Неточные совпадения
Осип (выходит и говорит
за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее, а не то, мол, барин сердится.
Стой, еще письмо не готово.
Ему казалось, что
стоило Устеньке подняться, как все мириады частиц Бубнова бросятся на него и он растворится в них, как крупинка соли, брошенная в стакан воды. Эта
сцена закончилась глубоким обмороком. Очнувшись, доктор ничего не помнил. И это мучило его еще больше. Он тер себе лоб, умоляюще смотрел на ухаживавшую
за ним Устеньку и мучился, как приговоренный к смерти.
Декорация первого акта. Нет ни занавесей на окнах, ни картин, осталось немного мебели, которая сложена в один угол, точно для продажи. Чувствуется пустота. Около выходной двери и в глубине
сцены сложены чемоданы, дорожные узлы и т. п. Налево дверь открыта, оттуда слышны голоса Вари и Ани. Лопахин
стоит, ждет. Я ш а держит поднос со стаканчиками, налитыми шампанским. В передней Епиходов увязывает ящик.
За сценой в глубине гул. Это пришли прощаться мужики. Голос Гаева: «Спасибо, братцы, спасибо вам».
За воротами Ганна натолкнулась на новую неприятную
сцену. Тит
стоял у телеги с черемуховою палкой в руках и смотрел на подъезжавшего верхом второго сына, Макара. Лесообъездчик прогулял где-то целую ночь с товарищами и теперь едва держался в седле. Завидев отца, Макар выпрямился и расправил болтавшиеся на нем лядунки.
— Видишь ли? сам во всем кругом виноват, — примолвил Петр Иваныч, выслушав и сморщившись, — сколько глупостей наделано! Эх, Александр, принесла тебя сюда нелегкая!
стоило за этим ездить! Ты бы мог все это проделать там, у себя, на озере, с теткой. Ну, как можно так ребячиться, делать
сцены… беситься? фи! Кто нынче это делает? Что, если твоя… как ее? Юлия… расскажет все графу? Да нет, этого опасаться нечего, слава богу! Она, верно, так умна, что на вопрос его о ваших отношениях сказала…
Мне приходилось, по расчету моих и его денег, — причем он уверял, что болты
стоили ему по три гинеи
за сотню, — непроверенные остатки. Я выделился, таким образом, из расчета пятьсот
за триста пятьдесят, и между нами произошла
сцена. Однако доказать ничего было нельзя, поэтому я вчера же направился к одному сведущему по этим делам человеку, имя которого называть не буду, и я узнал от него, что наша партия меньше как
за пять тысяч не может быть продана, что цена держится крепко.
Едва я отделился от стены дома, где
стоял, прижатый движением, как, поддаваясь беспрерывному нажиму и толчкам, был отнесен далеко от первоначального направления и попал к памятнику со стороны, противоположной столу,
за которым, наверное, так же, как вчера, сидели Бавс, Кук и другие, известные мне по вчерашней
сцене.
За сценой, в дверях
стояла Анюта Благово, тоже в шляпке, с темною вуалькой.
Домна Пантелевна. Для сцены-то для
сцены это точно, это уж что говорить! Она еще маленькая была, так, бывало, не вытащить ее из театра;
стоит за кулисами, вся трясется. Муж-то мой, отец-то ее, был музыкант, на флейте играл, так, бывало, как он в театр, так и она
за ним. Прижмется к кулисе, да и
стоит, не дышит.
Через несколько минут страшная
сцена совершилась на могилковском дворе. Двое лакеев несли бесчувственную Анну Павловну на руках; сзади их шел мальчик с чемоданом. Дворовые женщины и даже мужики,
стоя за углами своих изб, навзрыд плакали, провожая барыню. Мановский
стоял на крыльце; на лице его видна была бесчувственная холодность. Мщение его было удовлетворено. Он знал, что обрекал жену или на нищету, или на позор. Между тем двое слуг, несших Анну Павловну, прошли могилковское поле и остановились.
Частые свидания с Кокошкиным у директора театра А. А. Майкова, на репетициях в самом театре, которые, однако, я слушал часто издали или
стоя за другими, потому что Шушерин не пускал меня на авансцену, свидания на предварительных частых пробах у Кокошкина в доме, где я довольно наслушался, как хозяин ставил на роль Энея молодого дебютанта Дубровского, вовсе не имевшего таланта и физических сил для
сцены, — сблизили меня с Кокошкиным, несмотря на несходство наших лет и свойств.
Загоскин, с таким блестящим успехом начавший писать стихи, хотя они
стоили ему неимоверных трудов, заслуживший общие единодушные похвалы
за свою комедию в одном действии под названием «Урок холостым, или Наследники» [После блестящего успеха этой комедии на
сцене, когда все приятели с искренней радостью обнимали и поздравляли Загоскина с торжеством, добродушный автор, упоенный единодушным восторгом, обняв каждого так крепко, что тщедушному Писареву были невтерпеж такие объятия, сказал ему: «Ну-ка, душенька, напиши-ка эпиграмму на моих „Наследников“!» — «А почему же нет», — отвечал Писарев и через минуту сказал следующие четыре стиха...
Лучше примем второе возражение (о первом не
стоит говорить, так как оно говорит само
за себя)
за совершившийся факт и допустим эти видоизменения, хотя заметим мимоходом, что на
сцене появляются еще Шекспир и новые исторические драмы, как «Смерть Иоанна Грозного», «Василиса Мелентьева», «Шуйский» и др., требующие того самого уменья читать, о котором мы говорим.
