Неточные совпадения
А вы —
стоять на крыльце, и ни с
места! И никого не впускать
в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то… Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и не с просьбою, да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Он решился. Река не захотела уйти от него — он уйдет от нее.
Место, на котором
стоял старый Глупов, опостылело ему. Там не повинуются стихии, там овраги и буераки на каждом шагу преграждают стремительный бег; там воочию совершаются волшебства, о которых не говорится ни
в регламентах, ни
в сепаратных предписаниях начальства. Надо бежать!
Стоите вы
в темном и смрадном
месте и привязаны к столбу, а привязки сделаны из змий и на груди (у вас) доска, на которой написано:"Сей есть ведомый покровитель нечестивых и агарян"[
Уже совсем стемнело, и на юге, куда он смотрел, не было туч. Тучи
стояли с противной стороны. Оттуда вспыхивала молния, и слышался дальний гром. Левин прислушивался к равномерно падающим с лип
в саду каплям и смотрел на знакомый ему треугольник звезд и на проходящий
в середине его млечный путь с его разветвлением. При каждой вспышке молнии не только млечный путь, но и яркие звезды исчезали, но, как только потухала молния, опять, как будто брошенные какой-то меткой рукой, появлялись на тех же
местах.
Горница была большая, с голландскою печью и перегородкой. Под образами
стоял раскрашенный узорами стол, лавка и два стула. У входа был шкафчик с посудой. Ставни были закрыты, мух было мало, и так чисто, что Левин позаботился о том, чтобы Ласка, бежавшая дорогой и купавшаяся
в лужах, не натоптала пол, и указал ей
место в углу у двери. Оглядев горницу, Левин вышел на задний двор. Благовидная молодайка
в калошках, качая пустыми ведрами на коромысле, сбежала впереди его зa водой к колодцу.
Войдя
в тенистые сени, он снял со стены повешенную на колышке свою сетку и, надев ее и засунув руки
в карманы, вышел на огороженный пчельник,
в котором правильными рядами, привязанные к кольям лычками,
стояли среди выкошенного
места все знакомые ему, каждый с своей историей, старые ульи, а по стенкам плетня молодые, посаженные
в нынешнем году.
Постояв несколько секунд, она вошла
в вагон и села на свое
место.
Давно уж не слышно было ни звона колокольчика, ни стука колес по кремнистой дороге, — а бедный старик еще
стоял на том же
месте в глубокой задумчивости.
— Вот он вас проведет
в присутствие! — сказал Иван Антонович, кивнув головою, и один из священнодействующих, тут же находившихся, приносивший с таким усердием жертвы Фемиде, что оба рукава лопнули на локтях и давно лезла оттуда подкладка, за что и получил
в свое время коллежского регистратора, прислужился нашим приятелям, как некогда Виргилий прислужился Данту, [Древнеримский поэт Вергилий (70–19 гг. до н. э.)
в поэме Данте Алигьери (1265–1321) «Божественная комедия» через Ад и Чистилище провожает автора до Рая.] и провел их
в комнату присутствия, где
стояли одни только широкие кресла и
в них перед столом, за зерцалом [Зерцало — трехгранная пирамида с указами Петра I, стоявшая на столе во всех присутственных
местах.] и двумя толстыми книгами, сидел один, как солнце, председатель.
Засим это странное явление, этот съежившийся старичишка проводил его со двора, после чего велел ворота тот же час запереть, потом обошел кладовые, с тем чтобы осмотреть, на своих ли
местах сторожа, которые
стояли на всех углах, колотя деревянными лопатками
в пустой бочонок, наместо чугунной доски; после того заглянул
в кухню, где под видом того чтобы попробовать, хорошо ли едят люди, наелся препорядочно щей с кашею и, выбранивши всех до последнего за воровство и дурное поведение, возвратился
в свою комнату.
