Неточные совпадения
Василий Иванович
засмеялся и сел. Он очень походил лицом на своего
сына, только лоб у него был ниже и уже, и рот немного шире, и он беспрестанно двигался, поводил плечами, точно платье ему под мышками резало, моргал, покашливал и шевелил пальцами, между тем как
сын его отличался какою-то небрежною неподвижностию.
— Да я полагаю, — ответил Базаров тоже со смехом, хотя ему вовсе не было весело и нисколько не хотелось
смеяться, так же как и ей, — я полагаю, следует благословить молодых людей. Партия во всех отношениях хорошая; состояние у Кирсанова изрядное, он один
сын у отца, да и отец добрый малый, прекословить не будет.
Рассердившись почему-то на этого штабс-капитана, Дмитрий Федорович схватил его за бороду и при всех вывел в этом унизительном виде на улицу и на улице еще долго вел, и говорят, что мальчик,
сын этого штабс-капитана, который учится в здешнем училище, еще ребенок, увидав это, бежал все подле и плакал вслух и просил за отца и бросался ко всем и просил, чтобы защитили, а все
смеялись.
— Николай, Николай Иванов Красоткин, или, как говорят по-казенному,
сын Красоткин, — чему-то
засмеялся Коля, но вдруг прибавил: — Я, разумеется, ненавижу мое имя Николай.
— Зачем я к нему пойду?.. За мной и так недоимка. Сын-то у меня перед смертию с год хворал, так и за себя оброку не взнес… Да мне с полугоря: взять-то с меня нечего… Уж, брат, как ты там ни хитри, — шалишь: безответная моя голова! (Мужик
рассмеялся.) Уж он там как ни мудри, Кинтильян-то Семеныч, а уж…
Брат мой милый! коли меня пикой, когда уже мне так написано на роду, но возьми
сына! чем безвинный младенец виноват, чтобы ему пропасть такою лютою смертью?»
Засмеялся Петро и толкнул его пикой, и козак с младенцем полетел на дно.
— Ну вот-с, это, что называется, след-с! — потирая руки, неслышно
смеялся Лебедев, — так я и думал-с! Это значит, что его превосходительство нарочно прерывали свой сон невинности, в шестом часу, чтоб идти разбудить любимого
сына и сообщить о чрезвычайной опасности соседства с господином Фердыщенком! Каков же после того опасный человек господин Фердыщенко, и каково родительское беспокойство его превосходительства, хе-хе-хе!..
— А Самоварник у встречу попавсь: бегит-бегит к господскому дому, —
смеялся Челыш, расправляя усы. — До исправника побег, собачий
сын, а мы що зуспеем покантовать, Дуня.
Слишком заметно было, что он
смеялся единственно для того, чтоб как можно сильнее обидеть и унизить своего
сына.
— Да, он злой человек. Он ненавидел Наташу за то, что его
сын, Алеша, хотел на ней жениться. Сегодня уехал Алеша, а через час его отец уже был у ней и оскорбил ее, и грозил ее посадить в смирительный дом, и
смеялся над ней. Понимаешь меня, Нелли?
И все вдруг
засмеялись, но так любовно, как будто блудного
сына обрели.
Мать
засмеялась. У нее еще сладко замирало сердце, она была опьянена радостью, но уже что-то скупое и осторожное вызывало в ней желание видеть
сына спокойным, таким, как всегда. Было слишком хорошо в душе, и она хотела, чтобы первая — великая — радость ее жизни сразу и навсегда сложилась в сердце такой живой и сильной, как пришла. И, опасаясь, как бы не убавилось счастья, она торопилась скорее прикрыть его, точно птицелов случайно пойманную им редкую птицу.
Мать передавала
сыну все эти разговоры, он молча пожимал плечами, а хохол
смеялся своим густым, мягким смехом.
Сын и хохол
засмеялись, это ободрило ее. Павел отобрал несколько книг и понес их прятать на двор, а хохол, ставя самовар, говорил...
Как-то раз зашел к нам старик Покровский. Он долго с нами болтал, был не по-обыкновенному весел, бодр, разговорчив;
смеялся, острил по-своему и наконец разрешил загадку своего восторга и объявил нам, что ровно через неделю будет день рождения Петеньки и что по сему случаю он непременно придет к
сыну; что он наденет новую жилетку и что жена обещалась купить ему новые сапоги. Одним словом, старик был счастлив вполне и болтал обо всем, что ему на ум попадалось.
Актер, игравший роль глупого
сына управителя, только что не кувыркался, стараясь смешить публику, — однако никто не
смеялся.
