Неточные совпадения
В сей утомительной прогулке
Проходит час-другой, и вот
У Харитонья в переулке
Возок пред домом у
воротОстановился. К
старой тетке,
Четвертый год больной в чахотке,
Они приехали теперь.
Им настежь отворяет дверь,
В очках, в изорванном кафтане,
С чулком в руке, седой калмык.
Встречает их в гостиной крик
Княжны, простертой на диване.
Старушки с плачем обнялись,
И восклицанья полились.
У
ворот увидел я
старую чугунную пушку; улицы были тесны и кривы; избы низки и большею частию покрыты соломою.
Редакция помещалась на углу тихой Дворянской улицы и пустынного переулка, который, изгибаясь, упирался в железные
ворота богадельни. Двухэтажный дом был переломлен: одна часть его осталась на улице, другая, длиннее на два окна, пряталась в переулок. Дом был
старый, казарменного вида, без украшений по фасаду, желтая окраска его стен пропылилась, приобрела цвет недубленой кожи, солнце раскрасило стекла окон в фиолетовые тона, и над полуслепыми окнами этого дома неприятно было видеть золотые слова: «Наш край».
Город с утра сердито заворчал и распахнулся, открылись окна домов, двери,
ворота, солидные люди поехали куда-то на собственных лошадях, по улицам зашагали пешеходы с тростями, с палками в руках, нахлобучив шляпы и фуражки на глаза, готовые к бою; но к вечеру пронесся слух, что «союзники» собрались на
Старой площади, тяжко избили двух евреев и фельдшерицу Личкус, — улицы снова опустели, окна закрылись, город уныло притих.
Над
воротами возвысилась вывеска, изображающая дородного Амура с опрокинутым факелом в руке, с подписью: «Здесь продаются и обиваются гробы простые и крашеные, также отдаются напрокат и починяются
старые».
Изредка отпускал он меня с Сенатором в французский театр, это было для меня высшее наслаждение; я страстно любил представления, но и это удовольствие приносило мне столько же горя, сколько радости. Сенатор приезжал со мною в полпиесы и, вечно куда-нибудь званный, увозил меня прежде конца. Театр был у Арбатских
ворот, в доме Апраксина, мы жили в
Старой Конюшенной, то есть очень близко, но отец мой строго запретил возвращаться без Сенатора.
Он в продолжение нескольких лет постоянно через воскресенье обедал у нас, и равно его аккуратность и неаккуратность, если он пропускал, сердили моего отца, и он теснил его. А добрый Пименов все-таки ходил и ходил пешком от Красных
ворот в
Старую Конюшенную до тех пор, пока умер, и притом совсем не смешно. Одинокий, холостой старик, после долгой хворости, умирающими глазами видел, как его экономка забирала его вещи, платья, даже белье с постели, оставляя его без всякого ухода.
Но проходит пять — десять минут, а Настасьи нет. Пахом тоже задержался у
ворот. Всем скучно с дедушкой, всем кажется, что он что-то старое-старое говорит. Наконец Настасья выплывает в столовую и молча заваривает чай.
Я как сейчас его перед собой вижу. Высокий, прямой, с опрокинутой назад головой, в
старой поярковой шляпе грешневиком, с клюкою в руках, выступает он, бывало, твердой и сановитой походкой из
ворот, выходивших на площадь, по направлению к конторе, и вся его фигура сияет честностью и сразу внушает доверие. Встретившись со мной, он возьмет меня за руку и спросит ласково...
В продолжение этого времени послышался стук брички.
Ворота заскрипели; но бричка долго не въезжала на двор. Громкий голос бранился со старухою, содержавшею трактир. «Я взъеду, — услышал Иван Федорович, — но если хоть один клоп укусит меня в твоей хате, то прибью, ей-богу, прибью,
старая колдунья! и за сено ничего не дам!»
— Ну что? выманил у
старого лиходея запись? — Таким вопросом встретила Ивана Федоровича тетушка, которая с нетерпением дожидалась его уже несколько часов на крыльце и не вытерпела наконец, чтоб не выбежать за
ворота.
Он ухватил меня за рукав и торопливо зашагал по обледенелому тротуару. На углу переулка стоял деревянный двухэтажный дом и рядом с ним, через
ворота, освещенный фонарем,
старый флигель с казенной зеленой вывеской «Винная лавка».
С наружной стороны уничтожили пристройки, а внутренняя сторона осталась по-старому, и вдобавок на
Старой площади, между Ильинскими и Никольскими
воротами, открылся Толкучий рынок, который в половине восьмидесятых годов был еще в полном блеске своего безобразия.