Губернаторша, сказав два-три слова, наконец отошла с дочерью
в другой конец залы к другим гостям, а Чичиков все еще
стоял неподвижно на одном и том же
месте, как человек, который весело вышел на улицу, с тем чтобы прогуляться, с глазами, расположенными глядеть на все, и вдруг неподвижно остановился, вспомнив, что он позабыл что-то и уж тогда глупее ничего не может быть такого человека: вмиг беззаботное выражение слетает с лица его; он силится припомнить, что позабыл он, — не платок ли? но платок
в кармане; не деньги ли? но деньги тоже
в кармане, все, кажется, при нем, а между тем какой-то неведомый дух шепчет ему
в уши, что он позабыл что-то.
И живо потом навсегда и навеки останется проведенный таким образом вечер, и все, что тогда случилось и было, удержит верная память: и кто соприсутствовал, и кто на каком
месте стоял, и что было
в руках его, — стены, углы и всякую безделушку.
Породистые, стройные девки, каких трудно было найти
в другом
месте, заставляли его по нескольким часам
стоять вороной.
Долго бы
стоял он бесчувственно на одном
месте, вперивши бессмысленно очи
в даль, позабыв и дорогу, и все ожидающие впереди выговоры, и распеканья за промедление, позабыв и себя, и службу, и мир, и все, что ни есть
в мире.
—
В самом слове нет ничего оскорбительного, — сказал Тентетников, — но
в смысле слова, но
в голосе, с которым сказано оно, заключается оскорбленье. Ты — это значит: «Помни, что ты дрянь; я принимаю тебя потому только, что нет никого лучше, а приехала какая-нибудь княжна Юзякина, — ты знай свое
место,
стой у порога». Вот что это значит!
Он уже позабывал сам, сколько у него было чего, и помнил только,
в каком
месте стоял у него
в шкафу графинчик с остатком какой-нибудь настойки, на котором он сам сделал наметку, чтобы никто воровским образом ее не выпил, да где лежало перышко или сургучик.
Оставшись
в одном белье, он тихо опустился на кровать, окрестил ее со всех сторон и, как видно было, с усилием — потому что он поморщился — поправил под рубашкой вериги. Посидев немного и заботливо осмотрев прорванное
в некоторых
местах белье, он встал, с молитвой поднял свечу
в уровень с кивотом,
в котором
стояло несколько образов, перекрестился на них и перевернул свечу огнем вниз. Она с треском потухла.
Долго
стоял я
в сильном отчаянии на том же
месте, не звал собаки и только твердил, ударяя себя по ляжкам...
Заметно было, что он особенно дорожил этим последним преимуществом: считал его действие неотразимым
в отношении особ женского пола и, должно быть, с этой целью старался выставлять свои ноги на самое видное
место и,
стоя или сидя на
месте, всегда приводил
в движение свои икры.
Он
стоял подле письменного стола и, указывая на какие-то конверты, бумаги и кучки денег, горячился и с жаром толковал что-то приказчику Якову Михайлову, который,
стоя на своем обычном
месте, между дверью и барометром, заложив руки за спину, очень быстро и
в разных направлениях шевелил пальцами.
Maman уже не было, а жизнь наша шла все тем же чередом: мы ложились и вставали
в те же часы и
в тех же комнатах; утренний, вечерний чай, обед, ужин — все было
в обыкновенное время; столы, стулья
стояли на тех же
местах; ничего
в доме и
в нашем образе жизни не переменилось; только ее не было…
В середине комнаты
стоял стол, покрытый оборванной черной клеенкой, из-под которой во многих
местах виднелись края, изрезанные перочинными ножами.
Так же как и
в пещерах киевских, тут видны были углубления
в стенах и
стояли кое-где гробы;
местами даже попадались просто человеческие кости, от сырости сделавшиеся мягкими и рассыпавшиеся
в муку.
В подобных случаях водилось у запорожцев гнаться
в ту ж минуту за похитителями, стараясь настигнуть их на дороге, потому что пленные как раз могли очутиться на базарах Малой Азии,
в Смирне, на Критском острове, и бог знает
в каких
местах не показались бы чубатые запорожские головы. Вот отчего собрались запорожцы. Все до единого
стояли они
в шапках, потому что пришли не с тем, чтобы слушать по начальству атаманский приказ, но совещаться, как ровные между собою.
