Неточные совпадения
Скотинин. Митрофан по мне. Я сам без того глаз не сведу, чтоб выборный не
рассказывал мне историй. Мастер, собачий
сын, откуда что берется!
— Ну вот, графиня, вы встретили
сына, а я брата, — весело сказала она. — И все истории мои истощились; дальше нечего было бы
рассказывать.
Анна достала подарки, которые посылали дети Долли, и
рассказала сыну, какая в Москве есть девочка Таня и как Таня эта умеет читать и учит даже других детей.
Жена?.. Нынче только он говорил с князем Чеченским. У князя Чеченского была жена и семья — взрослые пажи дети, и была другая, незаконная семья, от которой тоже были дети. Хотя первая семья тоже была хороша, князь Чеченский чувствовал себя счастливее во второй семье. И он возил своего старшего
сына во вторую семью и
рассказывал Степану Аркадьичу, что он находит это полезным и развивающим для
сына. Что бы на это сказали в Москве?
Когда Левин вошел в черную избу, чтобы вызвать своего кучера, он увидал всю семью мужчин за столом. Бабы прислуживали стоя. Молодой здоровенный
сын, с полным ртом каши, что-то
рассказывал смешное, и все хохотали, и в особенности весело баба в калошках, подливавшая щи в чашку.
После графини Лидии Ивановны приехала приятельница, жена директора, и
рассказала все городские новости. В три часа и она уехала, обещаясь приехать к обеду. Алексей Александрович был в министерстве. Оставшись одна, Анна дообеденное время употребила на то, чтобы присутствовать при обеде
сына (он обедал отдельно) и чтобы привести в порядок свои вещи, прочесть и ответить на записки и письма, которые у нее скопились на столе.
И опять начала
рассказывать о том, что более всего интересовало ее, о крестинах внука, для которых она ездила в Петербург, и про особенную милость Государя к старшему
сыну.
Гувернантка, поздоровавшись, длинно и определительно стала
рассказывать проступок, сделанный Сережей, но Анна не слушала ее; она думала о том, возьмет ли она ее с собою. «Нет, не возьму, — решила она. — Я уеду одна, с
сыном».
Напротив, у ней у самой оказалась целая история о внезапном отъезде
сына; она со слезами
рассказывала, как он приходил к ней прощаться; давала при этом знать намеками, что только ей одной известны многие весьма важные и таинственные обстоятельства и что у Роди много весьма сильных врагов, так что ему надо даже скрываться.
Он, кратко и точно топором вырубая фигуры,
рассказал о
сыне местного купца, капитане камского парохода, высланном на родину за связи с эсерами.
Ну-ко,
расскажите, “как дошли вы до жизни такой?”» Оказалось:
сын чиновника почты, служил письмоводителем в женской гимназии, давал девицам нелегальную литературу, обнаружили, арестовали, пригрозили, предложили — согласился.
— Вчера гимназист застрелился, единственный
сын богатого купца. Родитель — простачок, русак, мать — немка, а
сын, говорят, бомбист. Вот как, —
рассказывала она, не глядя на Клима, усердно ковыряя распятие. Он спросил...
Дмитрий
рассказал, что Кутузов
сын небогатого и разорившегося деревенского мельника, был сельским учителем два года, за это время подготовился в казанский университет, откуда его, через год, удалили за участие в студенческих волнениях, но еще через год, при помощи отца Елизаветы Спивак, уездного предводителя дворянства, ему снова удалось поступить в университет.
Клим
рассказал, что бог велел Аврааму зарезать Исаака, а когда Авраам хотел резать, бог сказал: не надо, лучше зарежь барана. Отец немного посмеялся, а потом, обняв
сына, разъяснил, что эту историю надобно понимать...
— Чертище, — называл он инженера и
рассказывал о нем: Варавка сначала был ямщиком, а потом — конокрадом, оттого и разбогател. Этот рассказ изумил Клима до немоты, он знал, что Варавка
сын помещика, родился в Кишиневе, учился в Петербурге и Вене, затем приехал сюда в город и живет здесь уж седьмой год. Когда он возмущенно
рассказал это Дронову, тот, тряхнув головой, пробормотал...
Самгину было трудно с ним, но он хотел смягчить отношение матери к себе и думал, что достигнет этого, играя с
сыном, а мальчик видел в нем человека, которому нужно
рассказать обо всем, что есть на свете.
Козлов, показав ему «Строельную книгу», искусно
рассказал, как присланный царем Борисом Годуновым боярский
сын Жадов с ратниками и холопами основал порубежный городок, чтобы беречь Москву от набегов кочевников, как ратники и холопы дрались с мордвой, полонили ее, заставляли работать, как разбегались холопы из-под руки жестоковыйного Жадова и как сам он буйствовал, подстрекаемый степной тоской.
Отец
рассказывал лучше бабушки и всегда что-то такое, чего мальчик не замечал за собой, не чувствовал в себе. Иногда Климу даже казалось, что отец сам выдумал слова и поступки, о которых говорит, выдумал для того, чтоб похвастаться
сыном, как он хвастался изумительной точностью хода своих часов, своим умением играть в карты и многим другим.