Революция открыла великолепный фасад за железной решеткой со львами, которых снова посадили на
воротах, а в залах бывшего Английского клуба был организован Музей
старой Москвы.
Умер старик, прогнали Коську из ночлежки, прижился он к подзаборной вольнице, которая шайками ходила по рынкам и ночевала в помойках, в пустых подвалах под Красными
воротами, в башнях на
Старой площади, а летом в парке и Сокольниках, когда тепло, когда «каждый кустик ночевать пустит».
Ворота выходили в переулок, и над ними низко свешивались густые ветки
старого серебристого тополя.
Я вышел за
ворота и с бьющимся сердцем пустился в темный пустырь, точно в море. Отходя, я оглядывался на освещенные окна пансиона, которые все удалялись и становились меньше. Мне казалось, что, пока они видны ясно, я еще в безопасности… Но вот я дошел до середины, где пролегала глубокая борозда, — не то канава, указывавшая
старую городскую границу, не то овраг.
Кругом — улица и дома, вверху —
старая перекладина
ворот, и на ней два голубя.
Если встать на лавку, то в верхние стекла окна, через крыши, видны освещенные фонарями
ворота завода, раскрытые, как беззубый черный рот
старого нищего, — в него густо лезет толпа маленьких людей.
Каждый раз, когда она с пестрой ватагой гостей уходила за
ворота, дом точно в землю погружался, везде становилось тихо, тревожно-скучно.
Старой гусыней плавала по комнатам бабушка, приводя всё в порядок, дед стоял, прижавшись спиной к теплым изразцам печи, и говорил сам себе...
У
ворот стояла запряженная телега. Тит Горбатый давно встал и собирался ехать на покос. У старика трещала с похмелья голова, и он неприветливо покосился на Ганну, которая спросила его, где
старая Палагея.
— Батюшки-светы, да ведь это ты, свекор-батюшко!.. — заголосила она, по
старой привычке бросаясь опрометью к
воротам. — Ах, родимые вы мои…
Сборы переселенцев являлись обидой: какие ни на есть, а все-таки свои туляки-то. А как уедут, тут с голоду помирай… Теперь все-таки Мавра кое-как изворачивалась: там займет, в другом месте перехватит, в третьем попросит. Как-то Федор Горбатый в праздник целый воз хворосту привез, а потом
ворота поправил. Наташка попрежнему не жаловалась, а только молчала, а
старая Мавра боялась именно этого молчания.
Нюрочка все смотрела на светлые пуговицы исправника, на трясущуюся голову дьячка Евгеньича с двумя смешными косичками, вылезавшими из-под засаленного
ворота старого нанкового подрясника, на молившийся со слезами на глазах народ и казачьи нагайки. Вот о. Сергей начал читать прерывавшимся голосом евангелие о трехдневном Лазаре, потом дьячок Евгеньич уныло запел: «Тебе бога хвалим…» Потом все затихло.
Когда сноха проснулась и затопила печку, Ганна накинула на плечи
старый жупан и торопливо вышла из
ворот: стадо уже угнали в лес, и только проспавшие хозяйки гнали своих коровенок.
— Отворяй
ворота,
старый черт! — крикнул Груздев сторожу и сладко потянулся.
В одно погожее августовское утро по улицам, прилегающим к самому Лефортовскому дворцу, шел наш знакомый доктор Розанов. По медленности, с которою он рассматривал оригинальный фасад
старого дворца и читал некоторые надписи на
воротах домов, можно бы подумать, что он гуляет от нечего делать или ищет квартиры.
Из раскрытого
ворота на шее, принявшей цвет
старого пергамента, виднелись две полосы: одна темная — след веревки, другая красная знак царапины, нанесенной во время схватки Симеоном,точно два страшных ожерелья.
Мы вошли широкими
воротами в какое-то длинное строение; на обе стороны тянулись коридоры, где направо и налево, в особых отгородках, стояли
старые большие и толстые лошади, а в некоторых и молодые, еще тоненькие.
Он был добрый человек. Я купил ведро водки, и когда Soldat были пьяны, я надел сапоги,
старый шинель и потихоньку вышел за дверь. Я пошел на вал и хотел прыгнуть, но там была вода, и я не хотел спортить последнее платье: я пошел в
ворота.