— А? Так это насилие! — вскричала Дуня, побледнела как смерть и бросилась
в угол, где поскорей заслонилась столиком, случившимся под рукой. Она не кричала; но она впилась взглядом
в своего мучителя и зорко следила за каждым его движением. Свидригайлов тоже не двигался с
места и
стоял против нее на другом конце комнаты. Он даже овладел собою, по крайней мере снаружи. Но лицо его было бледно по-прежнему. Насмешливая улыбка не покидала его.
Кроме того, выстроен был «вокзал», [«Вокзал» —
в старинном значении слова —
место общественных увеселений.]
в сущности распивочная, но там можно было получать и чай, да сверх того
стояли несколько зеленых столиков и стульев.
Раскольников сказал ей свое имя, дал адрес и обещался завтра же непременно зайти. Девочка ушла
в совершенном от него восторге. Был час одиннадцатый, когда он вышел на улицу. Через пять минут он
стоял на мосту, ровно на том самом
месте, с которого давеча бросилась женщина.
Тут вспомнил кстати и о — кове мосте, и о Малой Неве, и ему опять как бы стало холодно, как давеча, когда он
стоял над водой. «Никогда
в жизнь мою не любил я воды, даже
в пейзажах, — подумал он вновь и вдруг опять усмехнулся на одну странную мысль: ведь вот, кажется, теперь бы должно быть все равно насчет этой эстетики и комфорта, а тут-то именно и разборчив стал, точно зверь, который непременно
место себе выбирает…
в подобном же случае.
Раскольников встал и пошел
в другую комнату, где прежде
стояли укладка, постель и комод; комната показалась ему ужасно маленькою без мебели. Обои были все те же;
в углу на обоях резко обозначено было
место, где
стоял киот с образами. Он поглядел и воротился на свое окошко. Старший работник искоса приглядывался.
— Ну, тогда было дело другое. У всякого свои шаги. А насчет чуда скажу вам, что вы, кажется, эти последние два-три дня проспали. Я вам сам назначил этот трактир и никакого тут чуда не было, что вы прямо пришли; сам растолковал всю дорогу, рассказал
место, где он
стоит, и часы,
в которые можно меня здесь застать. Помните?
Толстяков, мой приятель, каждый раз принужден снимать свою покрышку, входя куда-нибудь
в общее
место, где все другие
в шляпах и фуражках
стоят.
Я тотчас мое
место наметил, подсел к матери и начинаю о том, что я тоже приезжий, что какие всё тут невежи, что они не умеют отличать истинных достоинств и питать достодолжного уважения; дал знать, что у меня денег много; пригласил довезти
в своей карете; довез домой, познакомился (
в какой-то каморке от жильцов
стоят, только что приехали).
«Сон это продолжается или нет», — думал он и чуть-чуть, неприметно опять приподнял ресницы поглядеть: незнакомый
стоял на том же
месте и продолжал
в него вглядываться.
— Это откуда? — крикнул он ей через комнату. Она
стояла все на том же
месте,
в трех шагах от стола.
Площадь опустела. Я все
стоял на одном
месте и не мог привести
в порядок мысли, смущенные столь ужасными впечатлениями.
На Лобном
месте стояла тесная группа людей, казалось, что они набиты
в бочку.
Самгин
стоял, защищая рукой
в перчатке лицо от снега, ожидая какого-то молодого человека, ему казалось, что время ползет необыкновенно медленно и даже не ползет, а как бы кружится на одном
месте.
Он хорошо помнил опыт Москвы пятого года и не выходил на улицу
в день 27 февраля. Один,
в нетопленой комнате, освещенной жалким огоньком огарка стеариновой свечи, он
стоял у окна и смотрел во тьму позднего вечера, она
в двух
местах зловеще, докрасна раскалена была заревами пожаров и как будто плавилась, зарева росли, растекались, угрожая раскалить весь воздух над городом. Где-то далеко не торопясь вползали вверх разноцветные огненные шарики ракет и так же медленно опускались за крыши домов.
