рысцой бежал по извилистой мягкой дороге, с обеих сторон глухо заросшей кустами орешника и калины. Гибкие ветки задевали Тихона Павловича за голову, заглядывали ему в лицо, и, когда лист попадал в губы, мельник поворачивал головой, отплёвывался и всё думал о своей пошатнувшейся
жизни.
Ибо лучше не есть, не пить, нежели с
сытым желудком
жизни лишиться.
Корнею Васильеву было пятьдесят четыре года, когда он в последний раз приезжал в деревню. В густых курчавых волосах у него не было еще ни одного седого волоса, и только в черной бороде у скул пробивалась седина. Лицо у него было гладкое, румяное, загривок широкий и крепкий, и все сильное тело обложилось жиром от
сытой городской
жизни.
— Господи Исусе! — причитала она. — И хлеб-от вздорожал, а к мясному и приступу нет; на что уж дрова, и те в нынешнее время стали в сапожках ходить. Бьемся, колотимся, а все ни
сыты, ни голодны. Хуже самой смерти такая
жизнь, просто сказать, мука одна, а богачи живут да живут в полное свое удовольствие. Не гребтится им, что будут завтра есть; ни работы, ни заботы у них нет, а бедномy человеку от недостатков хоть петлю на шею надевай. За что ж это, Господи!
Нет, конечно! Если смысл всей борьбы человечества за улучшение
жизни — в том, чтобы превратить
жизнь в пирушку, сделать ее «
сытою» и «благоустроенною», то не стоит она этой борьбы. Но смысл не в этом. Обновление внешнего строя — только первый, необходимый шаг к обновлению самого человека, к обновлению его крови, нервов, всего тела, к возрождению отмирающего инстинкта
жизни.
— К чему это пари? Какая польза от того, что юрист потерял пятнадцать лет
жизни, а я брошу два миллиона? Может ли это доказать людям, что смертная казнь хуже или лучше пожизненного заключения? Нет и нет. Вздор и бессмыслица. С моей стороны то была прихоть
сытого человека, а со стороны юриста — простая алчность к деньгам…
— Верно. А все-таки цена-то его счастью — «пя-та-чо-ок!»
Сыт — разве же это счастье?.. А что даст будущее, если оно, боже избави, придет? Вот этот самый пятачок. Разве же за это возможна борьба? Да и как вообще можно жить для будущего, бороться за будущее? Ведь это нелепость!
Жизнь тысяч поколений освящается тем, что каким-то там людям впереди будет «хорошо жить». Никогда никто серьезно не жил для будущего, только обманывал себя. Все жили и живут исключительно для настоящего, для блага в этом настоящем.