Неточные совпадения
Меж тем на палубе у грот-мачты, возле бочонка, изъеденного червем, с сбитым дном, открывшим столетнюю темную благодать, ждал уже весь экипаж. Атвуд
стоял; Пантен чинно сидел, сияя, как новорожденный. Грэй поднялся вверх, дал знак оркестру и, сняв фуражку, первый зачерпнул граненым
стаканом,
в песне золотых труб, святое вино.
— Вот тебе и отец города! — с восторгом и поучительно вскричал Дронов, потирая руки. —
В этом участке таких цен, конечно, нет, — продолжал он. — Дом
стоит гроши, стар, мал, бездоходен. За землю можно получить тысяч двадцать пять, тридцать. Покупатель — есть, продажу можно совершить
в неделю. Дело делать надобно быстро, как из пистолета, — закончил Дронов и, выпив еще
стакан вина, спросил: — Ну, как?
Безбедов
стоя наливал
в стакан вино и бормотал...
Клим почувствовал, что у него темнеет
в глазах, подгибаются ноги. Затем он очутился
в углу маленькой комнаты, — перед ним
стоял Гогин, держа
в одной руке
стакан, а другой прикладывая к лицу его очень холодное и мокрое полотенце...
Он исчез. Парень подошел к столу, взвесил одну бутылку, другую, налил
в стакан вина, выпил, громко крякнул и оглянулся, ища, куда плюнуть. Лицо у него опухло, левый глаз почти затек, подбородок и шея вымазаны кровью. Он стал еще кудрявей, — растрепанные волосы его
стояли дыбом, и он был еще более оборван, — пиджак вместе с рубахой распорот от подмышки до полы, и, когда парень пил вино, — весь бок его обнажился.
— Штыком! Чтоб получить удар штыком, нужно подбежать вплоть ко врагу. Верно? Да, мы, на фронте, не щадим себя, а вы,
в тылу… Вы — больше враги, чем немцы! — крикнул он, ударив дном
стакана по столу, и матерно выругался,
стоя пред Самгиным, размахивая короткими руками, точно пловец. — Вы, штатские, сделали тыл врагом армии. Да, вы это сделали. Что я защищаю? Тыл. Но, когда я веду людей
в атаку, я помню, что могу получить пулю
в затылок или штык
в спину. Понимаете?
Самгин
стоял в двери, глядя, как суетливо разливает Лютов вино по
стаканам, сует
стаканы в руки людей, расплескивая вино, и говорит Кутузову...
—
В детстве у меня задатки были, — продолжал он, вытряхивая пепел из трубки
в чайный
стакан, хотя на столе
стояла пепельница.
Когда дверь затворилась за Приваловым и Nicolas,
в гостиной Агриппины Филипьевны несколько секунд
стояло гробовое молчание. Все думали об одном и том же — о приваловских миллионах, которые сейчас вот были здесь, сидели вот на этом самом кресле, пили кофе из этого
стакана, и теперь ничего не осталось… Дядюшка, вытянув шею, внимательно осмотрел кресло, на котором сидел Привалов, и даже пощупал сиденье, точно на нем могли остаться следы приваловских миллионов.
Обе свечки почти догорели,
стакан, который он только что бросил
в своего гостя,
стоял пред ним на столе, а на противоположном диване никого не было.
— Нет, нет, нет! — вскричал вдруг Иван, — это был не сон! Он был, он тут сидел, вон на том диване. Когда ты стучал
в окно, я бросил
в него
стакан… вот этот…
Постой, я и прежде спал, но этот сон не сон. И прежде было. У меня, Алеша, теперь бывают сны… но они не сны, а наяву: я хожу, говорю и вижу… а сплю. Но он тут сидел, он был, вот на этом диване… Он ужасно глуп, Алеша, ужасно глуп, — засмеялся вдруг Иван и принялся шагать по комнате.
За стойкой, как водится, почти во всю ширину отверстия,
стоял Николай Иваныч,
в пестрой ситцевой рубахе, и, с ленивой усмешкой на пухлых щеках, наливал своей полной и белой рукой два
стакана вина вошедшим приятелям, Моргачу и Обалдую; а за ним
в углу, возле окна, виднелась его востроглазая жена.