Сам же старый Пизонский, весь с лысой головы своей озаренный солнцем, стоял на лестнице у утвержденного на столбах рассадника и, имея в одной руке чашу с семенами, другою погружал зерна, кладя их щепотью крестообразно, и, глядя на небо, с опущением каждого зерна, взывал по одному слову: „Боже! устрой, и умножь, и возрасти на всякую долю человека голодного и сирого, хотящего, просящего и производящего, благословляющего и неблагодарного“, и едва он сие кончил, как вдруг все ходившие по пашне черные глянцевитые птицы вскричали, закудахтали куры и запел, громко захлопав крылами, горластый петух, а с рогожи сдвинулся тот, принятый сим чудаком, мальчик,
сын дурочки Насти; он детски отрадно
засмеялся, руками всплескал и,
смеясь, пополз по мягкой земле.
Четыре казака ехали за ним: Ферапонтов, длинный, худой, первый вор и добытчик, — тот самый, который продал порох Гамзале; Игнатов, отслуживающий срок, немолодой человек, здоровый мужик, хваставшийся своей силой; Мишкин, слабосильный малолеток, над которым все
смеялись, и Петраков, молодой, белокурый, единственный
сын у матери, всегда ласковый и веселый.
«Полно, варварка, проказничать со мной; я старый воробей, меня не обманешь, — сказал он,
смеясь, — вставай-ка, я новые карточки привез, — и подойдя к постели и подсунув карты под подушку, он прибавил: — вот на зубок новорожденному!» — «Друг мой, Андрей Михайлыч, — говорила Софья Николавна, — ей-богу, я родила: вот мой
сын…» На большой пуховой подушке, тоже в щегольской наволочке, под кисейным, на розовом атласе, одеяльцем в самом деле лежал новорожденный, крепкий мальчик; возле кровати стояла бабушка-повитушка, Алена Максимовна.
В эту самую минуту за спиною Глеба кто-то
засмеялся. Старый рыбак оглянулся и увидел Гришку, который стоял подле навесов, скалил зубы и глядел на Ваню такими глазами, как будто подтрунивал над ним. Глеб не сказал, однако ж, ни слова приемышу — ограничился тем только, что оглянул его с насмешливым видом, после чего снова обратился к
сыну.
При этом веселость снова возвратилась к Глебу; лицо его просияло; он зорко взглянул на
сына и
засмеялся.
Игнат взглянул на
сына и
засмеялся.
«Да кто же был его учителем в каллиграфии? — добродушно
смеясь, спросил Лев Семеныч у моего отца, — ваш собственный почерк не очень красив?» Отец мой, обрадованный и растроганный почти до слез похвалами своему
сыну, простодушно отвечал, что я достиг до всего своими трудами под руководством матери, с которою был почти неразлучен, и что он только выучил меня арифметике.
—
Смеешься, подлец? Посмейся, посмейся! — Но было бесцельно грозить мертвому, и, обернувшись, пристав закричал: — Егорку сюда! Где Егорка? Спрятался, сукин
сын!
Артамонов
смеялся;
сын был единственным существом, вызывавшим у него хороший, лёгкий смех.
— Нет, я и теперь не знаю этого. Я думала… Но мне стыдно признаться… Я боюсь, ты будешь
смеяться надо мной… Рассказывают, что здесь, на горе Ватн-эль-Хав, иногда бродят языческие боги… Многие из них, говорят, прекрасны… И я думала: не Гор ли ты,
сын Озириса, или иной бог?
Этим торжество приема кончилось. За обедом и мать и
сын уже болтали,
смеялись и весело чокались бокалами, причем Ольга Сергеевна не без лукавства говорила Nicolas...
— Mon fils, as-tu du cîeur? [
Сын мой, ты не трус? (фр.)] — вскричала она, завидев меня, и захохотала.
Смеялась она всегда очень весело и даже иногда искренно.
У старика всегда была склонность к семейной жизни, и он любил свое семейство больше всего на свете, особенно старшего сына-сыщика и невестку. Аксинья, едва вышла за глухого, как обнаружила необыкновенную деловитость и уже знала, кому можно отпустить в долг, кому нельзя, держала при себе ключи, не доверяя их даже мужу, щелкала на счетах, заглядывала лошадям в зубы, как мужик, и всё
смеялась или покрикивала; и, что бы она ни делала, ни говорила, старик только умилялся и бормотал...
Сын. Конечно, не водится; да хотя бы и водилось, то за такую безделицу, pour une bagatelle [За пустяк (франц.).], честным людям сердиться невозможно. Между людьми, знающими свет, этому
смеются.
— Кто пьяный брешет? — возражал Резун. — Ты меня поил, что ли, али
сын твой, чтò по дороге подбирают, меня вином укорять станет? Чтò, братцы, надо решенье сделать. Коли хотите Дутлова миловать, хоть не то двойников, одиноких назначайте, а он
смеяться нам будет.
