Неточные совпадения
Но главное общество Щербацких невольно составилось из московской дамы, Марьи Евгениевны Ртищевой с дочерью, которая была неприятна Кити потому, что заболела так же, как и она, от любви, и московского полковника, которого Кити с детства видела и знала в
мундире и эполетах и который тут, со своими маленькими глазками и с открытою
шеей в цветном галстучке, был необыкновенно смешон и скучен тем, что нельзя было от него отделаться.
Сергей Иванович прочел статью и стал объяснять ее значение, но тут один высокий, толстый, сутуловатый, с крашеными усами, в узком
мундире с подпиравшим ему сзади
шею воротником помещик перебил его. Он подошел к столу и, ударив по нем перстнем, громко закричал...
Три дамы: старушка, молодая и купчиха, три господина; один ― банкир-Немец с перстнем на пальце, другой ― купец с бородой, и третий ― сердитый чиновник в виц-мундире с крестом на
шее, очевидно, давно уже ждали.
«И как они все сильны и здоровы физически, — подумал Алексей Александрович, глядя на могучего с расчесанными душистыми бакенбардами камергера и на красную
шею затянутого в
мундире князя, мимо которых ему надо было пройти. — Справедливо сказано, что всё в мире есть зло», подумал он, косясь еще раз на икры камергера.
Его наказывали за это, ему говорили, что, если ворот
мундира давит
шею, нужно расширить ворот.
— Разумеется… ну, а так как место зависит от меня и вам, вероятно, все равно, в который из этих городов я вас назначу, то я вам дам первую ваканцию советника губернского правления, то есть высшее место, которое вы по чину можете иметь.
Шейте себе
мундир с шитым воротником, — добавил он шутя.
— Маменька, мне надо будет
мундир новый
сшить! — сказал Сенечка, думая деликатным образом дать понять об истинной цели своего посещения.
В левом углу зала отворилась высокая дверь, из нее, качаясь, вышел старичок в очках. На его сером личике тряслись белые редкие баки, верхняя бритая губа завалилась в рот, острые скулы и подбородок опирались на высокий воротник
мундира, казалось, что под воротником нет
шеи. Его поддерживал сзади под руку высокий молодой человек с фарфоровым лицом, румяным и круглым, а вслед за ними медленно двигались еще трое людей в расшитых золотом
мундирах и трое штатских.
По шоссе медленно ехал верхом офицер в белых перчатках и в адъютантском
мундире. Под ним была высокая длинная лошадь золотистой масти с коротким, по-английски, хвостом. Она горячилась, нетерпеливо мотала крутой, собранной мундштуком
шеей и часто перебирала тонкими ногами.
Калинович подъехал на паре небольших, но кровных жеребцов в фаэтоне, как игрушечка. Сбросив в приемной свой бобровый плащ, вице-губернатор очутился в том тонко-изящном и статном
мундире, какие умеют
шить только петербургские портные. Потом, с приемами и тоном петербургского чиновника, раскланявшись всем очень вежливо, он быстро прошел в кабинет, где, с почтительным склонением головы подчиненного, представился губернатору.
Около стен залы сидели нетанцующие дамы с открытыми
шеями и разряженные, насколько только хватило у каждой денег и вкусу, а также стояло множество мужчин, между коими виднелись чиновники в вицмундирах, дворяне в своих отставных военных
мундирах, а другие просто в черных фраках и белых галстуках и, наконец, купцы в длиннополых, чуть не до земли, сюртуках и все почти с огромными, неуклюжими медалями на кавалерских лентах.
Казак с великим усилием поднимал брови, но они вяло снова опускались. Ему было жарко, он расстегнул
мундир и рубаху, обнажив
шею. Женщина, спустив платок с головы на плечи, положила на стол крепкие белые руки, сцепив пальцы докрасна. Чем больше я смотрел на них, тем более он казался мне провинившимся сыном доброй матери; она что-то говорила ему ласково и укоризненно, а он молчал смущенно, — нечем было ответить на заслуженные упреки.
Молодые и не совсем молодые женщины, в одеждах, обнажавших и
шеи, и руки, и почти груди, кружились в объятиях мужчин в ярких
мундирах.
Я отворил дверь и пригласил «синего» жандарма войти, — это был Пепко в синем сербском
мундире. Со страху Федосья видела только один синий цвет, а не разобрала, что Пепко был не в
мундире русского покроя, а в сербской куцой курточке. Можно себе представить ее удивление, когда жандарм бросился ко мне на
шею и принялся горячо целовать, а потом проделал то же самое с ней.