— Имею основание, — отозвался Дьякон и, гулко крякнув, поискал пальцами около уха остриженную бороду. — Не хотел
рассказывать вам, но —
расскажу, — обратился он к Маракуеву, сердито шагавшему по комнате. — Вы не смотрите на него, что он такой якобы ничтожный, он — вредный, ибо хотя и слабодушен, однако — может влиять. И — вообще… Через подобного ему… комара
сын мой излишне потерпел.
— Я просто вам всем хочу
рассказать, — начал я с самым развязнейшим видом, — о том, как один отец в первый раз встретился с своим милым
сыном; это именно случилось «там, где ты рос»…
«Но что же делать? Всегда так. Так это было с Шенбоком и гувернанткой, про которую он
рассказывал, так это было с дядей Гришей, так это было с отцом, когда он жил в деревне и у него родился от крестьянки тот незаконный
сын Митенька, который и теперь еще жив. А если все так делают, то, стало быть, так и надо». Так утешал он себя, но никак не мог утешиться. Воспоминание это жгло его совесть.
Она, знаете, услыхала, что я с вам знакома, — сказала Маслова, вертя головой и взглядывая на него, — и говорит: «скажи ему, пусть, — говорит, —
сына вызовут, он им всё
расскажет».
Он долго потом
рассказывал, в виде характерной черты, что когда он заговорил с Федором Павловичем о Мите, то тот некоторое время имел вид совершенно не понимающего, о каком таком ребенке идет дело, и даже как бы удивился, что у него есть где-то в доме маленький
сын.
Но, пока перейду к этому роману, нужно еще
рассказать и об остальных двух
сыновьях Федора Павловича, братьях Мити, и объяснить, откуда те-то взялись.
— А какие ты нам, Ильюшка, страхи
рассказывал, — заговорил Федя, которому, как
сыну богатого крестьянина, приходилось быть запевалой (сам же он говорил мало, как бы боясь уронить свое достоинство). — Да и собак тут нелегкая дернула залаять… А точно, я слышал, это место у вас нечистое.
В «тверёзом» виде не лгал; а как выпьет — и начнет
рассказывать, что у него в Питере три дома на Фонтанке: один красный с одной трубой, другой — желтый с двумя трубами, а третий — синий без труб, и три
сына (а он и женат-то не бывал): один в инфантерии, другой в кавалерии, третий сам по себе…
Делать нечего: написала я
сыну письмо,
рассказала все и послала ему свое благословение без гроша денег.
Обед был большой. Мне пришлось сидеть возле генерала Раевского, брата жены Орлова. Раевский был тоже в опале с 14 декабря;
сын знаменитого Н. Н. Раевского, он мальчиком четырнадцати лет находился с своим братом под Бородином возле отца; впоследствии он умер от ран на Кавказе. Я
рассказал ему об Огареве и спросил, может ли и захочет ли Орлов что-нибудь сделать.
Он до того разлюбезничался, что
рассказал мне все свои семейные дела, даже семилетнюю болезнь жены. После завтрака он с гордым удовольствием взял с вазы, стоявшей на столе, письмо и дал мне прочесть «стихотворение» его
сына, удостоенное публичного чтения на экзамене в кадетском корпусе. Одолжив меня такими знаками несомненного доверия, он ловко перешел к вопросу, косвенно поставленному, о моем деле. На этот раз я долею удовлетворил городничего.
Один пустой мальчик, допрашиваемый своею матерью о маловской истории под угрозою прута,
рассказал ей кое-что. Нежная мать — аристократка и княгиня — бросилась к ректору и передала донос
сына как доказательство его раскаяния. Мы узнали это и мучили его до того, что он не остался до окончания курса.
Между прочим, и по моему поводу, на вопрос матушки, что у нее родится,
сын или дочь, он запел петухом и сказал: «Петушок, петушок, востёр ноготок!» А когда его спросили, скоро ли совершатся роды, то он начал черпать ложечкой мед — дело было за чаем, который он пил с медом, потому что сахар скоромный — и, остановившись на седьмой ложке, молвил: «Вот теперь в самый раз!» «Так по его и случилось: как раз на седьмой день маменька распросталась», —
рассказывала мне впоследствии Ульяна Ивановна.
Помнил лучше других и
рассказывал мне ужасы живший здесь в те времена еще подростком
сын старшего сторожа того времени, потом наш чиновник.
— Погоди, — ответил Скальский. — На следующее утро иду в корпус. Спрашиваю швейцара: как мне увидеть
сына? «Ступайте, говорит, ваше благородие в мертвецкую»… Потом…
рассказали: умер ровно в одиннадцать ночи… — И значит — это его я не пустил в комнату. Душа прилетала прощаться…
Горе его еще не совсем улеглось, а теперь ожило, и он
рассказывал о том, как он узнал о смерти
сына.
Он даже
рассказал целую историю этого отравления, пока следователь не догадался отправить его на испытание в больницу душевнобольных. Отец тоже был ненормален и радовался, как ребенок, что еще раз избавился от
сына.