Его честный образ действия
в ней едва — едва достаточен для покрытия его прежней вины, что он не предотвратил эту мелодраму подготовлением вас, да и себя, вероятно, к очень спокойному взгляду на все это, как на чистый вздор, из — за которого не
стоит выпить лишний
стакан чаю или не допить одного
стакана чаю.
Ольга Порфирьевна уже скончалась, но ее еще не успели снять с постели. Миниатюрная головка ее, сморщенная, с обострившимися чертами лица, с закрытыми глазами, беспомощно высовывалась из-под груды всякого тряпья, наваленного ради тепла; у изголовья, на стуле,
стоял непочатый
стакан малинового настоя.
В углу, у образов, священник,
в ветхой рясе, служил панихиду.
Конон научил его дышать
в стаканы,
стоять с тарелкой под мышкой за стулом у кого-нибудь из господ и проч., а сам он собственным инстинктом научился слизывать языком с тарелок остатки соуса.
Извозчик
в трактире и питается и согревается. Другого отдыха, другой еды у него нет. Жизнь всухомятку. Чай да требуха с огурцами. Изредка
стакан водки, но никогда — пьянства. Раза два
в день, а
в мороз и три, питается и погреется зимой или высушит на себе мокрое платье осенью, и все это удовольствие
стоит ему шестнадцать копеек: пять копеек чай, на гривенник снеди до отвала, а копейку дворнику за то, что лошадь напоит да у колоды приглядит.
Обед из двух блюд с куском говядины
в супе
стоил семнадцать копеек, а без говядины одиннадцать копеек. На второе — то котлеты, то каша, то что-нибудь из картошки, а иногда полная тарелка клюквенного киселя и
стакан молока. Клюква тогда
стоила три копейки фунт, а молоко две копейки
стакан.
Особенно он увлекался чтением. Часто его можно было видеть где-нибудь на диване или на кровати
в самой неизящной позе: на четвереньках, упершись на локтях, с глазами, устремленными
в книгу. Рядом на стуле
стоял стакан воды и кусок хлеба, густо посыпанный солью. Так он проводил целые дни, забывая об обеде и чае, а о гимназических уроках и подавно.
Ему казалось, что
стоило Устеньке подняться, как все мириады частиц Бубнова бросятся на него и он растворится
в них, как крупинка соли, брошенная
в стакан воды. Эта сцена закончилась глубоким обмороком. Очнувшись, доктор ничего не помнил. И это мучило его еще больше. Он тер себе лоб, умоляюще смотрел на ухаживавшую за ним Устеньку и мучился, как приговоренный к смерти.
Кто ведает из трепещущих от плети, им грозящей, что тот, во имя коего ему грозят, безгласным
в придворной грамматике называется, что ему ни А… ни О… во всю жизнь свою сказать не удалося [См. рукописную «Придворную грамматику» Фонвизина.]; что он одолжен, и сказать стыдно кому, своим возвышением; что
в душе своей он скареднейшее есть существо; что обман, вероломство, предательство, блуд, отравление, татьство, грабеж, убивство не больше ему
стоят, как выпить
стакан воды; что ланиты его никогда от стыда не краснели, разве от гнева или пощечины; что он друг всякого придворного истопника и раб едва-едва при дворе нечто значащего.
Она упала без чувств ему на руки. Он поднял ее, внес
в комнату, положил
в кресла и стал над ней
в тупом ожидании. На столике
стоял стакан с водой; воротившийся Рогожин схватил его и брызнул ей
в лицо воды; она открыла глаза и с минуту ничего не понимала; но вдруг осмотрелась, вздрогнула, вскрикнула и бросилась к князю.
Марья Дмитриевна сидела одна у себя
в кабинете на вольтеровском кресле и нюхала одеколон;
стакан воды с флер-д’оранжем
стоял возле нее на столике. Она волновалась и как будто трусила.
Ей ничего не
стоит ударить гостя по лицу или бросить ему
в глаза
стакан, наполненный вином, опрокинуть лампу, обругать хозяйку.
Я не мог, бывало, дождаться того времени, когда дядя сядет за стол у себя
в комнате, на котором
стояли уже
стакан с водой и чистая фаянсовая тарелка, заранее мною приготовленная.
