Неточные совпадения
Стояли мы голодные,
А немец нас поругивал
Да
в яму землю мокрую
Пошвыривал ногой.
Все молчали, глядя на реку: по черной дороге бесшумно двигалась лодка, на носу ее горел и кудряво дымился светец, черный человек осторожно шевелил веслами, а другой, с длинным шестом
в руках,
стоял согнувшись у борта и целился шестом
в отражение огня на воде; отражение чудесно меняло формы, становясь похожим то на золотую рыбу с множеством плавников, то на глубокую, до дна реки, красную
яму, куда человек с шестом хочет прыгнуть, но не решается.
Ну, натурально, как подкопали, камню-то не на чем
стоять, равновесие-то и покачнулось; а как покачнулось равновесие, они камушек-то с другой стороны уже руками понаперли, этак на ура, по-русски: камень-то и бух
в яму!
— Милый ты мой, он меня целый час перед тобой веселил. Этот камень… это все, что есть самого патриотически-непорядочного между подобными рассказами, но как его перебить? ведь ты видел, он тает от удовольствия. Да и, кроме того, этот камень, кажется, и теперь
стоит, если только не ошибаюсь, и вовсе не зарыт
в яму…
Тропа, по которой мы шли, привела нас к лудеве длиной
в 24 км, с 74 действующими
ямами. Большего хищничества, чем здесь, я никогда не видел. Рядом с фанзой
стоял на сваях сарай, целиком набитый оленьими жилами, связанными
в пачки. Судя по весу одной такой пачки, тут было собрано жил, вероятно, около 700 кг. Китайцы рассказывали, что оленьи сухожилья раза два
в год отправляют во Владивосток, а оттуда
в Чифу. На стенках фанзочки сушилось около сотни шкурок сивучей. Все они принадлежали молодняку.
Второй оттиск
в памяти моей — дождливый день, пустынный угол кладбища; я
стою на скользком бугре липкой земли и смотрю
в яму, куда опустили гроб отца; на дне
ямы много воды и есть лягушки, — две уже взобрались на желтую крышку гроба.
Особенно хорош сад, небольшой, но густой и приятно запутанный;
в одном углу его
стояла маленькая, точно игрушка, баня;
в другом была большая, довольно глубокая
яма; она заросла бурьяном, а из него торчали толстые головни, остатки прежней, сгоревшей бани.
Впрочем, около Москвы, где грунт по преимуществу глиняный, выкопать
яму где угодно, даже на горе, — снеговая и дождевая вода будет
стоять в ней круглый год, как
в фаянсовой чашке.
— А ежели она у меня с ума нейдет?.. Как живая
стоит… Не могу я позабыть ее, а жену не люблю. Мамынька женила меня, не своей волей… Чужая мне жена. Видеть ее не могу… День и ночь думаю о Фене. Какой я теперь человек стал:
в яму бросить — вся мне цена. Как я узнал, что она ушла к Карачунскому, — у меня свет из глаз вон. Ничего не понимаю… Запряг долгушку, бросился сюда, еду мимо господского дома, а она
в окно смотрит. Что тут со мной было — и не помню, а вот, спасибо, Тарас меня из кабака вытащил.
Песок кое-где был смыт с утоптанных дорожек,
в ямах стояли лужи мутной воды, следы ног ясно отпечатывались на мокром грунте; дувший с пруда ветерок колебал верхушки берез и тополей, блестевших теперь самой яркой зеленью.
Снился ей желтый песчаный курган за болотом, по дороге
в город. На краю его, над обрывом, спускавшимся к
ямам, где брали песок,
стоял Павел и голосом Андрея тихо, звучно пел...
Яма,
в которой
стояла усадьба, вполне удовлетворяла его; он находил, что зимою
в ней теплее.
Я так и сделал: три ночи всё на этом инструменте, на коленях,
стоял в своей
яме, а духом на небо молился и стал ожидать себе иного
в душе совершения. А у нас другой инок Геронтий был, этот был очень начитанный и разные книги и газеты держал, и дал он мне один раз читать житие преподобного Тихона Задонского, и когда, случалось, мимо моей
ямы идет, всегда, бывало, возьмет да мне из-под ряски газету кинет.