— Я одного только не понимаю, — начал хозяин, — о чем вы беспокоитесь. Я прежде вам говорил и теперь еще повторяю, что собственно для вас мы согласны поставить
сцену или две из «Гамлета», например,
сцену его с матерью: комната простая и небольшая;
стоит только к нашей голубой декорации приделать занавес,
за которым должен будет кто-нибудь лежать Полонием. Дарья Ивановна сыграет мать; вы — Гамлета, — и прекрасно!
Дарья Ивановна, никак не хотевшая надеть настоящего костюма, только
стояла на
сцене, и когда суфлер обращался к ней, говоря: «Вам», она отвечала: «Скажи
за меня, — я еще не выучила».
Эту картину я сокращу. Всего мне
стоило это дело рублей до трехсот, но в двое суток устроено было так, что я буду
стоять в соседней комнате,
за притворенными дверями, и слышать первый rendez-vous [свидание (фр.).] наедине моей жены с Ефимовичем. В ожидании же, накануне, произошла у меня с ней одна краткая, но слишком знаменательная для меня
сцена.
Наступила последняя
сцена. Я
стоял за входной портьерой и видел все самым отчетливым образом. Воины ввели Лоренциту с завязанными назад руками. Когда ее клали на разостланный по земле красный ковер, она заметила из-за портьеры мое лицо и улыбнулась мне.
—
Стойте, чёрт вас возьми! Если эти козлы-тенора не перестанут рознить, то я уйду! Глядеть в ноты, рыжая! Вы, рыжая, третья с правой стороны! Я с вами говорю! Если не умеете петь, то
за каким чёртом вы лезете на
сцену со своим вороньим карканьем? Начинайте сначала!
Когда она пела, она глядела на него со
сцены, когда же не пела, она
стояла за кулисами и не отрывала глаз от его длинной фигуры.
Мне рассказывал покойный Павел Васильев (уже в начале 60-х годов, в Петербурге), что когда он, учеником театральной школы,
стоял за кулисой, близко к
сцене, то ему явственно было слышно, что у Щепкина в знаменитом возгласе: «Дочь!
На
сцене идет приготовление к пьесе «Трильби», которая пойдет в мой бенефис. Дни
стоят солнечные, яркие, совсем не августовские дни. Громов сказал, что судьба заплатит мне хоть отчасти
за пережитые муки и что бенефис мой должен быть удачным, как никогда. И мне хочется этого, как хочется ребенку облюбованную им игрушку.
Но вид у нее был величественный, покорявший сердца. Была она высока, крупна, дородна, имела двойной подбородок и правильные черты лица, ходила не торопясь, как царица на
сцене, и сановитостью своею очень напоминала Екатерину Великую, императрицу. На это сходство не раз указывал покойный полковник и сам глубоко и мистически верил в него, считал
за честь для дома; но
стоило всякому поближе взглянуть в добрые, голубые и слишком ясные ее глаза, чтобы сразу и наверное сказать: нет, — это не Екатерина Великая.
Я его держала
за руку. Мы
стояли в дверях. В гостиной было светло только около стола. Лицо его белелось предо мною. В полумраке каждая его черта вырезывалась и выступала наружу. Скажи он еще одно"милостное слово", и я бы, пожалуй, кинулась к нему. Но чему быть не следует, того не бывает. Ведь это на
сцене да в романах"на последях"лобызаются всласть… Он не Ромео, я не Юлия. Я досадила Спинозе: хотела выдержать и выдержала…
Антон Михайлович наскоро выпил у стойки рюмку водки и вышел почти вслед
за заинтересовавшим его оборванцем. Последний
стоял прислонившись к косяку двери заведения, изображая таким образом
сцену из потерянного рая, и продолжал бормотать ругательства по адресу изгнавшего его буфетчика. Милашевич отошел от него несколько шагов и стал наблюдать
за ним. Оборванец отделился, наконец, от косяка и пошатываясь отправился по направлению к Садовой. Антон Михайлович последовал
за ним.
— Да оно так, Ваня. Мужчины везде
стоят выше. Что же против этого спорить? Возьми ты литературу…
за границей и у нас…
за сто лет. Ну, две-три женщины, много пять — и обчелся, чтобы занимала в свое время первое место. А на
сцене?.. Они царят!
Яков Потапович между тем находился уже в глубине сада, когда услышал скрип снега под чьими-то легкими шагами. После описанной нами
сцены с Татьяной на берегу Москвы-реки он стал избегать каких-либо неожиданных встреч и потому поспешил зайти
за громадный, густой даже без листьев, покрытый снегом куст.
Стоя там, он увидал Татьяну, шедшую неторопливою походкою и по временам оглядывавшуюся.
Совестно мне вслед
за рассказом о печальной участи моей героини перенестись тотчас к лицу, погрязшему в омуте бесчестных дел, с клеймом преступника, и между тем довольному своею судьбою, счастливому. Но не так ли на
сцене, где вращается жизнь человечества,
стоят рядом добродетельный человек и злодей, люди с разными оттенками — беленький, черненький и серенький. А роман есть отражение, копия этой жизни. С такою оговоркою приступаю к последнему сказанию о Киноварове-Жучке.