Неточные совпадения
На станции ** в доме смотрителя, о коем мы уже упомянули, сидел в углу проезжий с видом смиренным и терпеливым, обличающим разночинца или иностранца, то есть человека, не имеющего голоса
на почтовом
тракте. Бричка его
стояла на дворе, ожидая подмазки. В ней лежал маленький чемодан, тощее доказательство не весьма достаточного состояния. Проезжий не спрашивал себе ни чаю, ни кофею, поглядывал в окно и посвистывал к великому неудовольствию смотрительши, сидевшей за перегородкою.
Достоевский в одном из своих «Дневников писателя» рассказывал о впечатлении, какое в юности произвела
на него встреча
на почтовом
тракте с фельдъегерем: фельдъегерь
стоял в повозке и, не переставая, колотил ямщика по шее.
Дорога в Тайболу проходила Низами, так что Яше пришлось ехать мимо избушки Мыльникова, стоявшей
на тракту, как называли дорогу в город. Было еще раннее утро, но Мыльников
стоял за воротами и смотрел, как ехал Яша. Это был среднего роста мужик с растрепанными волосами, клочковатой рыжей бороденкой и какими-то «ядовитыми» глазами. Яша не любил встречаться с зятем, который обыкновенно поднимал его
на смех, но теперь неловко было проехать мимо.
—
Постой, что еще вперед будет! Площадь-то какая прежде была? экипажи из грязи народом вытаскивали! А теперь посмотри — как есть красавица! Собор-то, собор-то!
на кумпол-то взгляни! За пятнадцать верст, как по остреченскому
тракту едешь, видно! Как с последней станции выедешь — всё перед глазами, словно вот рукой до города-то подать! Каменных домов сколько понастроили! А ужо, как Московскую улицу вымостим да гостиный двор выстроим — чем не Москва будет!
На этот раз постоялый двор
стоит не
на почтовом
тракте и не среди большого и богатого села, а
на боковой, малопроезжей дороге, в небольшой и весьма некрасиво выстроенной деревне.
Май месяц
стоял в последних числах, следовательно, было самое лучшее время года для поездки в глубь Уральских гор, куда был заброшен Пеньковский завод; от губернского города Прикамска мне предстояло сделать
на земских верст двести с лишком по самому плохому из русских
трактов — Гороблагодатскому, потому что Уральская горнозаводская железная дорога тогда еще только строилась — это было в конце семидесятых годов.
Барак
стоял далеко за городом, среди длинной, зелёной равнины, с одной стороны ограниченной тёмной полосой леса, с другой — линией городских зданий;
на севере поле уходило вдаль и там, зелёное, сливалось с мутно-голубым горизонтом;
на юге его обрезывал крутой обрыв к реке, а по обрыву шёл
тракт и
стояли на равном расстоянии друг от друга старые, ветвистые деревья.
Чай пили в маленькой светлой каморке с двумя окнами, выходившими в поле, залитое золотистым сиянием утреннего солнца.
На дёрне, под окнами, ещё блестела роса, вдали,
на горизонте, в туманно-розоватой дымке утра,
стояли деревья почтового
тракта. Небо было чисто, с поля веяло в окна запахом сырой травы и земли.
Вот переезд и темный домик, где живет сторож. Шлагбаум поднят, и около намело целые горы, и, как ведьмы
на шабаше, кружатся облака снега. Тут линию пересекает старая, когда-то большая дорога, которую до сих пор еще зовут
трактом. Направо, недалеко от переезда, у самой дороги,
стоит трактир Терехова, бывший постоялый двор. Тут по ночам всегда брезжит огонек.
Получив общее с ним поручение, я хотел сам за ним ехать в Кокин, но он меня предупредил и дожидался уже в усадьбе Маркове, которая
стоит на самом повороте с кокинского торгового
тракта на проселок, ведущий к месту нашего назначения.