В переднем углу комнаты
стоял киот с почерневшими от времени образами, а
в другом углу помещался шкафчик с пустым, тусклым карафином, с рюмкой, у которой подножка была отбита и заменена широкой пробкой, с двумя-тремя
стаканами и несколькими чашками.
P. S. Вчера,
в то самое время, как я разыгрывал роли у Полины, Лиходеева зазвала Федьку и поднесла ему
стакан водки. Потом спрашивала, каков барин? На что Федька ответил:"Барин насчет женского полу — огонь!"Должно быть, ей это понравилось, потому что сегодня утром она опять вышла на балкон и
стояла там все время, покуда я смотрел на нее
в бинокль. Право, она недурна!"
Петенька воротился домой довольно поздно. Старый генерал ходил
в это время по зале, заложив руки за спину. На столе
стоял недопитый
стакан холодного чая.
Наконец генерал проснулся. Лакей провел ходоков прямо
в кабинет, где генерал сидел у письменного стола с трубкой
в руках. Пред ним
стоял стакан крепкого чая. Старички осторожно вошли
в кабинет и выстроились у стены
в смешанную кучу, как свидетели на допросе у следователя.
А
в руках она держит большой поднос, на котором по краям
стоят много
стаканов с шампанским вином, а посредине куча денег страшная.
И вот я допил
стакан до дна и стук им об поднос, а она
стоит да дожидается, за что ласкать будет. Я поскорее спустил на тот конец руку
в карман, а
в кармане все попадаются четвертаки, да двугривенные, да прочая расхожая мелочь. Мало, думаю; недостойно этим одарить такую язвинку, и перед другими стыдно будет! А господа, слышу, не больно тихо цыгану говорят...
Братья застали офицера перед складным столом, на котором
стоял стакан холодного чаю с папиросной золой и поднос с водкой и крошками сухой икры и хлеба,
в одной желтовато-грязной рубашке, считающего на больших счетах огромную кипу ассигнаций.
Санин зашел
в нее, чтобы выпить
стакан лимонаду; но
в первой комнате, где, за скромным прилавком, на полках крашеного шкафа, напоминая аптеку,
стояло несколько бутылок с золотыми ярлыками и столько же стеклянных банок с сухарями, шоколадными лепешками и леденцами, —
в этой комнате не было ни души; только серый кот жмурился и мурлыкал, перебирая лапками на высоком плетеном стуле возле окна, и, ярко рдея
в косом луче вечернего солнца, большой клубок красной шерсти лежал на полу рядом с опрокинутой корзинкой из резного дерева.
Да разве один он здесь Лупетка! Среди экспонентов выставки, выбившихся из мальчиков сперва
в приказчики, а потом
в хозяева, их сколько угодно.
В бытность свою мальчиками
в Ножовой линии, на Глаголе и вообще
в холодных лавках они
стояли целый день на улице, зазывая покупателей,
в жестокие морозы согревались
стаканом сбитня или возней со сверстниками, а носы, уши и распухшие щеки блестели от гусиного сала, лоснившего помороженные места, на которых лупилась кожа. Вот за это и звали их «лупетками».
Перед ним лежал лист чистой почтовой бумаги, а
в стороне
стоял недопитый
стакан чаю.
— Зачем так! Коли кто пьет — тот особливо по вольной цене заплати. Водка-то, коли без акциза — чего она
стоит? — грош
стоит! А тут опять — конкуренция.
В ту пору и заводчики и кабатчики — все друг дружку побивать будут. Ведь она почесть задаром пойдет, водка-то! выпил
стакан, выпил два —
в мошне-то и незаметно, убавилось или нет. А казне между тем легость. Ни надзоров, ни дивидендов, ни судов — ничего не нужно. Бери денежки, загребай!
Порфирий Владимирыч замолчал. Налитой
стакан с чаем
стоял перед ним почти остывший, но он даже не притрогивался к нему. Лицо его побледнело, губы слегка вздрагивали, как бы усиливаясь сложиться
в усмешку, но без успеха.
Все смолкают;
стаканы с чаем
стоят нетронутыми. Иудушка тоже откидывается на спинку стула и нервно покачивается. Петенька, видя, что всякая надежда потеряна, ощущает что-то вроде предсмертной тоски и под влиянием ее готов идти до крайних пределов. И отец и сын с какою-то неизъяснимою улыбкой смотрят друг другу
в глаза. Как ни вышколил себя Порфирий Владимирыч, но близится минута, когда и он не
в состоянии будет сдерживаться.
