Неточные совпадения
Перескажу простые речи
Отца иль дяди-старика,
Детей условленные встречи
У
старых лип, у ручейка;
Несчастной ревности мученья,
Разлуку, слезы примиренья,
Поссорю вновь, и наконец
Я поведу их под венец…
Я вспомню речи неги страстной,
Слова тоскующей любви,
Которые в минувши дни
У ног любовницы прекрасной
Мне приходили на язык,
От коих я теперь отвык.
Варвара не очень крикливо обставила ее новой мебелью, Клим взял себе все
старое, накопленное
дядей Хрисанфом, и устроил солидный кабинет.
— Знаете ли вы, юноша, что через две-три недели сюда приедет ваш
дядя из ссылки? Наконец, понемногу слетаются
старые орлы!
Климу послышалось, что вопрос звучит иронически. Из вежливости он не хотел расходиться с москвичом в его оценке
старого города, но, прежде чем собрался утешить
дядю Хрисанфа, Диомидов, не поднимая головы, сказал уверенно и громко...
Была она старенькая, и точно ее, белую, однажды начал красить разными красками пьяный маляр, — начал да и не кончил. Ноги у нее были вывихнуты, и вся она — из тряпок шита, костлявая голова с мутными глазами печально опущена, слабо пристегнутая к туловищу вздутыми жилами и
старой, вытертой кожей.
Дядя Петр относился к ней почтительно, не бил и называл Танькой.
Дядя Максим относился ко всем этим музыкальным экспериментам только терпимо. Как это ни странно, но так явно обнаружившиеся склонности мальчика порождали в инвалиде двойственное чувство. С одной стороны, страстное влечение к музыке указывало на несомненно присущие мальчику музыкальные способности и, таким образом, определяло отчасти возможное для него будущее. С другой — к этому сознанию примешивалось в сердце
старого солдата неопределенное чувство разочарования.
— Студент Каетан Слободзиньский с Волыня, — рекомендовал Розанову Рациборский, — капитан Тарас Никитич Барилочка, — продолжал он, указывая на огромного офицера, — иностранец Вильгельм Райнер и мой
дядя,
старый офицер бывших польских войск, Владислав Фомич Ярошиньский. С последним и вы, Арапов, незнакомы: позвольте вас познакомить, — добавил Рациборский и тотчас же пояснил: — Мой
дядя соскучился обо мне, не вытерпел, пока я возьму отпуск, и вчера приехал на короткое время в Москву, чтобы повидаться со мною.
Паша припомнил, что дом этот походил на тот домик, который он видел у
дяди на рисунке, когда гостил у него в
старом еще доме.
Но этого мало: у нее есть
дядя,
старый холостяк, и ежели он не женится — куда ему, старику! — то и его именье (третий сахарный завод) со временем перейдет к ней.
Со
старыми знакомыми он перестал видеться; приближение нового лица обдавало его холодом. После разговора с
дядей он еще глубже утонул в апатическом сне: душа его погрузилась в совершенную дремоту. Он предался какому-то истуканному равнодушию, жил праздно, упрямо удалялся от всего, что только напоминало образованный мир.
— Ну, что твоя матушка? здорова ли? Я думаю,
постарела? — спросил
дядя, делая разные гримасы перед зеркалом.
У Л.Н. Толстого в «Казаках» есть Ерошка. На самом деле это был удалец, герой,
старый казак Епифан Сехин, но его из почтения звали
дядя Епишка.
— Ну, это,
дядя, вы ошибаетесь! — начал тот не таким уж уверенным тоном. — Золота я и в царстве небесном пожелаю, а то сидеть там все под деревцами и кушать яблочки — скучно!.. Женщины там тоже, должно быть, все из
старых монахинь…
Теперь, может быть, ты слушаешь меня да думаешь: фяка-дядя!
старый ворчун
дядя!
Сам
дядя сильно
постарел, весь загрязнился, облез и обмяк. Его веселые кудри сильно поредели, уши оттопырились, на белках глаз и в сафьяновой коже бритых щек явилась густая сеть красных жилок. Говорил он шутливо, но казалось, что во рту у него что-то лежит и мешает языку, хотя зубы его были целы.
