Неточные совпадения
Стоя в холодке вновь покрытой риги с необсыпавшимся еще пахучим листом лещинового решетника, прижатого к облупленным свежим осиновым слегам соломенной крыши, Левин глядел то сквозь открытые
ворота,
в которых толклась и играла сухая и горькая пыль молотьбы, на освещенную горячим солнцем траву гумна и свежую солому, только что вынесенную из сарая, то на пестроголовых белогрудых ласточек, с присвистом влетавших под крышу и, трепля крыльями, останавливавшихся
в просветах
ворот, то на народ, копошившийся
в темной и пыльной риге, и думал странные мысли...
Сквозь сон он услыхал смех и веселый говор Весловекого и Степана Аркадьича. Он на мгновенье открыл глаза: луна взошла, и
в отворенных
воротах, ярко освещенные лунным светом, они
стояли разговаривая. Что-то Степан Аркадьич говорил про свежесть девушки, сравнивая ее с только что вылупленным свежим орешком, и что-то Весловский, смеясь своим заразительным смехом, повторял, вероятно, сказанные ему мужиком слова: «Ты своей как можно домогайся!» Левин сквозь сон проговорил...
Засим это странное явление, этот съежившийся старичишка проводил его со двора, после чего велел
ворота тот же час запереть, потом обошел кладовые, с тем чтобы осмотреть, на своих ли местах сторожа, которые
стояли на всех углах, колотя деревянными лопатками
в пустой бочонок, наместо чугунной доски; после того заглянул
в кухню, где под видом того чтобы попробовать, хорошо ли едят люди, наелся препорядочно щей с кашею и, выбранивши всех до последнего за воровство и дурное поведение, возвратился
в свою комнату.
Он хотел было узнать от дворни, которая толпою,
в богатом убранстве,
стояла за
воротами, окружив игравшего молодого бандуриста.
Он
стоял как бы
в задумчивости, и странная, приниженная, полубессмысленная улыбка бродила на губах его. Он взял, наконец, фуражку и тихо вышел из комнаты. Мысли его путались. Задумчиво сошел он под
ворота.
У запертых больших
ворот дома
стоял, прислонясь к ним плечом, небольшой человечек, закутанный
в серое солдатское пальто и
в медной ахиллесовской каске.
В контору надо было идти все прямо и при втором повороте взять влево: она была тут
в двух шагах. Но, дойдя до первого поворота, он остановился, подумал, поворотил
в переулок и пошел обходом, через две улицы, — может быть, безо всякой цели, а может быть, чтобы хоть минуту еще протянуть и выиграть время. Он шел и смотрел
в землю. Вдруг как будто кто шепнул ему что-то на ухо. Он поднял голову и увидал, что
стоит у тогодома, у самых
ворот. С того вечера он здесь не был и мимо не проходил.
— Да я там же, тогда же
в воротах с ними
стоял, али запамятовали? Мы и рукомесло свое там имеем, искони. Скорняки мы, мещане, на дом работу берем… а паче всего обидно стало…
И вдруг Раскольникову ясно припомнилась вся сцена третьего дня под
воротами; он сообразил, что, кроме дворников, там
стояло тогда еще несколько человек,
стояли и женщины. Он припомнил один голос, предлагавший вести его прямо
в квартал. Лицо говорившего не мог он вспомнить и даже теперь не признавал, но ему памятно было, что он даже что-то ответил ему тогда, обернулся к нему…
Вот у вас
в этакой прекрасный вечер редко кто и за вороты-то выдет посидеть; а
в Москве-то теперь гульбища да игрища, а по улицам-то инда грохот идет; стон
стоит.
Поутру пришли меня звать от имени Пугачева. Я пошел к нему. У
ворот его
стояла кибитка, запряженная тройкою татарских лошадей. Народ толпился на улице.
В сенях встретил я Пугачева: он был одет по-дорожному,
в шубе и
в киргизской шапке. Вчерашние собеседники окружали его, приняв на себя вид подобострастия, который сильно противуречил всему, чему я был свидетелем накануне. Пугачев весело со мною поздоровался и велел мне садиться с ним
в кибитку.
Самгин, оглушенный,
стоял на дрожащих ногах, очень хотел уйти, но не мог, точно спина пальто примерзла к стене и не позволяла пошевелиться. Не мог он и закрыть глаз, — все еще падала взметенная взрывом белая пыль, клочья шерсти; раненый полицейский, открыв лицо, тянул на себя медвежью полость; мелькали люди, почему-то все маленькие, — они выскакивали из
ворот, из дверей домов и становились
в полукруг; несколько человек
стояло рядом с Самгиным, и один из них тихо сказал...