На столе
стояли стаканы, две бутылки пива, мелкий сахар
в жестяной коробке, ложечка мельхиоровая, замоченная пивом.
Два часа просидел он
в этом положении; чай давно уже
стоял на столе, и он не хлебнул еще из своего
стакана; трубка его давным-давно докурилась, и он не кликал казачка.
Думал, думал да вдруг насмелился, как вдруг
в то самое время, когда я пробирался медведем, двери
в комнату растворились, и на пороге показался лакей с серебряным подносом, на котором
стоял стакан чаю.
На десертном столе, около которого сидела компания,
стояли пустые
стаканы из-под пунша и какие-то необыкновенные рюмки — точно блюдечки на тонкой высокой ножке, каких Гордей Евстратыч отродясь не видывал.
В серебряной корзинке горкой был наложен виноград и дюшесы,
в хрустальных вазочках свежая пастила и шоколадные конфеты.
Большая казарма. Кругом столы, обсаженные народом.
В углу, налево, печка с дымящимися котлами. На одном сидит кашевар и разливает
в чашки щи. Направо, под лестницей, гуськом, один за одним,
в рваных рубахах и опорках на босу ногу вереницей
стоят люди, подвигаясь по очереди к приказчику, который черпает из большой деревянной чашки водку и подносит по
стакану каждому.
Шампанское, истребляемое дюжинами, оказывало свое действие: сплошной гул
стоял в павильоне, и произносившему тост приходилось каждый раз, прежде чем начать говорить, долго и тщетно стучать ножом по
стакану.
В стороне, на отдельном маленьком столике, красавец Миллер приготовлял
в большой серебряной чаше жженку… Вдруг опять поднялся Квашнин, на лице его играла добродушно-лукавая улыбка.
Он хотел еще спросить, столько
стоит фунт миндаля
в сахаре, и только что завел об этом речь, как вошел покупатель, и хозяин, отставив
в сторону свой
стакан, занялся делом.
Когда перед глазами совершается грандиозное хищничество, предательство или вероломство, то весьма естественно, что такого рода картина возбуждает
в нас негодование; но когда перед нами происходит простая"шалость" — помилуйте,
стоит ли из-за пустяков бурю
в стакане воды поднимать!
«Я тебе задам перцу!» — с холодной злобой решил Лунёв и, высоко вскинув голову,
в два шага
стоял у стола. Схватив чей-то
стакан вина, он протянул его Татьяне Власьевне и внятно, точно желая ударить словами, сказал ей...
Судьба меня душит, она меня давит…
То сердце царапнет, то бьёт по затылку,
Сударку — и ту для меня не оставит.
Одно оставляет мне — водки бутылку…
Стоит предо мною бутылка вина…
Блестит при луне, как смеётся она…
Вином я сердечные раны лечу:
С вина
в голове зародится туман,
Я думать не стану и спать захочу…
Не выпить ли лучше ещё мне
стакан?
Я — выпью!.. Пусть те, кому спится, не пьют!
Мне думы уснуть не дают…
Он схватил меня за руку, бросил мазик на бильярд и потащил меня
в комнатку. Там
стоял уж другой поднос с чаем и вазочка с вареньем клубничным, а вместо чашек
стаканы. Это он каждого приходящего к нему заставлял спрашивать порцию чаю
в угоду буфету — не даром хожу, мол!
В высокомерной позе, на том же самом месте, как и вчера, с красиво поднятым
стаканом, полураздетый, но гордый,
стоял рядом с К. С. Станиславским мой вчерашний собеседник — оба одного роста. Все «писаки» были еще совершенно трезвы, но с каждым
стаканом лица разгорались и оживлялась беседа.
Стоять в продолжение четырех-пяти часов около двери, следить за тем, чтобы не было пустых
стаканов, переменять пепельницы, подбегать к столу, чтобы поднять оброненный мелок или карту, а главное,
стоять, ждать, быть внимательным и не сметь ни говорить, ни кашлять, ни улыбаться, это, уверяю вас, тяжелее самого тяжелого крестьянского труда.