Неточные совпадения
Нет, уж извини, но я
считаю аристократом себя и людей подобных мне, которые
в прошедшем могут указать на три-четыре честные поколения семей, находившихся на высшей степени образования (дарованье и
ум — это другое дело), и которые никогда ни перед кем не подличали, никогда ни
в ком не нуждались, как жили мой отец, мой дед.
— Ну да, а
ум высокий Рябинина может. И ни один купец не купит не
считая, если ему не отдают даром, как ты. Твой лес я знаю. Я каждый год там бываю на охоте, и твой лес стòит пятьсот рублей чистыми деньгами, а он тебе дал двести
в рассрочку. Значит, ты ему подарил тысяч тридцать.
Всего больше доставалось от него его прежнему сотоварищу, которого
считал он ниже себя и
умом и способностями, и который, однако же, обогнал его и был уже генерал-губернатором двух губерний, и как нарочно тех,
в которых находились его поместья, так что он очутился как бы
в зависимости от него.
— Ах, не знаете? А я думала, вам все уже известно. Вы мне простите, Дмитрий Прокофьич, у меня
в эти дни просто
ум за разум заходит. Право, я вас
считаю как бы за провидение наше, а потому так и убеждена была, что вам уже все известно. Я вас как за родного
считаю… Не осердитесь, что так говорю. Ах, боже мой, что это у вас правая рука! Ушибли?
— Н-да… Есть у нас такие
умы: трудолюбив, но бесплоден, — сказал Макаров и обратился к Самгину: — Помнишь, как сома ловили? Недавно,
в Париже, Лютов вдруг сказал мне, что никакого сома не было и что он договорился с мельником пошутить над нами. И, представь, эту шутку он
считает почему-то очень дурной. Аллегория какая-то, что ли? Объяснить — не мог.
Улыбка эта была тем сквернее, что была совершенно не умышленная, а невольная; видно было, что он действительно и воистину
считал себя
в эту минуту гораздо выше меня и
умом и характером.
— Ну, я вам скажу это прямо, потому что
считаю вас за величайший
ум… Мне всегда казалось
в вас что-то смешное.
Жизнь
в бахаревском доме навсегда осталась для Привалова самой светлой страницей
в его воспоминаниях. Все, что он привык уважать и
считал лучшим, он соединял
в своем
уме с именем Бахаревых.
Но он с негодованием отверг даже предположение о том, что брат мог убить с целью грабежа, хотя и сознался, что эти три тысячи обратились
в уме Мити
в какую-то почти манию, что он
считал их за недоданное ему, обманом отца, наследство и что, будучи вовсе некорыстолюбивым, даже не мог заговорить об этих трех тысячах без исступления и бешенства.
Конечно, и то правда, что, подписывая на пьяной исповеди Марьи Алексевны «правда», Лопухов прибавил бы: «а так как, по вашему собственному признанию, Марья Алексевна, новые порядки лучше прежних, то я и не запрещаю хлопотать о их заведении тем людям, которые находят себе
в том удовольствие; что же касается до глупости народа, которую вы
считаете помехою заведению новых порядков, то, действительно, она помеха делу; но вы сами не будете спорить, Марья Алексевна, что люди довольно скоро умнеют, когда замечают, что им выгодно стало поумнеть,
в чем прежде не замечалась ими надобность; вы согласитесь также, что прежде и не было им возможности научиться
уму — разуму, а доставьте им эту возможность, то, пожалуй, ведь они и воспользуются ею».
Мой отец
считал религию
в числе необходимых вещей благовоспитанного человека; он говорил, что надобно верить
в Священное писание без рассуждений, потому что
умом тут ничего не возьмешь, и все мудрования затемняют только предмет; что надобно исполнять обряды той религии,
в которой родился, не вдаваясь, впрочем,
в излишнюю набожность, которая идет старым женщинам, а мужчинам неприлична.