Я — к дедушке: «Иди, заговаривай кварташку, а я
сыновей ждать за ворота», и
рассказала ему, какое зло вышло.
Несколько вечеров подряд она
рассказывала историю отца, такую же интересную, как все ее истории: отец был
сыном солдата, дослужившегося до офицеров и сосланного в Сибирь за жестокость с подчиненными ему; там, где-то в Сибири, и родился мой отец. Жилось ему плохо, уже с малых лет он стал бегать из дома; однажды дедушка искал его по лесу с собаками, как зайца; другой раз, поймав, стал так бить, что соседи отняли ребенка и спрятали его.
Рассказывали мне про одного надзирателя, живущего с гилячкой, которая родила
сына и хочет креститься, чтобы затем обвенчаться.
— Вот послушай ты его, — говорил Ставрученко Максиму, лукаво подталкивая его локтем, когда студент ораторствовал с раскрасневшимся лицом и сверкающими глазами. — Вот, собачий
сын, говорит, как пишет!.. Подумаешь, и в самом деле голова! А
расскажи ты нам, ученый человек, как тебя мой Нечипор надул, а?
—
Расскажи сначала, дедушка, что у тебя с
сыном выпало, — заговорил Карачунский, стараясь смягчить давешний неуместный хохот. — Чем он тебя обидел?
А сам убежал домой в Тайболу и молчал до самой смерти, а когда стал помирать,
рассказал все своему
сыну и тоже положил зарок молчать до смерти.
С мельчайшими подробностями
рассказывали они, как умирала, как томилась моя бедная бабушка; как понапрасну звала к себе своего
сына; как на третий день, именно в день похорон, выпал такой снег, что не было возможности провезти тело покойницы в Неклюдово, где и могилка была для нее вырыта, и как принуждены была похоронить ее в Мордовском Бугуруслане, в семи верстах от Багрова.
— Да что ж такое мне вам
рассказать, — проговорил он. — Вы, кажись, знаете Катерину Петровну Плавину: сын-то ее словно бы жил с вами, как вы в гимназии учились?
— До начальника губернии, — начал он каким-то размышляющим и несколько лукавым тоном, — дело это, надо полагать, дошло таким манером: семинарист к нам из самых этих мест, где убийство это произошло, определился в суд; вот он приходит к нам и
рассказывает: «Я, говорит, гулял у себя в селе, в поле… ну, знаете, как обыкновенно молодые семинаристы гуляют… и подошел, говорит, я к пастуху попросить огня в трубку, а в это время к тому подходит другой пастух — из деревни уж Вытегры; сельский-то пастух и спрашивает: «Что ты, говорит, сегодня больно поздно вышел со стадом?» — «Да нельзя, говорит, было: у нас сегодня ночью у хозяина
сын жену убил».
— Двадцать третьего числа-с, — отвечал Кирьян, — во время обеденного стола; гостья у них-с была, старушка Катерина Гавриловна Плавина… и все про
сына ему
рассказывала, который видеться, что ли, с вами изволил?
Когда давеча Николай Осипыч
рассказывал, как он ловко мужичков окружил, как он и в С., и в Р. сеть закинул и довел людей до того, что хоть задаром хлеб отдавай, — разве Осип Иваныч вознегодовал на него? разве он сказал ему:"Бездельник! помни, что мужику точно так же дорога его собственность, как и тебе твоя!"? Нет, он даже похвалил
сына, он назвал мужиков бунтовщиками и накричал с три короба о вреде стачек, отнюдь, по-видимому, не подозревая, что «стачку», собственно говоря, производил он один.
И думала о том, как
расскажет сыну свой первый опыт, а перед нею все стояло желтое лицо офицера, недоумевающее и злое. На нем растерянно шевелились черные усы и из-под верхней, раздраженно вздернутой губы блестела белая кость крепко сжатых зубов. В груди ее птицею пела радость, брови лукаво вздрагивали, и она, ловко делая свое дело, приговаривала про себя...
И действительно, когда Федор Михайлович узнал о том, что было в гимназии, и призванный им
сын отперся от всего, он поехал к директору и,
рассказав всё дело, сказал, что поступок законоучителя в высшей степени предосудителен и он не оставит этого так. Директор пригласил священника, и между им и Федором Михайловичем произошло горячее объяснение.
— Удивительная история. Палача не могли найти. Один был в Москве, и тот,
рассказывал мне
сын, начитался Евангелия и говорит: не могу убивать. Сам за убийство приговорен к каторжным работам, а теперь вдруг — не может по закону убивать. Ему говорили, что плетьми сечь будут. Секите, говорит, а я не могу.
— Нет, ты зачем же его благородие обманываешь? нет, ты скажи, как ты Варьку-то тиранила, как ты в послушанье-то ее приводила! ты вот что
расскажи, а не то, какие у вас там благочиния в скитах были! эти благочиния-то нам вот как известны! а как ты била-то Варьку, как вы, скитницы смиренные, младенцев выдавливаете, как в городе распутство заводите, как вы с Александрой-то в ту пору купеческого
сына помешанным сделали — вот что ты
расскажи!