Неточные совпадения
— Валом валит солдат! — говорили глуповцы, и казалось им, что это люди какие-то особенные, что они самой природой созданы для того, чтоб ходить без конца, ходить по всем направлениям. Что они
спускаются с одной плоской возвышенности для того, чтобы лезть на другую плоскую возвышенность, переходят через один мост для того, чтобы перейти вслед за тем через другой мост. И еще мост, и еще плоская возвышенность, и еще, и еще…
Сработано было чрезвычайно много на сорок два человека. Весь большой луг, который кашивали два дня при барщине в тридцать кос, был уже скошен. Нескошенными оставались углы
с короткими рядами. Но Левину хотелось как можно больше скосить в этот день, и досадно было на солнце, которое так скоро
спускалось. Он не чувствовал никакой усталости; ему только хотелось еще и еще поскорее и как можно больше сработать.
Старая, седая Ласка, ходившая за ними следом, села осторожно против него и насторожила уши. Солнце
спускалось на крупный лес; и на свете зари березки, рассыпанные по осиннику, отчетливо рисовались своими висящими ветвями
с надутыми, готовыми лопнуть почками.
Доктор между тем
с трудом удерживал выражение презрения к этому старому баричу и
с трудом
спускался до низменности его понимания.
Он чувствовал себя на какой-то недосягаемой высоте,
с которой он старательно
спускался, чтобы не обидеть тех,
с кем говорил.
Третий круг наконец, где она имела связи, был собственно свет, — свет балов, обедов, блестящих туалетов, свет, державшийся одною рукой за двор, чтобы не
спуститься до полусвета, который члены этого круга думали, что презирали, но
с которым вкусы у него были не только сходные, но одни и те же.
И вдруг, вспомнив о раздавленном человеке в день ее первой встречи
с Вронским, она поняла, что̀ ей надо делать. Быстрым, легким шагом
спустившись по ступенькам, которые шли от водокачки к рельсам, она остановилась подле вплоть мимо ее проходящего поезда. Она смотрела на низ вагонов, на винты и цепи и на высокие чугунные колеса медленно катившегося первого вагона и глазомером старалась определить середину между передними и задними колесами и ту минуту, когда середина эта будет против нее.
— Ах, можно ли так подкрадываться? Как вы меня испугали, — отвечала она. — Не говорите, пожалуйста, со мной про оперу, вы ничего не понимаете в музыке. Лучше я
спущусь до вас и буду говорить
с вами про ваши майолики и гравюры. Ну, какое там сокровище купили вы недавно на толкучке?
Я отвечал, что много есть людей, говорящих то же самое; что есть, вероятно, и такие, которые говорят правду; что, впрочем, разочарование, как все моды, начав
с высших слоев общества,
спустилось к низшим, которые его донашивают, и что нынче те, которые больше всех и в самом деле скучают, стараются скрыть это несчастие, как порок. Штабс-капитан не понял этих тонкостей, покачал головою и улыбнулся лукаво...
Итак, мы
спускались с Гуд-горы в Чертову долину…
Около двух часов пополуночи я отворил окно и, связав две шали,
спустился с верхнего балкона на нижний, придерживаясь за колонну.
Нам должно было
спускаться еще верст пять по обледеневшим скалам и топкому снегу, чтоб достигнуть станции Коби. Лошади измучились, мы продрогли; метель гудела сильнее и сильнее, точно наша родимая, северная; только ее дикие напевы были печальнее, заунывнее. «И ты, изгнанница, — думал я, — плачешь о своих широких, раздольных степях! Там есть где развернуть холодные крылья, а здесь тебе душно и тесно, как орлу, который
с криком бьется о решетку железной своей клетки».
Через минуту она вышла из галереи
с матерью и франтом, но, проходя мимо Грушницкого, приняла вид такой чинный и важный — даже не обернулась, даже не заметила его страстного взгляда, которым он долго ее провожал, пока,
спустившись с горы, она не скрылась за липками бульвара…
Я
спустился с горы и, повернув в ворота, прибавил шагу.
Берег обрывом
спускался к морю почти у самых стен ее, и внизу
с беспрерывным ропотом плескались темно-синие волны.
Я,
с трудом
спускаясь, пробирался по крутизне, и вот вижу: слепой приостановился, потом повернул низом направо; он шел так близко от воды, что казалось, сейчас волна его схватит и унесет; но видно, это была не первая его прогулка, судя по уверенности,
с которой он ступал
с камня на камень и избегал рытвин.
Молча
с Грушницким
спустились мы
с горы и прошли по бульвару, мимо окон дома, где скрылась наша красавица. Она сидела у окна. Грушницкий, дернув меня за руку, бросил на нее один из тех мутно-нежных взглядов, которые так мало действуют на женщин. Я навел на нее лорнет и заметил, что она от его взгляда улыбнулась, а что мой дерзкий лорнет рассердил ее не на шутку. И как, в самом деле, смеет кавказский армеец наводить стеклышко на московскую княжну?..
Медленно поднимаясь на хребты волн, быстро
спускаясь с них, приближалась к берегу лодка.