— Папиросу выклянчил? — спросил он и, ловко вытащив папиросу из-за уха парня, сунул ее под свои рыжие усы
в угол рта; поддернул штаны, сшитые из мешка, уперся ладонями
в бедра и,
стоя фертом, стал рассматривать Самгина, неестественно выкатив белесые, насмешливые глаза. Лицо у него было грубое, солдатское,
ворот рубахи надорван, и, распахнувшись, она обнажала его грудь, такую же полосатую от пыли и пота, как лицо его.
На пороге одной из комнаток игрушечного дома он остановился с невольной улыбкой: у стены на диване лежал Макаров, прикрытый до груди одеялом, расстегнутый
ворот рубахи обнажал его забинтованное плечо; за маленьким, круглым столиком сидела Лидия; на столе
стояло блюдо, полное яблок; косой луч солнца, проникая сквозь верхние стекла окон, освещал алые плоды, затылок Лидии и половину горбоносого лица Макарова.
В комнате было душисто и очень жарко, как показалось Климу. Больной и девушка ели яблоки.
Служитель нагнулся, понатужился и, сдвинув кресло, покатил его. Самгин вышел за
ворота парка, у
ворот, как два столба,
стояли полицейские
в пыльных, выгоревших на солнце шинелях. По улице деревянного городка бежал ветер, взметая пыль, встряхивая деревья; под забором сидели и лежали солдаты, человек десять, на тумбе сидел унтер-офицер, держа
в зубах карандаш, и смотрел
в небо, там летала стая белых голубей.
Самгин приостановился, пошел тише, у него вспотели виски. Он скоро убедился, что это — фонари, они
стоят на панели у
ворот или повешены на
воротах. Фонарей было немного, светились они далеко друг от друга и точно для того, чтоб показать свою ненужность. Но, может быть, и для того, чтоб удобней было стрелять
в человека, который поравняется с фонарем.
Драка пред магазином продолжалась не более двух-трех минут, демонстрантов оттеснили, улица быстро пустела; у фонаря, обняв его одной рукой,
стоял ассенизатор Лялечкин, черпал котелком воздух на лицо свое; на лице его были видны только зубы; среди улицы столбом
стоял слепец Ермолаев, разводя дрожащими руками, гладил бока свои, грудь, живот и тряс бородой; напротив, у
ворот дома, лежал гимназист, против магазина, головою на панель, растянулся человек
в розовой рубахе.
Пожарные
в касках и черных куртках
стояли у
ворот дома Винокурова, не принимая участия
в работе; их медные головы точно плавились, и было что-то очень важное
в черных неподвижных фигурах, с головами римских легионеров.
Чтоб пройти
в комнату, нужно, чтоб Николай посторонился, — он
стоял посредине коридора, держа
в руке веник, а пальцами другой безуспешно пытаясь застегнуть
ворот рубахи.
У
ворот своего дома
стоял бывший чиновник казенной палаты Ивков, тайный ростовщик и сутяга, —
стоял и смотрел
в небо, как бы нюхая воздух. Ворон и галок
в небе сегодня значительно больше. Ивков, указывая пальцем на баррикаду, кричит что-то и смеется, — кричит он штабс-капитану Затесову, который наблюдает, как дворник его, сутулый старичок, прилаживает к забору оторванную доску.
Наконец, отдыхая от животного страха, весь
в поту, он
стоял в группе таких же онемевших, задыхающихся людей, прижимаясь к запертым
воротам,
стоял, мигая, чтобы не видеть все то, что как бы извне приклеилось к глазам. Вспомнил, что вход на Гороховую улицу с площади был заткнут матросами гвардейского экипажа, он с разбега наткнулся на них, ему грозно крикнули...
Испуганный и как во сне, Клим побежал, выскочил за
ворота, прислушался; было уже темно и очень тихо, но звука шагов не слыхать. Клим побежал
в сторону той улицы, где жил Макаров, и скоро
в сумраке, под липами у церковной ограды, увидал Макарова, — он
стоял, держась одной рукой за деревянную балясину ограды, а другая рука его была поднята
в уровень головы, и, хотя Клим не видел
в ней револьвера, но, поняв, что Макаров сейчас выстрелит, крикнул...
Нестерпимо длинен был путь Варавки от новенького вокзала, выстроенного им, до кладбища. Отпевали
в соборе, служили панихиды пред клубом, техническим училищем, пред домом Самгиных. У
ворот дома
стояла миловидная, рыжеватая девушка, держа за плечо голоногого,
в сандалиях, человечка лет шести; девушка крестилась, а человечек, нахмуря черные брови, держал руки
в карманах штанишек. Спивак подошла к нему, наклонилась, что-то сказала, мальчик, вздернув плечи, вынул из карманов руки, сложил их на груди.