— Ведь все эти железные павильоны остались от прежней Московской Всероссийской выставки на Ходынке. Вот их-то
в Петербурге, экономии ради, и решили перевезти сюда, хотя, говоря по совести, и новые не обошлись бы дороже. А зато, если бы
стояли эти здания на своих местах, так не было бы на Ходынке тех рвов и
ям, которые даже заровнять не догадались устроители, а ведь
в этих-то
ямах и погибло больше всего народу.
Ров, этот ужасный ров, эти страшные волчьи
ямы полны трупами. Здесь главное место гибели. Многие из людей задохлись, еще
стоя в толпе, и упали уже мертвыми под ноги бежавших сзади, другие погибли еще с признаками жизни под ногами сотен людей, погибли раздавленными; были такие, которых душили
в драке, около будочек, из-за узелков и кружек. Лежали передо мной женщины с вырванными косами, со скальпированной головой.
При устьях впадающих речек и ручьев всегда держится мелкая рыбешка, а около нее держатся все породы хищных рыб: щуки, жерихи, судаки, окуни и даже головли, которые, несмотря на свою нехищную, по-видимому, породу очень охотно глотают маленьких рыбок.
В глубоких
ямах, выбиваемых паденьем полой воды под вешняками или скрынями, всегда водится много крупной рыбы. Под шумом воды, падающей с мельничных колес, также всегда
стоит рыба, хотя и не так крупная.
Вот какое тому доказательство видел я сам:
в двух верстах от меня,
в мордовской деревушке Киватское, была прорванная мельничная плотина, брошенная более десяти дет; против того места, где был прежде вешняк, всегда
стояла, полная с краями, глубокая
яма воды, студеной, как лед, из которой вытекал ручеек: несомненный признак, что
в яме был родник.
Стоя на краю глубокой полутемной каменной
ямы,
в которой помещались топки, он долго глядел вниз на тяжелую работу шестерых обнаженных до пояса людей.
— Ах ты, безмятежный, пострел ты этакой! — тянул он жалобным своим голосом. — Совести
в тебе нет, разбойник!.. Вишь, как избаловался, и страху нет никакого!.. Эк его носит куда! — продолжал он, приостанавливаясь и следя даже с каким-то любопытством за ребенком, который бойко перепрыгивал с одного бугра на другой. — Вона! Вона! Вона!.. О-х, шустер! Куда шустер! Того и смотри, провалится еще, окаянный,
в яму — и не вытащишь… Я тебя! О-о, погоди, погоди,
постой, придем на место, я тебя! Все тогда припомню!
Он стал есть, но не садясь, а
стоя у самого котла и глядя
в него, как
в яму.
— Ага, пришёл! — отозвался Дудка.
Стоя у окна, они тихо заговорили. Евсей понял, что говорят о нём, но не мог ничего разобрать. Сели за стол, Дудка стал наливать чай, Евсей исподволь и незаметно рассматривал гостя — лицо у него было тоже бритое, синее, с огромным ртом и тонкими губами. Тёмные глаза завалились
в ямы под высоким гладким лбом, голова, до макушки лысая, была угловата и велика. Он всё время тихонько барабанил по столу длинными пальцами.
Луговский отворил дверь; удушливо-смрадный пар, смесь кислой капусты, помойной
ямы и прелого грязного белья, присущий трущобным ночлежным домам, охватил Луговского и вместе с шумом голосов на момент ошеломил его, так что он остановился
в двери и
стоял до тех пор, пока кто-то из сидевших за столом не крикнул ему...
Старик по грудь
стоял в какой-то
яме, которая имела форму могилы; очевидно, Сила ширфовал, то есть разыскивал золото.
Стоя на самом носу, который то взлетал на пенистые бугры широких волн, то стремительно падал
в гладкие водяные зеленые
ямы, Ваня размеренными движениями рук и спины выбирал из моря перемет. Пять белужонков, попавшихся с самого начала, почти один за другим, уже лежали неподвижно на дне баркаса, но потом ловля пошла хуже: сто или полтораста крючков подряд оказались пустыми, с нетронутой наживкой.
Коршунов. Знать хотелось?.. (Встает.) Нет, не любила, да и я не любил ее. Она и не
стоила того, чтоб ее любить-то. Я ее взял бедную, нищую, за красоту только за одну; все семейство призрел; спас отца из
ямы; она у меня
в золоте ходила.