— Много, конечно, не сделают, а что напакостят — так это наверно. Потребуют деньги за молчание и за помощь: я того и жду… Только я много не могу им дать, и не дам — я уж решился; больше трех тысяч ассигнациями невозможно. Рассудите сами: три тысячи сюда, пятьсот серебром свадьба, потому что
дяде все сполна нужно отдать; потом
старые долги; ну, сестре хоть что-нибудь, так, хоть что-нибудь. Много ль из ста-то тысяч останется? Ведь это разоренье!.. Обноскины, впрочем, уехали.
Вот, кажется, и все лица… Да! забыл: Гаврила очень
постарел и совершенно разучился говорить по-французски. Из Фалалея вышел очень порядочный кучер, а бедный Видоплясов давным-давно в желтом доме и, кажется, там и умер… На днях поеду в Степанчиково и непременно справлюсь о нем у
дяди.
Дядя Ерошка подошел к окну. — А дразнят меня, старика. Это ничего. Я люблю. Пускай радуются над
дядей, — сказал он с теми твердыми и певучими интонациями, с которыми говорят
старые и почтенные люди. — Ты начальник армейских, что ли?
Свернув в чащу и пройдя шагов триста, они выбрались на полянку, поросшую камышом и местами залитую водой. Оленин всё отставал от
старого охотника, и
дядя Ерошка, шагах в двадцати впереди его, нагнулся, значительно кивая и махая ему рукой. Добравшись до него, Оленин увидал след ноги человека, на который ему указывал старик.
Оленина удивило обращение мальчишек с
старым охотником, а еще более поразило выразительное, умное лицо и сила сложения человека, которого называли
дядей Ерошкой.
Хата
дяди Ерошки была довольно большая и не
старая, но заметно было в ней отсутствие женщины.
— Ну, прощай, отец мой, — говорил
дядя Ерошка. — Пойдешь в поход, будь умней, меня, старика, послушай. Когда придется быть в набеге или где (ведь я
старый волк, всего видел), да коли стреляют, ты в кучу не ходи, где народу много. А то всё, как ваш брат оробеет, так к народу и жмется: думает, веселей в народе. А тут хуже всего: по народу-то и целят. Я всё, бывало, от народа подальше, один и хожу: вот ни разу меня и не ранили. А чего не видал на своем веку?
У нас в деревне уже знали о моем несчастии. Известие об этом дошло до дядина имения через чиновников, которым был прислан секретный наказ, где мне дозволить жить и как наблюдать за мною.
Дядя тотчас понял в чем дело, но от матушки половину всего скрыли.
Дядя возмутился за меня и, бог знает сколько лет не выезжая из деревни, тронулся сам в губернский город, чтобы встретить меня там, разузнать все в подробности и потом ехать в Петербург и тряхнуть в мою пользу своими
старыми связями.
Борис Савельич,
старый и высокий, с седым коком лакей, опытный путешественник, отряженный
дядею в наши провожатые и высланный нам навстречу в Петербург для сопровождения нас в заветную глубь России, соскочил с козел и отправился на станцию.
Одним словом, он ее выпроваживал; но тетка тоже была не из уступчивых, и дворецкий, побеседовав с ней, возвратился к
дяде с докладом, что
старая княжна приехала к нему как к новорожденному.
Дядя Аким хорохорился только в присутствии Гришутки, Ванюши да еще тетушки Анны — ей одной передавал свои замыслы; в присутствии же
старого рыбака он сохранял постоянно свой жалкенький, сиротский вид; один взгляд Глеба обдавал его потом.
Достигнув вершины высокого берегового хребта — вершины, с которой покойный
дядя Аким боязливо спускался когда-то вместе с Гришкой к избам
старого рыбака, Глеб остановился.
— Эх, толкуешь ты,
дядя! — восклицал обыкновенно Глеб, посмеиваясь (удачливый промысел невольно веселил душу
старого рыбака).
— Вот,
дядя, говорил ты мне в те поры, как звал тебя в дом к себе, говорил: «Ты передо мной что дуб стогодовалый!» — молвил ты, стало быть, не в добрый час. Вот тебе и дуб стогодовалый! Всего разломило, руки не смогу поднять… Ты десятью годами меня
старее… никак больше… а переживешь этот дуб-ат!.. — проговорил Глеб с какою-то грустью и горечью, как будто упрекал в чем-нибудь дедушку Кондратия.