— Стало быть, нельзя. Вот я тебя до сих пор умным человеком
считал, а выходит, что ни капельки
в тебе
ума нет. Говорят, нельзя — ну, и нельзя.
— Нет этого… и быть не может — вот тебе и сказ. Я тебя умным человеком
считал, а теперь вижу, что ни капельки
в тебе
ума нет. Не может этого быть, потому ненатурально.
Я
считаю своей слабостью, что
в период моей близости к движению
умов и душ того времени у меня несколько ослабел и отодвинулся на второй план присущий мне социальный интерес.
Он умер бы, кажется, если бы кто-нибудь узнал, что у него такая мысль на
уме, и
в ту минуту, как вошли его новые гости, он искренно готов был
считать себя, из всех, которые были кругом его, последним из последних
в нравственном отношении.
Половину вы вчера от меня уже услышали: я вас
считаю за самого честного и за самого правдивого человека, всех честнее и правдивее, и если говорят про вас, что у вас
ум… то есть, что вы больны иногда
умом, то это несправедливо; я так решила и спорила, потому что хоть вы и
в самом деле больны
умом (вы, конечно, на это не рассердитесь, я с высшей точки говорю), то зато главный
ум у вас лучше, чем у них у всех, такой даже, какой им и не снился, потому что есть два
ума: главный и не главный.
Таким непочатым
умом научиться читать, писать,
считать, а особенно без школы,
в охотку, это как орех разгрызть.
Это была скорбная пора; это была пора, когда моему встревоженному
уму впервые предстал вопрос: что же, наконец, такое этот патриотизм, которым всякий так охотно заслоняет себя, который я сам с колыбели
считал для себя обязательным и с которым,
в столь решительную для отечества минуту, самый последний из прохвостов обращался самым наглым и бесцеремонным образом?
Результатом такого положения вещей является, конечно, не торжество государства, а торжество ловких людей. Не преданность стране, не талант, не
ум делаются гарантией успеха, а пронырливость, наглость и предательство. И Франция доказала это самым делом, безропотно,
в течение двадцати лет, вынося иго людей, которых, по счастливому выражению одной английской газеты, всякий честный француз
счел бы позором посадить за свой домашний обед.
Приятно сказать человеку:"Ты найдешь во мне защиту от набегов!", но еще приятнее крикнуть ему:"Ты найдешь во мне
ум, которого у тебя нет!"И Удодов неутомимо разъезжал по волостям, разговаривал с головами и писарями, старался приобщить их к тем высшим соображениям, носителем которых
считал самого себя, всюду собирал какие-то крохи и из этих крох составлял записки и соображения, которые, по мере изготовления, и отправлял
в Петербург.
Вообще странный был человек, ставивший
в тупик даже Яшу Кормилицына, который выбивался из сил, измеряя температуру,
считая пульс и напрасно перебирая
в уме все болезни, какие знал, и все системы лечения, какие известны
в науке.
— Видите, — продолжал он, — это стало не от меня, а от него, потому что он во всех Рынь-песках первый батырь считался и через эту амбицыю ни за что не хотел мне уступить, хотел благородно вытерпеть, чтобы позора через себя на азиатскую нацыю не положить, но сомлел, беднячок, и против меня не вытерпел, верно потому, что я
в рот грош взял. Ужасно это помогает, и я все его грыз, чтобы боли не чувствовать, а для рассеянности мыслей
в уме удары
считал, так мне и ничего.
В разговорах же общих,
в которых я мог принимать участие, искупая свое предшествовавшее молчание, я старался выказать свой необыкновенный
ум и оригинальность, к чему особенно я
считал себя обязанным своим мундиром.