Из кустов, где теснились, гневно сопя и фыркая, дикие кабаны, вдруг вышел
сын церковного старосты — Зинька,
засмеялся и сказал: «Василько, вот лошади, поедем».
Барыня. Стыдились бы вы! Вы седой, а вас, как мальчишку, обманывают и
смеются над вами. Жалеете для
сына какие-нибудь триста рублей для его общественного положения, а самих вас, как дурака, проводят на тысячи.
Новогородцы, быв всегда старшими
сынами России, вдруг отделились от братии своих; быв верными подданными князей, ныне
смеются над их властию… и в какие времена?
— Что — мало рад сыну-то? — спросила она,
засмеявшись.
— Вон что! — добродушно
засмеялся Василий, одобрительно взглянув в лицо
сына, даже покрасневшее от силы выраженного желания. Ему приятно было слышать в словах
сына любовь к земле, и он подумал, что эта любовь, быть может, скоро и настоятельно позовет Якова от соблазнов вольной промысловой жизни назад в деревню. А он останется здесь с Мальвой — и всё пойдет по-старому…
Пред ним было море.
Смеялись волны, как всегда шумные, игривые. Василий долго смотрел на воду и вспомнил жадные слова
сына...
Отец и
сын сидели в шалаше друг против друга, пили водку. Водку принес
сын, чтобы не скучно было сидеть у отца и чтобы задобрить его. Сережка сказал Якову, что отец сердится на него за Мальву, а Мальве грозит избить ее до полусмерти; что Мальва знает об этой угрозе и потому не сдается ему, Якову. Сережка
смеялся над ним.
— Что рожу кривишь? — угрожающе воскликнул Василий, озлобляясь спокойствием
сына. — Отец говорит, а ты
смеешься! Смотри, не рано ли начал вольничать-то? Не взнуздал бы я тебя…
— Вот-те и
сын друга семейства!.. ха-ха-ха! — продолжал
смеяться граф.
— Я знаю, я чувствую это: меня убьют. Я не боюсь смерти, — губернатор закинул седую голову и строго взглянул на
сына, — но знаю: меня убьют. Я все не понимал, я все думал: но в чем же дело? — Он растопырил большие толстые пальцы и быстро сжал их в кулак. — Но теперь понимаю: меня убьют. Ты не
смейся, ты еще молод, но сегодня я почувствовал смерть вот тут, в голове. В голове.
Когда они входили в столовую, Александру Антоновичу было стыдно своего порыва, которому с такой неудержимой силой отдалось его доброе сердце. Но радость от свидания, хотя и отравленная, бурлила в груди и искала выхода, и вид
сына, который пропадал неведомо где в течение целых семи лет, делала его походку быстрой и молодой и движения порывистыми и несолидными. И он искренне
рассмеялся, когда Николай остановился перед сестрой и, потирая озябшие руки, спросил...
Я сижу дома в кружке добрых знакомых, болтаю,
смеюсь; нужно съездить к больному; я еду, делаю, что нужно, утешаю мать, плачущую над умирающим
сыном; но, воротившись, я сейчас же вхожу в прежнее настроение, и на душе не остается мрачного следа.
Но мальчик очень раззадорился. Он бросил мачту и ступил на перекладину. На палубе все смотрели и
смеялись тому, что выделывали обезьяна и капитанский
сын; но как увидали, что он пустил веревку и ступил на перекладину, покачивая руками, все замерли от страха.
Она подпрыгнула к 12-летнему мальчику,
сыну капитана корабля, сорвала с его головы шляпу, надела и живо взобралась на мачту. Все
засмеялись, а мальчик остался без шляпы и сам не знал,
смеяться ли ему, или плакать.
Англичанин удивился и сказал: «Зачем ты
смеешься надо мною? Я знаю, что наши убили твоего
сына: убивай же меня скорее».
Тогда индеец сказал: «Когда тебя стали убивать, я вспомнил о своем
сыне, и мне стало жаль тебя. Я не
смеюсь: иди к своим и убивай нас, если хочешь». И индеец отпустил англичанина.
«Кто же это так
смеется над человеком, Иван?» — спрашивает
сына Федор Павлович Карамазов.
И почему, спрашивается, с Сисоем она говорила без умолку и
смеялась много, а с ним, с
сыном, была серьезна, обыкновенно молчала, стеснялась, что совсем не шло к ней?
Потом я встал, ходил, распоряжался, глядел в лица, наводил прицел, а сам все думал: отчего не спит
сын? Раз спросил об этом у ездового, и он долго и подробно объяснял мне что-то, и оба мы кивали головами. И он
смеялся, а левая бровь у него дергалась, и глаз хитро подмаргивал на кого-то сзади. А сзади видны были подошвы чьих-то ног — и больше ничего.