В девяносто пятом году, когда была эскадра наша в Сицилии, купил я его еще мичманом и
сшил с него
мундир; в восемьсот первом, при Павле Петровиче, я был сделан лейтенантом, — сукно было совсем новешенькое; в восемьсот четырнадцатом сделал экспедицию вокруг света, и вот только по швам немного поистерлось; в восемьсот пятнадцатом вышел в отставку, только перелицевал: уж десять лет ношу — до сих пор почти что новый.
У Боброва была Анна с бриллиантами на
шее, которую он носил постоянно, а уж на какой ленте висела эта Анна, про то не спрашивайте. Лента была так же нераспознаваема, как цвет его воротника на
мундире.
Колокольчик звенел всё громче и громче… вот близко, топот, крик ямщика, шум колес… кибитка въехала в ворота… вся дворня столпилась… это он… в военном
мундире… выскочил, — и кинулся на
шею матери… отец стоял поодаль и плакал… это был их единственный сын!
Обеденный зал в замке Дукс. Жемчуга на
шее красавиц и грани богемских бокалов горят закатом. Мрачный покой улыбками женщин преображен в цветник. Посреди цветника, в
мундире фельдмаршала, с орденом св. Стефана на груди и взнесенным бокалом в руке, — вечно юный князь де Линь. И надо всем — воскрешенные кое-где заходящим солнцем — видения старинных бабушек.
Ручной ворон с выкрашенными в красную краску носом и лапами — это Николай выдумал — бочком прыгает по спинке дивана и, вытягивая
шею, старается стащить со стены блестящую бронзовую рамочку. В этой рамочке миниатюрный акварельный портрет молодого мужчины с приглаженными височками, одетого в темно-зеленый
мундир с эполетами, высочайшим красным воротником и крестиком в петлице. Это сам папа двадцать пять лет тому назад.
Ни
мундира у меня культурного нет (старый износился, нового не
сшил), ни поздравлять я не езжу — так, сам по себе, «независимо» глазами хлопаю!
Но десять лет тому назад, получив наследство, он ездил действительно в Лебедянь, прокутил там с ремонтерами семьсот рублей и
сшил себе уже было уланский
мундир с ранжевыми отворотами с тем, чтобы поступить в уланы.
Мазурку она танцевала с тем же громадным офицером; он важно и тяжело, словно туша в
мундире, ходил, поводил плечами и грудью, притоптывал ногами еле-еле — ему страшно не хотелось танцевать, а она порхала около, дразня его своей красотой, своей открытой
шеей; глаза ее горели задором, движения были страстные, а он становился все равнодушнее и протягивал к ней руки милостиво, как король.
Горданов не сразу
сшил себе свой нынешний
мундир: было время, когда он носил другую форму.
— Берите! — бормотал он, дрожа всем телом. — Объели, опили, так нате вам и деньги! Ничего мне не нужно!
Шейте себе новые сапоги и
мундиры!
— Погляди-кась, дура! — зашептал Меркулов, толкая жену под локоть и хихикая. — Сейчас видать благородного. Купец ежели что сошьет для своего мужицкого рыла, так и сносу нет, лет десять таскает, а этот уж истрепал
мундир! Хоть новый
шей!
— Ты где это шатаешься? — встретил его капитан. — Целый час жду… Можешь мне
мундир сшить?
Всех почти, кого встретили они в первых рядах партера, они знали, если не лично, то по фамилиям — это были сливки мужской половины петербургского общества, почтенные отцы семейств рядом с едва оперившимися птенцами, тщетно теребя свои верхние губы с чуть заметным пушком, заслуженные старцы рядом с людьми сомнительных профессий, блестящие гвардейские
мундиры перемешивались скромными представителями армии, находившимися в Петербурге в отпуску или командировке, изящные франты сидели рядом с неотесанными провинциалами, платья которых, видимо,
шил пресловутый гоголевский «портной Иванов из Парижа и Лондона»; армяне, евреи, немцы, французы, итальянцы, финны, латыши, татары и даже китайцы — все это разноплеменное население Петербурга имело здесь своих представителей.
За столом на первом месте сидит в военном
мундире с галунами и крестом на
шее плотный человек с лицом умным, выражающим добродушие, особенно умиленное теперь тем, что он только что хорошо позавтракал и получил успокоительное известие о здоровье меньшого ребенка.
Кутузов в расстегнутом
мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная
шея, сидел в волтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
Белая, пухлая
шея его резко выступала из-за черного воротника
мундира; от него пахло одеколоном.
У мундира-то языка нет, а то бы на весь народ закричал «
шили меня, братцы, на крадены денежки!»