Явился слуга со счетом, Самгин поцеловал руку женщины, ушел, затем,
стоя посредине своей комнаты, закурил, решив идти на бульвары. Но, не сходя с
места, глядя
в мутно-серую пустоту за окном, над крышами, выкурил всю папиросу, подумал, что, наверное, будет дождь, позвонил, спросил бутылку вина и взял новую книгу Мережковского «Грядущий хам».
— Если б столыпинскую реформочку ввели
в шестьдесят первом году, ну, тогда, конечно, мы были бы далеко от того
места, где
стоим, а теперь — что будет?
Дома его ждал толстый конверт с надписью почерком Лидии; он лежал на столе, на самом видном
месте. Самгин несколько секунд рассматривал его, не решаясь взять
в руки,
стоя в двух шагах от стола. Потом, не сходя с
места, протянул руку, но покачнулся и едва не упал, сильно ударив ладонью по конверту.
— Я тоже не могла уснуть, — начала она рассказывать. — Я никогда не слышала такой мертвой тишины. Ночью по саду ходила женщина из флигеля, вся
в белом, заломив руки за голову. Потом вышла
в сад Вера Петровна, тоже
в белом, и они долго
стояли на одном
месте… как Парки.
Клим
стоял сзади и выше всех, он хорошо видел, что хромой ударил
в пустое
место. А когда мужик, неуклюже покачнувшись, перекинулся за борт, плашмя грудью, Клим уверенно подумал...
А Дунаев слушал, подставив ухо на голос оратора так, как будто Маракуев
стоял очень далеко от него; он сидел на диване, свободно развалясь, положив руку на широкое плечо угрюмого соседа своего, Вараксина. Клим отметил, что они часто и даже
в самых пламенных
местах речей Маракуева перешептываются, аскетическое лицо слесаря сурово морщится, он сердито шевелит усами; кривоносый Фомин шипит на них, толкает Вараксина локтем, коленом, а Дунаев, усмехаясь, подмигивает Фомину веселым глазом.
Деревяшка мужика углубилась
в песок, он
стоял избочась, держался крепкой, корявой рукою за обломок сучка ветлы, дергал плечом, вытаскивая деревяшку из песка, переставлял ее на другое
место, она снова уходила
в сыпучую почву, и снова мужик изгибался набок.
Самгин осторожно выглянул за угол; по площади все еще метались трое людей, мальчик оторвался от старика и бежал к Александровскому училищу, а старик,
стоя на одном
месте, тыкал палкой
в землю и что-то говорил, — тряслась борода.
Время шло медленно и все медленнее, Самгин чувствовал, что погружается
в холод какой-то пустоты,
в состояние бездумья, но вот золотистая голова Дуняши исчезла, на
месте ее величественно встала Алина, вся
в белом, точно мраморная. Несколько секунд она
стояла рядом с ним — шумно дыша, становясь как будто еще выше. Самгин видел, как ее картинное лицо побелело, некрасиво выкатились глаза, неестественно низким голосом она сказала...
Самгин попросил чаю и, закрыв дверь кабинета, прислушался, — за окном топали и шаркали шаги людей. Этот непрерывный шум создавал впечатление работы какой-то машины, она выравнивала мостовую, постукивала
в стены дома, как будто расширяя улицу. Фонарь против дома был разбит, не горел, — казалось, что дом отодвинулся с того
места, где
стоял.
Забор был высок, бесконечно длинен и уходил
в темноту,
в дым, но
в одном
месте он переломился, образовал угол, на углу
стоял Туробоев, протягивая руку, и кричал...
Знакомый, уютный кабинет Попова был неузнаваем; исчезли цветы с подоконников, на
месте их
стояли аптечные склянки с хвостами рецептов, сияла насквозь пронзенная лучом солнца бутылочка красных чернил, лежали пухлые, как подушки, «дела»
в синих обложках; торчал вверх дулом старинный пистолет, перевязанный у курка галстуком белой бумажки.