Между тем тучи
спустились, повалил град, снег; ветер, врываясь в ущелья, ревел, свистал, как Соловей-разбойник, и скоро каменный крест скрылся в тумане, которого волны, одна другой гуще и теснее, набегали
с востока…
На бумажке половой,
спускаясь с лестницы, прочитал по складам следующее: «Коллежский советник Павел Иванович Чичиков, помещик, по своим надобностям».
«Полегче! легче!» — слышится голос, телега
спускается с кручи: внизу плотина широкая и широкий ясный пруд, сияющий, как медное дно, перед солнцем; деревня, избы рассыпались на косогоре; как звезда, блестит в стороне крест сельской церкви; болтовня мужиков и невыносимый аппетит в желудке…
Медленно, как только можно вообразить себе медленно,
спускался он
с лестницы, отпечатывая своими мокрыми сапогами следы по сходившим вниз избитым ступеням, и долго почесывал у себя рукою в затылке.
То направлял он прогулку свою по плоской вершине возвышений, в виду расстилавшихся внизу долин, по которым повсюду оставались еще большие озера от разлития воды; или же вступал в овраги, где едва начинавшие убираться листьями дерева отягчены птичьими гнездами, — оглушенный карканьем ворон, разговорами галок и граньями грачей, перекрестными летаньями, помрачавшими небо; или же
спускался вниз к поемным местам и разорванным плотинам — глядеть, как
с оглушительным шумом неслась повергаться вода на мельничные колеса; или же пробирался дале к пристани, откуда неслись, вместе
с течью воды, первые суда, нагруженные горохом, овсом, ячменем и пшеницей; или отправлялся в поля на первые весенние работы глядеть, как свежая орань черной полосою проходила по зелени, или же как ловкий сеятель бросал из горсти семена ровно, метко, ни зернышка не передавши на ту или другую сторону.
Впрочем, редко случалось, чтобы это было довезено домой; почти в тот же день
спускалось оно все другому, счастливейшему игроку, иногда даже прибавлялась собственная трубка
с кисетом и мундштуком, а в другой раз и вся четверня со всем:
с коляской и кучером, так что сам хозяин отправлялся в коротеньком сюртучке или архалуке искать какого-нибудь приятеля, чтобы попользоваться его экипажем.
Татьяна то вздохнет, то охнет;
Письмо дрожит в ее руке;
Облатка розовая сохнет
На воспаленном языке.
К плечу головушкой склонилась.
Сорочка легкая
спустиласьС ее прелестного плеча…
Но вот уж лунного луча
Сиянье гаснет. Там долина
Сквозь пар яснеет. Там поток
Засеребрился; там рожок
Пастуший будит селянина.
Вот утро: встали все давно,
Моей Татьяне всё равно.
Может быть, отлетая к миру лучшему, ее прекрасная душа
с грустью оглянулась на тот, в котором она оставляла нас; она увидела мою печаль, сжалилась над нею и на крыльях любви,
с небесною улыбкою сожаления,
спустилась на землю, чтобы утешить и благословить меня.
Видел я, как подобрали ее локоны, заложили их за уши и открыли части лба и висков, которых я не видал еще; видел я, как укутали ее в зеленую шаль, так плотно, что виднелся только кончик ее носика; заметил, что если бы она не сделала своими розовенькими пальчиками маленького отверстия около рта, то непременно бы задохнулась, и видел, как она,
спускаясь с лестницы за своею матерью, быстро повернулась к нам, кивнула головкой и исчезла за дверью.
Бывало, как досыта набегаешься внизу по зале, на цыпочках прокрадешься наверх, в классную, смотришь — Карл Иваныч сидит себе один на своем кресле и
с спокойно-величавым выражением читает какую-нибудь из своих любимых книг. Иногда я заставал его и в такие минуты, когда он не читал: очки
спускались ниже на большом орлином носу, голубые полузакрытые глаза смотрели
с каким-то особенным выражением, а губы грустно улыбались. В комнате тихо; только слышно его равномерное дыхание и бой часов
с егерем.
Он
спустился в шлюп, где ждал минут десять. Летика, проворный, жуликоватый парень, загремев о борт веслами, подал их Грэю; затем
спустился сам, наладил уключины и сунул мешок
с провизией в корму шлюпа. Грэй сел к рулю.
Хотя распоряжения капитана были вполне толковы, помощник вытаращил глаза и беспокойно помчался
с тарелкой к себе в каюту, бормоча: «Пантен, тебя озадачили. Не хочет ли он попробовать контрабанды? Не выступаем ли мы под черным флагом пирата?» Но здесь Пантен запутался в самых диких предположениях. Пока он нервически уничтожал рыбу, Грэй
спустился в каюту, взял деньги и, переехав бухту, появился в торговых кварталах Лисса.
Он посадит тебя в лодку, привезет на корабль, и ты уедешь навсегда в блистательную страну, где всходит солнце и где звезды
спустятся с неба, чтобы поздравить тебя
с приездом.
Хозяин заведения был в другой комнате, но часто входил в главную,
спускаясь в нее откуда-то по ступенькам, причем прежде всего выказывались его щегольские смазные сапоги
с большими красными отворотами.