Если ему и давали тему — он исполнял только ту, которая ему по душе. Карикатурист 60-х годов, он был напитан тогдашним духом обличения и был беспощаден, но строго лоялен
в цензурном отношении: никогда не шел против властей и не вышучивал начальство выше городового. Но зато уж и тешил свое обличающее сердце, — именно сердце, а не
ум — насчет тех, над которыми цензурой глумиться не воспрещалось, и раскрыть подноготную самодура-купца или редактора газеты
считал для себя великим удовольствием.
Представьте же себе теперь вдруг воцарившуюся
в его тихом доме капризную, выживавшую из
ума идиотку неразлучно с другим идиотом — ее идолом, боявшуюся до сих пор только своего генерала, а теперь уже ничего не боявшуюся и ощутившую даже потребность вознаградить себя за все прошлое, — идиотку, перед которой дядя
считал своею обязанностью благоговеть уже потому только, что она была мать его.
Напротив, то, что каждому читателю должно показаться нарушением естественного порядка вещей и оскорблением простого здравого смысла, могу я
считать не требующим от меня опровержений, предполагая, что эти опровержения сами собою явятся
в уме читателя, при одном моем указании на факт.
— Я! — уверенно сказал Щуров. — И всякий умный человек… Яшка понимает… Деньги? Это, парень, много! Ты разложи их пред собой и подумай — что они содержат
в себе? Тогда поймешь, что все это — сила человеческая, все это —
ум людской… Тысячи людей
в деньги твои жизнь вложили. А ты можешь все их, деньги-то,
в печь бросить и смотри, как они гореть будут… И будешь ты
в ту пору владыкой себя
считать…
Бакин. Мне кажется, его спокойствие происходит от ограниченности;
ума не скроешь, он бы
в чем-нибудь выказался; а он молчит, значит, не умен; но и не глуп, потому что
считает за лучшее молчать, чем говорить глупости. У него
ума и способностей ровно столько, сколько нужно, чтобы вести себя прилично и не прожить того, что папенька оставил.
Одним словом, мы
считали себя ни
в чем не виноватыми и не ждали ни малейшей неприятности, а она была начеку и двигалась на нас как будто нарочно затем, чтобы показать нам Михаила Степановича
в таком величии души,
ума и характера, о которых мы не могли составить и понятия, но о которых, конечно, ни один из нас не сумел забыть до гроба.
Он имел прямой, здравый русский
ум и толк: вся православная Русь знает это из его сочинений; но
в светском обществе самые ограниченные светские люди
считали Загоскина простяком; мошенники, вероятно, выражались об нем еще бесцеремоннее.
Как бы человек ни
считал себя занимающимся одними фактами, внутренняя необходимость
ума увлекает его
в сферу мысли, к идее, к всеобщему; специалисты выигрывают упорным непослушанием только то, что, вместо правильного пути поднятия, они блуждают
в странной среде, которой дно — факты без связи, а верх — теоретические мечтания без связи.
Заметьте, каждый
считает себя состоятельным судьею, потому что каждый уверен
в своем
уме и
в превосходстве его над наукою, хотя бы он прочел одно введение.
— Ах, как вы ошибаетесь, Сергей Петрович! Как мало нужно для моего великого
ума и для моего возвышенного сердца — одна любовь и больше ничего… Любовь, если хотите, среди бедности, но живая, страстная любовь; чтобы человек понимал меня, чувствовал каждое биение моего сердца, чтобы он, из симпатии, скучал, когда мне скучно, чтобы он был весел моим весельем. Вот что бы надобно было, и я
сочла бы себя счастливейшей
в мире женщиной.
Он смотрел, не возражая ей.
В нём бушевало чувство недовольства собой. Он привык
считать глупыми людей, не соглашавшихся с ним;
в лучшем случае он признавал их лишёнными способности развиться дальше той точки, на которой застыл их
ум, — к таким людям он относился с презрением и жалостью. Но эта девушка не казалась ему глупой, не возбуждала его обычных чувств к оппонентам. Почему же это? Он отвечал себе...
А он
считал себя таким и был глубоко уверен
в силе
ума,
в главенстве его над чувством.
