Неточные совпадения
С своей супругою дородной
Приехал толстый Пустяков;
Гвоздин, хозяин превосходный,
Владелец нищих мужиков;
Скотинины, чета седая,
С детьми всех возрастов, считая
От тридцати до двух годов;
Уездный франтик Петушков,
Мой брат двоюродный, Буянов,
В пуху, в картузе с козырьком
(Как вам, конечно, он знаком),
И отставной
советник Флянов,
Тяжелый сплетник,
старый плут,
Обжора, взяточник и шут.
Но прошло три дня: ни губернатор, ни вице-губернатор, ни
советники не завернули к нему. Начать жалобу самому, раскапывать
старые воспоминания — он почему-то не счел удобным.
Мнилось мне, будто бы
старый бесшабашный
советник (или, по выражению песни,"гадёнок"), скучая скромными доходами, получаемыми с харчевни, ходатайствует о перенесении Юнгфрау в Кунавино 6, намекая при этом и о потребных на сей предмет прогонных и подъемных деньгах…
Хотя и кроме их в курорте была целая масса бесшабашных
советников, но Дыба и Удав добыли свои чины еще по
старому положению и притом имели довольно странные гербы.
И отдали бы тебя задешево какому-нибудь бесшабашному
советнику (как в старинной русской песне поется: «отдал меня сударь-батюшка за немилого; за немилого, за
старого, за гадёнка»), который смотрел бы на тебя и роптал.
Прошла осень, прошла зима, и наступила снова весна, а вместе с нею в описываемой мною губернии совершились важные события: губернатор был удален от должности, — впрочем, по прошению; сенаторская ревизия закончилась, и сенатор — если не в одном экипаже, то совершенно одновременно — уехал с m-me Клавской в Петербург, после чего прошел слух, что новым губернатором будет назначен Крапчик, которому будто бы обещал это сенатор, действительно бывший последнее время весьма благосклонен к Петру Григорьичу; но вышло совершенно противное (Егор Егорыч недаром, видно, говорил, что граф Эдлерс —
старая остзейская лиса): губернатором, немедля же по возвращении сенатора в Петербург, был определен не Петр Григорьич, а дальний родственник графа Эдлерса, барон Висбах, действительный статский
советник и тоже камергер.
Большую часть времени она сидела перед портретом
старого помпадура и все вспоминала, все вспоминала. Случалось иногда, что люди особенно преданные успевали-таки проникать в ее уединение и уговаривали ее принять участие в каком-нибудь губернском увеселении. Но она на все эти уговоры отвечала презрительною улыбкой. Наконец это сочтено было даже опасным. Попробовали призвать на совет надворного
советника Бламанже и заставили его еще раз стать перед ней на колени.
Надежде Петровне показалось, что его стесняет портрет
старого помпадура! Его сняли со стола и повесили на стену. Но и оттуда он как будто бы примечал. Тогда надворный
советник Бламанже предложил перенести его, как личного своего друга, в свою комнату. Надежда Петровна задумалась, вздохнула… и согласилась.
Последние минуты расставания были особенно тяжелы для нее. По обыкновению, прощание происходило на первой от города станции, куда собрались самые преданные, чтобы проводить в дальнейший путь добрейшего из помпадуров. Закусили, выпили, поплакали;
советник Проходимцев даже до того обмочился слезами, что
старый помпадур только махнул рукою и сказал...
Ни для кого внезапная отставка
старого помпадура не была так обильна горькими последствиями, ни в чьем существовании не оставила она такой пустоты, как в существовании Надежды Петровны Бламанже. Исправники, городничие,
советники, в ожидании нового помпадура, все-таки продолжали именоваться исправниками, городничими и
советниками; она одна, в одно мгновение и навсегда, утратила и славу, и почести, и величие… Были минуты, когда ей казалось, что она даже утратила свой пол.
И таким образом, и
старый помпадур, и сама Надежда Петровна, и даже надворный
советник Бламанже — все действовало заодно, все способствовало, чтобы привязать к ней сердца обывателей.
Старый титулярный
советник понимал хорошо, что доброе мнение теперь не на его стороне, понимал хорошо, что под него интригуют: тем более нужно было теперь поддержать себя.
В этом деле
советником продолжал быть тот же домашний друг отец Сергий, который, будучи в то же время хорошим столяром, держал фортепьянного мастера и не только чинил
старые, но и делал новые фортепьяна.
Но
старые коллежские секретари, титулярные и надворные
советники идут скоро, потупивши голову: им не до того, чтобы заниматься рассматриванием прохожих; они еще не вполне оторвались от забот своих; в их голове ералаш и целый архив начатых и неоконченных дел; им долго вместо вывески показывается картонка с бумагами или полное лицо правителя канцелярии.
Молодые коллежские регистраторы, губернские и коллежские секретари очень долго прохаживаются; но
старые коллежские регистраторы, титулярные и надворные
советники большею частию сидят дома, или потому, что это народ женатый, или потому, что им очень хорошо готовят кушанье живущие у них в домах кухарки-немки.
Говорил из двух пассажиров один, у которого был
старый подержанный баритон — голос, приличный, так сказать, большому акционеру или не меньше как тайному
советнику, явно разрабатывающему какие-нибудь естественные богатства страны. Другой только слушал и лишь изредка вставлял какое-нибудь слово или спрашивал каких-нибудь пояснений. Этот говорил немного звонким фальцетом, какой наичаще случается у прогрессирующих чиновников особых поручений, чувствующих тяготение к литературе.
Дело в том, что хозяин, тайный
советник Степан Никифорович Никифоров,
старый холостяк лет шестидесяти пяти, праздновал свое новоселье в только что купленном доме, а кстати уж и день своего рождения, который тут же пришелся и который он никогда до сих пор не праздновал.
Платонов. Гм… От мирового? На что я ему сдался? Дай сюда! (Берет повестку.) Не понимаю… На крестины зовет, что ли? Плодовит как саранча,
старый грешник! (Читает.) «B качестве обвиняемого по делу об оскорблении действием дочери статского
советника Марьи Ефимовны Грековой». (Хохочет.) Ах, черт возьми! Браво! Черт возьми! Браво, клоповый эфир! Когда будет разбираться это дело? Послезавтра? Приду, приду… Скажи, старче, что приду… Умница, ей-богу, умница! Молодец девка! Вот давно бы так и следовало!
Разговор этот происходил в одно прекрасное утро в конце ноября 1756 года в кабинете действительного статского
советника и кавалера Сергея Семеновича Зиновьева между ним и его
старым камердинером Петром во время утреннего туалета его превосходительства. Сергей Семенович некоторое время молчал.
Лучшими из них относительно субординации были
старые титулярные
советники, декорированные «беспорочными пряжками» и станиславами.