Из окна виден был двор полицейского правления, убранный истоптанною желтою травою, среди двора
стояли, подняв оглобли к небу, пожарные телеги с бочками и баграми.
В открытых дверях конюшен покачивали головами лошади. Одна из них, серая и костлявая, все время вздергивала губу вверх, точно усмехалась усталой усмешкой. Над глазами у нее были глубокие
ямы, на левой передней ноге — черный бинт, было
в ней что-то вдовье и лицемерное.
Мы проехали мимо. Мне казалось, что все эти впечатления сейчас исчезнут и что я проснусь опять на угрюмой бесконечной дороге или у дымного «
яма». Но когда наш караван остановился у небольшого чистенького домика, — волшебный сон продолжался… Теплая комната, чистые и мягкие постели… На полу ковры,
в простенках — высокие зеркала… Один из моих спутников
стоял против такого зеркала и хохотал, глядя на отражение
в ровном стекле своей полудикой фигуры…
Роет ногой
яму в песке. Лицо у него тупое, мёртвое, и тёмные глаза
стоят неподвижно, как у рыбы. Нехотя и задумчиво говорит...
—
В самом деле, — отвечала Марья Ивановна. — И по преданиям так выходит и по всем приметам. Тут и Святой ключ, и надгробный камень преподобного Фотина, заметны
ямы, где
стоял дом, заметны и огородные гряды.
И мною, мало-помалу, овладело неприятное чувство. Сначала я думал, что это досада на то, что я не
в состоянии объяснить простого явления, но потом, когда я вдруг
в ужасе отвернулся от огонька и ухватился одной рукой за Пашку, ясно стало, что мною овладевает страх… Меня охватило чувство одиночества, тоски и ужаса, точно меня против воли бросили
в эту большую, полную сумерек
яму, где я один на один
стоял с колокольней, глядевшей на меня своим красным глазом.
И попадись он князю на другой день за балаганами, а тут песок сыпучий, за песком озеро, дно ровное да покатое, от берега мелко, а на середке дна не достанешь; зато ни
ям, ни уступов нет ни единого. Завидевши купчину, князь остановился, пальцем манит его к себе: поди-ка, мол, сюда. Купчина смекнул, зачем зовет, нейдет, да,
стоя саженях
в двадцати от князя, говорит ему...
Однажды утром я услышал
в отдалении странные китайские крики, какой-то рыдающий вой… Я вышел. На втором, боковом дворе, где помещался полковой обоз, толпился народ, — солдаты и китайцы;
стоял ряд пустых арб, запряженных низкорослыми китайскими лошадьми и мулами. Около пустой
ямы, выложенной циновками, качаясь на больных ногах, рыдал рябой старик-хозяин. Он выл, странно поднимал руки к небу, хватался за голову и наклонялся и заглядывал
в яму.
То без отлучки, то дневальным не
в очередь, то с полной выкладкой под ружье поставит, —
стой на задворках у помойной
ямы идолом-верблюдом, проходящим гусям на смех.
Как артист, как друг красоты и защитник ее, я
в принципе не могу
стоять за брак, потому что вижу
в нем, как уже имел честь вам доложить, грязную
яму, куда проваливаются все прекраснейшие инстинкты наших женщин.
Молодой солдат с мертво-бледным лицом,
в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, всё еще
стоял против
ямы на том месте, с которого он стрелял.
Пьер заглянул
в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на всё тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул, на Пьера, чтоб он вернулся. Но Пьер не понял его и
стоял у столба, и никто не отгонял его.
И Дукач было пошел отыскивать сторожку, но вдруг скатился
в какую-то
яму и так треснулся обо что-то твердое, что долго оставался без чувств. Когда же он пришел
в себя, то увидал, что вокруг него совершенно тихо, а над ним синеет небо и
стоит звезда.
Возвращаясь с кладбища, пошел я к острогу. Рабочие выспались и косно брались за работу.
В яме с известкой два парня без толку болтали веселками, работа не спорилась, известка сваривалась
в комья. К неумелым подошел крепкий, коренастый, невысокого роста старик. Хоть и
стояли июльские жары, на нем была надета поношенная, крытая синей крашениной шубенка, а на голове меховой малахай.
Насупротив от Николая были зелени и там
стоял его охотник, один
в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки — Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.