«Я слежу за собой, как за моим врагом», — возмутился он, рывком надел шапку, гневно сунул ноги
в галоши, вышел на крыльцо кухни,
постоял, прислушался к шуму голосов за
воротами и решительно направился на улицу.
По двору один за другим, толкаясь, перегоняя друг друга, бежали
в сарай Калитин, Панфилов и еще трое; у калитки
ворот стоял дворник Николай с железным ломом
в руках, глядя
в щель на улицу, а среди двора — Анфимьевна крестилась
в пестрое небо.
За городом работали сотни три землекопов, срезая гору, расковыривая лопатами зеленоватые и красные мергеля, — расчищали съезд к реке и место для вокзала. Согнувшись горбато, ходили люди
в рубахах без поясов, с расстегнутыми
воротами, обвязав кудлатые головы мочалом. Точно избитые собаки, визжали и скулили колеса тачек. Трудовой шум и жирный запах сырой глины
стоял в потном воздухе. Группа рабочих тащила волоком по земле что-то железное, уродливое, один из них ревел...
Невыспавшиеся девицы
стояли рядом, взапуски позевывая и вздрагивая от свежести утра. Розоватый парок поднимался с реки, и сквозь него, на светлой воде, Клим видел знакомые лица девушек неразличимо похожими; Макаров,
в белой рубашке с расстегнутым
воротом, с обнаженной шеей и встрепанными волосами, сидел на песке у ног девиц, напоминая надоевшую репродукцию с портрета мальчика-итальянца, премию к «Ниве». Самгин впервые заметил, что широкогрудая фигура Макарова так же клинообразна, как фигура бродяги Инокова.
Ленивый от природы, он был ленив еще и по своему лакейскому воспитанию. Он важничал
в дворне, не давал себе труда ни поставить самовар, ни подмести полов. Он или дремал
в прихожей, или уходил болтать
в людскую,
в кухню; не то так по целым часам, скрестив руки на груди,
стоял у
ворот и с сонною задумчивостью посматривал на все стороны.
Весь день все просидели, как мокрые куры, рано разошлись и легли спать.
В десять часов вечера все умолкло
в доме. Между тем дождь перестал, Райский надел пальто, пошел пройтись около дома.
Ворота были заперты, на улице
стояла непроходимая грязь, и Райский пошел
в сад.
Там то же почти, что и
в Чуди: длинные, загороженные каменными, массивными заборами улицы с густыми, прекрасными деревьями: так что идешь по аллеям. У
ворот домов
стоят жители. Они, кажется, немного перестали бояться нас, видя, что мы ничего худого им не делаем.
В городе, при таком большом народонаселении, было живое движение. Много народа толпилось, ходило взад и вперед; носили тяжести, и довольно большие, особенно женщины. У некоторых были дети за спиной или за пазухой.
Еще издали завидел я, у
ворот стояли, опершись на длинные бамбуковые посохи, жители; между ними, с важной осанкой, с задумчивыми, серьезными лицами,
в широких, простых, но чистых халатах с широким поясом, виделись — совестно и сказать «старики», непременно скажешь «старцы», с длинными седыми бородами, с зачесанными кверху и собранными
в пучок на маковке волосами.
У
ворот кумирни,
в деревянных нишах,
стояли два, деревянные же, раскрашенные идола безобразной наружности, напоминавшие, как у нас рисуют дьявола.
По всей улице
стоял резкий, едкий и не неприятный запах навоза, шедший и от тянувшихся
в гору по глянцовито укатанной дороге телег и, главное, из раскопанного навоза дворов, мимо отворенных
ворот которых проходил Нехлюдов.
— Она и теперь
в конюшне
стоит, — флегматически отвечал Илья, трогая одной рукой то место, где у других людей бывает шея, а у него из-под
ворота ситцевой рубашки выползала широкая жирная складка кожи, как у бегемота. — Мне на што ее, вашу метлу.
Алеша дал себя машинально вывести. На дворе
стоял тарантас, выпрягали лошадей, ходили с фонарем, суетились.
В отворенные
ворота вводили свежую тройку. Но только что сошли Алеша и Ракитин с крыльца, как вдруг отворилось окно из спальни Грушеньки, и она звонким голосом прокричала вслед Алеше...