Я стал хохотать и болтать громче других, так что даже
старая княгиня, сидевшая в соседней комнате с каким-то приказным от Иверских
ворот, позванным для совещания, вышла посмотреть на меня.
По улице шли быстро и молча. Мать задыхалась от волнения и чувствовала — надвигается что-то важное. В
воротах фабрики стояла толпа женщин, крикливо ругаясь. Когда они трое проскользнули во двор, то сразу попали в густую, черную, возбужденно гудевшую толпу. Мать видела, что все головы были обращены в одну сторону, к стене кузнечного цеха, где на груде
старого железа и фоне красного кирпича стояли, размахивая руками, Сизов, Махотин, Вялов и еще человек пять пожилых, влиятельных рабочих.
Было более десяти часов, когда он остановился наконец пред запертыми
воротами темного
старого дома Филипповых.
Слезы так и лились из потухших глаз по старческим засохшим щекам, задерживаясь в углублениях морщин и капая на замасленный
ворот старой ситцевой блузы.
Старый красавец Базунов, сидя на лавке у
ворот, плавною искусною речью говорит о новых временах...
Я остановил экипаж у
старых каменных
ворот с фасадом внутри двора и простился. Девушка быстро пошла внутрь; я смотрел ей вслед. Она обернулась и, остановясь, пристально посмотрела на меня издали, но без улыбки. Потом, сделав неопределенное усталое движение, исчезла среди деревьев, и я поехал в гостиницу.
Скандал вышел на всю улицу, и, как в тот раз, когда в брагинские
ворота ломился Самойло Михеич, опять в окнах пазухинского дома торчали любопытные лица, и
Старая Кедровская улица оглашалась пьяными криками и крупной руганью.
— Подавай тятенькины деньги,
старая грымза! — ругался Михалко, стуча в
ворота палкой. — Мы тебя ужо так распатроним…
Он был весьма расторопен и все успевал делать, бегал нам за водкой, конечно, тайно от всех, приносил к ужину тушеной картошки от баб, сидевших на корчагах, около
ворот казармы, умел продать
старый мундир или сапоги на толкучке, пришить пуговицу и починить штаны.
На его месте воздвигался новенький, только что поставленный сосновый сруб; золотистые бревна его, покрытые каплями смолы и освещенные солнцем, весело глядели на все стороны и как бы подсмеивались над черными, закоптелыми стенами
старого жилища, печально лепившегося по левой стороне
ворот.
И, сопровождаемый ребятишками,
старый рыбак исчез за
воротами.
Уже
ворота, выходящие на площадку, отворены: уже дедушка Кондратий отнес в избу
старую икону, которою родители благословили сына.
— Ты обогни избу да пройди в те передние
ворота, — примолвил он, — а я пока здесь обожду. Виду, смотри, не показывай, что здесь была, коли по случаю с кем-нибудь из робят встренешься… Того и смотри прочуяли; на слуху того и смотри сидят, собаки!.. Ступай! Э-хе-хе, — промолвил
старый рыбак, когда скрип калитки возвестил, что жена была уже на дворе. — Эх! Не все, видно, лещи да окуни, бывает так ину пору, что и песку с реки отведаешь!.. Жаль Гришку, добре жаль; озорлив был, плутоват, да больно ловок зато!
Всю остальную часть дня Глеб не был ласковее со своими домашними. Каждый из них судил и рядил об этом по-своему, хотя никто не мог дознаться настоящей причины, изменившей его расположение. После ужина, когда все полегли спать,
старый рыбак вышел за
ворота — поглядеть, какая будет назавтра погода.
Шумною толпой выбегают ребятишки на побелевшую улицу; в волоковые окна выглядывают сморщенные лица бабушек; крестясь или радостно похлопывая рукавицами, показываются из-за скрипучих
ворот отцы и
старые деды, такие же почти белые, как самый снег, который продолжает валить пушистыми хлопьями.
Разговор происходил между задними
воротами и плетнем огорода, в известном проулке; тут, кроме
старого рыбака и жены его, никого не было.
Тут
старый рыбак повернулся к
воротам и велел Василисе принести охапку соломы.
Старый рыбак показал вид, что идет домой, но как только фабрикант исчез в
воротах, он поспешно вернулся назад и вошел в кабак.
Нередко в ночное время, когда все спали крепким сном в доме
старого рыбака, Гришка украдкою выбирался из клети, исчезал в задних
воротах.
Где начиналась главная аллея, шагах в двадцати от
ворот, под
старым широким тополем сидела Юлия Сергеевна, поджидая гостей.