Он не только признавал
в них
ум, память, соображение, совесть, но даже
считал эти стороны интеллекта исключительно их принадлежностью, совершенно чуждой человеку…
А эта кукона, по которой мы все с
ума сходили и за счастие
считали ручки да ножки ее целовать, а один даже умер за нее, — была черт знает что такое… просто арфистка из кофейни, которую за один червонец можно нанять танцевать
в костюме Евы…
К тому же целые сословия подвергались эпидемической дури — каждое на свой лад; например, одного человека
в латах
считали сильнее тысячи человек, вооруженных дубьем, а рыцари сошли с
ума на том, что они дикие звери, и сами себя содержали по селлюлярному [одиночному.] порядку новых тюрем
в укрепленных сумасшедших домах по скалам, лесам и проч.
Ради бога,
считайте, что я не
в своем
уме…
Считайте, что я не
в своем
уме…
Был он и честен, то есть ему не пришлось сделать чего-нибудь особенно бесчестного; был холост, потому что был эгоист; был очень не глуп, но терпеть не мог выказывать свой
ум; особенно не любил неряшества и восторженности,
считая его неряшеством нравственным, и под конец жизни совершенно погрузился
в какой-то сладкий, ленивый комфорт и систематическое одиночество.
Обительские заботы, чтение душеполезных книг, непрестанные молитвы, тяжелые труды и богомыслие давно водворили
в душе Манефы тихий, мирный покой. Не тревожили ее воспоминания молодости, все былое покрылось забвением. Сама Фленушка не будила более
в уме ее памяти о прошлом.
Считая Якима Прохорыча
в мертвых, Манефа внесла его имя
в синодики постенный и литейный на вечное поминовение.
Психиатры рассказывают, что один солдат, раненный при Ватерлоо, сошел с
ума и впоследствии уверял всех и сам
в то верил, что он убит при Ватерлоо, а что то, что теперь
считают за него, есть только его тень, отражение прошлого.
На Ольге женился по страстной любви. С чувством своим он долго и мучительно боролся, но ни здравый смысл, ни логика практического пожилого
ума — ничего не поделали: пришлось поддаться чувству и жениться. Что Ольга выходит за него не по любви, он знал, но,
считая ее
в высокой степени нравственной, он решил довольствоваться одной только ее верностью и дружбою, которую надеялся заслужить.
Такое нарушенье старых порядков свахи
сочли ересью и потом сомневались даже,
в своем ли
уме такой ответ Доронины держали.
Но и тогда,
в те минуты, которые он
считал своею слабостью,
ум его проникал и
в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное».
— Не бойся, я
в своем
уме, и вот тебе тому доказательство: я вижу вдали и вблизи: от своего великого дела я перехожу к твоему бесконечно маленькому, — потому что оно таково и есть, и ты его сам скоро будешь
считать таковым же. Но как тебя эти жадные, скаредные, грошовые твари совсем пересилили…
Если вы
считаете благовременным распространение сущности прилагаемого при сем манифестика (се petit manifeste), то располагайте им по своему усмотрению, можете
в нем прибавлять и убавлять, что хотите, но предварительно разузнайте хорошенько расположение
умов. Если
сочтете нужным переменить место вашего пребывания, сделайте это, ибо вы лучше знаете обстоятельства, могущие мешать успеху нашего предприятия.
1763,
ум. 1816 г.) была замужем за генералом-аншефом графом Павлом Сергеевичем Потемкиным (генерал-губернатор кавказский, умер внезапно 29 марта 1796 года
в Москве, во время посещения его известным дельцом тайной полиции Шешковским).], которую
считает дочерью Ивана Ивановича Шувалова, рожденною
в 1753 году.
Считать себя отдельным существом есть обман, и тот, кто направляет свой
ум на то, чтобы исполнять волю этого отдельного существа, следует за ложным светом, который приведет его
в бездну греха.