— Не надо… переводов… — пробормотал Раскольников, уже
спускаясь с лестницы.
«Это, это политический заговорщик, это наверно, наверно! — окончательно решил про себя Разумихин, медленно
спускаясь с лестницы.
— А уж и не знаю, чего вам пожелать
с своей стороны! — подхватил Раскольников, уже начинавший
спускаться с лестницы, но вдруг опять оборачиваясь к Порфирию, — пожелал бы больших успехов, да ведь видите, какая ваша должность комическая!
Петр Петрович несколько секунд смотрел на него
с бледным и искривленным от злости лицом; затем повернулся, вышел, и, уж конечно, редко кто-нибудь уносил на кого в своем сердце столько злобной ненависти, как этот человек на Раскольникова. Его, и его одного, он обвинял во всем. Замечательно, что, уже
спускаясь с лестницы, он все еще воображал, что дело еще, может быть, совсем не потеряно и, что касается одних дам, даже «весьма и весьма» поправимое.
— Ну пойдем! — отвечал Раскольников равнодушно и вышел вперед, медленно
спускаясь с лестницы. — Эй, дворник! — крикнул он, выходя под ворота.
С горшками шёл Обоз,
И надобно
с крутой горы
спускаться.
«Что, кумушка, ты так грустна?»
Ей
с ветки ласково Голубка ворковала:
«Или о том, что миновала
У нас весна
И
с ней любовь,
спустилось солнце ниже,
И что к зиме мы стали ближе?» —
«Как, бедной, мне не горевать?»
Кукушка говорит: «Будь ты сама судьёю:
Любила счастливо я нынешней весною,
И, наконец, я стала мать...
Репетилов, Загорецкий, Князь и Княгиня
с шестью дочерями, немного погодя Хлёстова
спускается с парадной лестницы, Молчалин ведет ее под руку. Лакеи в суетах.
Те же и Скалозуб,
спускается с лестницы.
Дул ветер, окутывая вокзал холодным дымом, трепал афиши на стене, раскачивал опаловые, жужжащие пузыри электрических фонарей на путях. Над нелюбимым городом колебалось мутно-желтое зарево, в сыром воздухе плавал угрюмый шум, его разрывали тревожные свистки маневрирующих паровозов.
Спускаясь по скользким ступеням, Самгин поскользнулся, схватил чье-то плечо; резким движением стряхнув его руку, человек круто обернулся и вполголоса,
с удивлением сказал...
На площади становилось все тише, напряженней. Все головы поднялись вверх, глаза ожидающе смотрели в полукруглое ухо колокольни, откуда были наклонно высунуты три толстые балки
с блоками в них и, проходя через блоки,
спускались к земле веревки, привязанные к ушам колокола.
— В сущности, город — беззащитен, — сказал Клим, но Макарова уже не было на крыше, он незаметно ушел. По улице, над серым булыжником мостовой,
с громом скакали черные лошади, запряженные в зеленые телеги, сверкали медные головы пожарных, и все это было странно, как сновидение. Клим Самгин
спустился с крыши, вошел в дом, в прохладную тишину. Макаров сидел у стола
с газетой в руке и читал, прихлебывая крепкий чай.
В помещение под вывеской «Магазин мод» входят, осторожно и молча, разнообразно одетые, но одинаково смирные люди, снимают верхнюю одежду, складывая ее на прилавки, засовывая на пустые полки; затем они, «гуськом» идя друг за другом,
спускаются по четырем ступенькам в большую, узкую и длинную комнату,
с двумя окнами в ее задней стене,
с голыми стенами,
с печью и плитой в углу, у входа: очевидно — это была мастерская.
Макаров вел себя
с Томилиным все менее почтительно; а однажды,
спускаясь по лестнице от него, сказал как будто нарочно громко...
Из-за стволов берез осторожно вышел старик, такой же карикатурный, как лошадь: высокий, сутулый, в холщовой, серой от пыли рубахе, в таких же портках, закатанных почти по колено, обнажавших ноги цвета заржавленного железа. Серые волосы бороды его — из толстых и странно прямых волос, они
спускались с лица, точно нитки, глаза — почти невидимы под седыми бровями. Показывая Самгину большую трубку, он медленно и негромко, как бы нехотя, выговорил...
Из обеих дверей выскочили, точно обожженные, подростки, девицы и юноши, расталкивая их, внушительно
спустились с лестницы бородатые, тощие старики, в длинных одеждах, в ермолках и бархатных измятых картузах,
с седыми локонами на щеках поверх бороды, старухи в салопах и бурнусах, все они бормотали, кричали, стонали, кланяясь, размахивая руками.
Особенно укрепила его в этом странная сцена в городском саду. Он сидел
с Лидией на скамье в аллее старых лип; косматое солнце
спускалось в хаос синеватых туч, разжигая их тяжелую пышность багровым огнем. На реке колебались красновато-медные отсветы, краснел дым фабрики за рекой, ярко разгорались алым золотом стекла киоска, в котором продавали мороженое. Осенний, грустный холодок ласкал щеки Самгина.