— Ладно! Я возьму… — сказал он наконец и тотчас вышел вон из комнаты. Решение взять у
дяди деньги было неприятно ему; оно унижало его в своих глазах. Зачем ему сто рублей? Что можно сделать с ними? И он подумал, что, если б
дядя предложил ему тысячу рублей, — он сразу перестроил бы свою беспокойную, тёмную жизнь на жизнь чистую, которая текла бы вдали от людей, в покойном одиночестве… А что, если спросить у
дяди, сколько досталось на его долю денег
старого тряпичника? Но эта мысль показалась ему противной…
Старая деревянная церковь понравилась ему, в ней было множество тёмных уголков, и его всегда жутко тянуло заглянуть в их уютную, тёплую тишину. Он тайком ждал, что в одном из них найдёт что-то необычное, хорошее, оно обнимет его, ласково прижмёт к себе и расскажет нечто, как, бывало, делала его мать. Иконы были чёрные от долголетней копоти, осевшей на них, и все святые лики, добрые и строгие, одинаково напоминали бородатое, тёмное лицо
дяди Петра.
Он остановил лошадь у открытых ворот большого дома, спрыгнул на землю и ушёл во двор. Дом был
старый, весь покривился, под окнами выпучило брёвна, окна были маленькие, тусклые. На большом, грязном дворе стояло много пролёток, четыре мужика, окружив белую лошадь, хлопали её ладонями и громко кричали. Один из них, круглый, лысый, с большой жёлтой бородой и розовым лицом, увидав
дядю Петра, широко размахнул руками и закричал...
Таким образом, вместо одного протозановского гнезда на небольшом одно от другого расстоянии завелись четыре:
старое бабушкино в Протозанове, наше в Ретяжах,
дяди Якова в Конубре и тетушки Анастасии Львовны в Разновилье.
— Исполняя одну эту заповедь, — говорил
дядя, — можно не согрешать против всех десяти
старых, — и с тех пор о тех не заботился.
Когда я вернулся в двенадцатом часу в наш общий номер, Тит опять прыснул и стал расспрашивать: «Ну, что? Как сошел парадный визит? Как генерал? Чем угощали? О чем говорили?.. Отчего у тебя кислый вид?..» Я должен был признаться, что вечер прошел для меня довольно скучно.
Старый генерал был приветлив, даже слишком. Он завладел мною целиком, много расспрашивал о
дяде и отце, рассказывал военные анекдоты и в заключение усадил играть в шахматы.
Смешон суетливый попрыгун
дядя Алексей; ему хочется попасть в Государственную думу, ради этого он жадно питается газетами, стал фальшиво ласков со всеми в городе и заигрывает с рабочими фабрики, точно
старая, распутная баба.
Конечно, все делалось по совещанию с
дядей Петром Неофитовичем, и я даже подозреваю, с его материальной помощью. Домашний портной Антон не только смастерил мне фрачную пару из
старой отцовской, но сшил и новый синий сюртук, спускавшийся мне чуть не до пят.
Дядя подарил мне плоские серебряные часы с золоченым ободком и 300 рублей ассигнациями денег.
Ко времени, о котором я говорю, в детской прибавилось еще две кроватки: сестры Любиньки и брата Васи. Назвав меня по своему имени Афанасием, отец назвал и второго за покойным Васею сына тем же именем, в угоду
старому холостяку, родному
дяде своему Василию Петровичу Шеншину.
Час обеда приближался,
Топот по двору раздался:
Входят семь богатырей,
Семь румяных усачей.
Старший молвил: «Что за диво!
Все так чисто и красиво.
Кто-то терем прибирал
Да хозяев поджидал.
Кто же? Выдь и покажися,
С нами честно подружися;
Коль ты
старый человек,
Дядей будешь нам навек.
Коли парень ты румяный,
Братец будешь нам названый.
Коль старушка, будь нам мать,
Так и станем величать.
Коли красная девица,
Будь нам милая сестрица».
Вижу — налетел я с ковшом на брагу, хочу ему ответить, а он повернулся и ушёл. Сижу я в дураках, смотрю. Комната — большая, чистая, в углу стол для ужина накрыт, на стенах — полки с книгами, книги — светские, но есть библия, евангелие и
старый славянский псалтирь. Вышел на двор, моюсь.