Калужская деревня, напротив, большею частью окружена лесом; избы
стоят вольней и прямей, крыты тесом;
ворота плотно запираются, плетень на задворке не разметан и не вываливается наружу, не зовет
в гости всякую прохожую свинью…
В избе Аннушки не было; она уже успела прийти и оставить кузов с грибами. Ерофей приладил новую ось, подвергнув ее сперва строгой и несправедливой оценке; а через час я выехал, оставив Касьяну немного денег, которые он сперва было не принял, но потом, подумав и подержав их на ладони, положил за пазуху.
В течение этого часа он не произнес почти ни одного слова; он по-прежнему
стоял, прислонясь к
воротам, не отвечал на укоризны моего кучера и весьма холодно простился со мной.
Я не дождался конца сделки и ушел. У крайнего угла улицы заметил я на
воротах сероватого домика приклеенный большой лист бумаги. Наверху был нарисован пером конь с хвостом
в виде трубы и нескончаемой шеей, а под копытами коня
стояли следующие слова, написанные старинным почерком...
Расхаживая тяжелыми шагами взад и вперед по зале, он взглянул нечаянно
в окно и увидел у
ворот остановившуюся тройку; маленький человек
в кожаном картузе и фризовой шинели вышел из телеги и пошел во флигель к приказчику; Троекуров узнал заседателя Шабашкина и велел его позвать. Через минуту Шабашкин уже
стоял перед Кирилом Петровичем, отвешивая поклон за поклоном и с благоговением ожидая его приказаний.
— Ты фальшивый человек, ты обманул меня и хотел обокрасть, бог тебя рассудит… а теперь беги скорее
в задние
ворота, пока солдаты не воротились… Да
постой, может, у тебя нет ни гроша, — вот полтинник; но старайся исправить свою душу — от бога не уйдешь, как от будочника!
Сверх того, я видел, что у
ворот конного двора
стоит наша коляска с поднятым фордеком и около нее сидит наш кучер Алемпий, пускает дым из трубки-носогрейки и разговаривает с сгорбленным стариком
в синем, вылинявшем от употребления крашенинном сюртуке.
Часов около девяти утра, как всегда
в праздник, рабочие
стояли кучками около
ворот. Все было тихо. Вдруг около одиннадцати часов совершенно неожиданно вошел через парадную лестницу с Глинищевского переулка взвод городовых с обнаженными шашками. Они быстро пробежали через бухгалтерию на черный ход и появились на дворе. Рабочие закричали...
У Ильинских
ворот он указал на широкую площадь. На ней
стояли десятки линеек с облезлыми крупными лошадьми. Оборванные кучера и хозяева линеек суетились. Кто торговался с нанимателями, кто усаживал пассажиров:
в Останкино, за Крестовскую заставу,
в Петровский парк, куда линейки совершали правильные рейсы. Одну линейку занимал синодальный хор, певчие переругивались басами и дискантами на всю площадь.
В такой же колеснице
стоял на Большом театре другой «кучер» — с лирой
в руках — Аполлон. Обе группы были очень однотипны, потому что как
ворота, так и Большой театр архитектор Бове строил одновременно,
в двадцатых годах прошлого столетия.
Рядом с
воротами стояло низенькое каменное здание без окон, с одной дверью на двор. Это — морг. Его звали «часовня». Он редко пустовал. То и дело сюда привозили трупы, поднятые на улице, или жертвы преступлений. Их отправляли для судебно-медицинского вскрытия
в анатомический театр или, по заключению судебных властей, отдавали родственникам для похорон. Бесприютных и беспаспортных отпевали тут же и везли на дрогах,
в дощатых гробах на кладбище.
За селением он опять прибавил шагу. У поскотины, [Поскотина — изгородь, которой отделяется выгон. (Прим. Д.Н.Мамина-Сибиряка.)] где
стояли ворота, показались встречные мужики, ехавшие
в Суслон. Белобрысый парень неистово закричал им...
У
ворот стояли старики и старухи с образами
в руках.
Каждый раз, когда она с пестрой ватагой гостей уходила за
ворота, дом точно
в землю погружался, везде становилось тихо, тревожно-скучно. Старой гусыней плавала по комнатам бабушка, приводя всё
в порядок, дед
стоял, прижавшись спиной к теплым изразцам печи, и говорил сам себе...
А по другую сторону
ворот стоял амбар, совершенно такой же по фасаду, как и дом, тоже с тремя окнами, но фальшивыми: на серую стену набиты наличники, и
в них белой краской нарисованы переплеты рам.
Около самых
ворот склада, видит он,
стоит вышеписанный человек
в расстегнутой жилетке и, подняв вверх правую руку, показывает толпе окровавленный палец.