Дядя идёт, картуз ещё больше на затылке, руками махает и голову держит вперёд, как бык.
Затем
дядя перечисляет свои бдения, посты и молитвы и опять переходит к брани на ученье, из которого происходит только гордость… Все это, разумеется, клонится к тому, что
старое невежество отживает и на место его водворяется свет знания… Это еще положительнее выражается в «Живописце». Там одна барышня говорит...
Только люди
старого времени продолжали держаться своих понятий и сердились на новое направление молодежи, как, например, в письме
дяди к племяннику, помещенном в «Трутне» (стр. 113–120).
С тем мы заснули, выспались, — рано утром я сходил на Орлик, выкупался, посмотрел на
старые места, вспомнил Голованов домик и, возвращаясь, нахожу
дядю в беседе с тремя неизвестными мне «милостивыми государями». Все они были купеческой конструкции — двое сердовые в сюртуках с крючками, а один совершенно белый, в ситцевой рубахе навыпуск, в чуйке и в крестьянской шляпе «гречником».
Бабушка спросила меня: заезжал ли я на отцову могилу, кого видел из родных в Орле и что поделывает там
дядя? Я ответил на все ее вопросы и распространился о
дяде, рассказав, как он разбирается со
старыми «лыгендами».
В противоположность им выведено три старика: Л. Н. Рокотов, пристрастный друг старины, ожесточенный враг новизны; М. П. Прокудин, также осуждающий нововведения и хранящий
старые обычаи, но без ожесточения; читатель чувствует, что этот добрый старик, способный оценить хорошее в противной ему новизне, способен сделать уступки и сделает их со временем; наконец, третий, Д. Н. Загоскин,
дядя Симского, уже добровольно уступивший новым мыслям и новому порядку вещей, обривший бороду и надевший немецкое платье, несмотря на вопли его окружающих и на сокрушение своей жены, которая, сказать правду, рассуждает в этом случае гораздо дельнее и логичнее своего супруга.
Матрена(зятю). Садись, батюшка, за стол-то… (Дочери.) Поди там, вынимай из печи-то, что есетко… (Спиридоньевне.) Анна Спиридоньевна! Потрапезуй, матка, с нами… (
Дяде Никону.) Полно,
старый хрен, болтаться-то тут тебе, словно мотовило. Залезай в передний-то угол.
Дядя Никон. Ты, Анашка, меня, значит, в Питер возьми, ей-богу, так! Потому самому… я те все документы представить могу. Меня, может, токмо што в деревне родили, а в Питере крестили, — верно! Теперь барин мне, значит, говорит: «Никашка, говорит, пошто ты,
старый пес, свои
старые кости в заделье ломаешь, — шел бы в Питер». «Давайте, говорю, ваше высокородие, тысячу целковых; а какой я теперича человек, значит, без денег… какие артикулы могу представить али фасоны эти самые… и не могу».
С ранней молодости ее держали в черном теле: работала она за двоих, а ласки никакой никогда не видала; одевали ее плохо; жалованье она получала самое маленькое; родни у ней все равно что не было: один какой-то
старый ключник, [Ключник — слуга, ведавший в барском доме съестными припасами, кладовой и погребом.] оставленный за негодностью в деревне, доводился ей
дядей да другие
дядья у ней в мужиках состояли, вот и все.
Собравшиеся (в числе их присутствовал
старый буфетчик, по прозвищу
Дядя Хвост, к которому все с почтением обращались за советом, хотя только и слышали от него, что: вот оно как, да; да, да, да) начали с того, что на всякий случай для безопасности заперли Капитона в чуланчик с водоочистительной машиной и принялись думать крепкую думу.
Ответы мои, видимо, удовлетворяют его; заметно у Авдея спешное стремление всё округлить, завершить и прочно поставить в душе. Мне это не очень нравится в нём. Вот тёзка мой, Досекин, он любит развёртывать каждый вопрос, словно кочан капусты, всегда добиваясь до стержня. А Ваня Малышев — паренёк из
старой раскольничьей семьи,
дядя у него известный в крае начётчик, грамоте Иван учился по-церковному, прочитал бесконечно много книг славянской печати, а теперь сидит над библией, ставя её выше гражданских книг.