Неточные совпадения
Он
спокойнее всех спорил с переодетым в
мужика человеком и с другим, лысым, краснолицым, который утверждал, что настоящее, спасительное для народа дело — сыроварение и пчеловодство.
— Начальство очень обозлилось за пятый год. Травят
мужиков. Брата двоюродного моего в каторгу на четыре года погнали, а шабра — умнейший,
спокойный был
мужик, — так его и вовсе повесили. С баб и то взыскивают, за старое-то, да! Разыгралось начальство прямо… до бесстыдства! А помещики-то новые, отрубники, хуторяне действуют вровень с полицией. Беднота говорит про них: «Бывало — сами водили нас усадьбы жечь, господ сводить с земли, а теперь вот…»
Смущенное молчание разбил
спокойный, самоуверенный немец-управляющий, считавший себя знатоком русского
мужика и прекрасно, правильно говоривший по-русски.
В связи с описанной сценой мне вспоминается вечер, когда я сидел на нашем крыльце, глядел на небо и «думал без слов» обо всем происходящем… Мыслей словами, обобщений, ясных выводов не было… «Щось буде» развертывалось в душе вереницей образов… Разбитая «фигура»…
мужики Коляновской,
мужики Дешерта… его бессильное бешенство…
спокойная уверенность отца. Все это в конце концов по странной логике образов слилось в одно сильное ощущение, до того определенное и ясное, что и до сих пор еще оно стоит в моей памяти.
—
Мужик спокойнее на ногах стоит! — добавил Рыбин. — Он под собой землю чувствует, хоть и нет ее у него, но он чувствует — земля! А фабричный — вроде птицы: родины нет, дома нет, сегодня — здесь, завтра — там! Его и баба к месту не привязывает, чуть что — прощай, милая, в бок тебе вилами! И пошел искать, где лучше. А
мужик вокруг себя хочет сделать лучше, не сходя с места. Вон мать пришла!
Я — не спорю, верно, при господах было
спокойнее жить — господам не к выгоде, коли
мужик беден; им хорошо, коли он богат, да не умен, вот что им на руку.
А в крепости у бар было, дескать, лучше: барин за
мужика прятался,
мужик — за барина, и кружились оба сытно,
спокойные…
Нехлюдову было досадно и больно, что Чурис довел себя до такого положения и не обратился прежде к нему, тогда как он, с самого своего приезда, ни разу не отказывал
мужикам и только того добивался, чтоб все прямо приходили к нему за своими нуждами. Он почувствовал даже некоторую злобу на
мужика, сердито пожал плечами и нахмурился; но вид нищеты, окружавшей его, и среди этой нищеты
спокойная и самодовольная наружность Чуриса, превратили его досаду в какое-то грустное, безнадежное чувство.
Но порою, и всё чаще, Артамоновым овладевала усталость, он вспоминал свои детские годы, деревню,
спокойную, чистую речку Рать, широкие дали, простую жизнь
мужиков. Тогда он чувствовал, что его схватили и вертят невидимые, цепкие руки, целодневный шум, наполняя голову, не оставлял в ней места никаким иным мыслям, кроме тех, которые внушались делом, курчавый дым фабричной трубы темнил всё вокруг унынием и скукой.
Лицо у него —
спокойное, глаза холодные, он молчалив и мало похож на
мужика. На носу дощаника, растопырив ноги, стоит с багром в руках батрак Панкова, Кукушкин, растрепанный мужичонка в рваном армяке, подпоясанном веревкой, в измятой поповской шляпе, лицо у него в синяках и ссадинах. Расталкивая льдины длинным багром, он презрительно ругается...
Услышав, что
мужики по большей части обручники и стекольщики и что они ходят по летам в Петербург и Москву, он очень справедливо заметил, что подобное имение, с одной стороны,
спокойнее для хозяев, но зато менее выгодно, потому, что на чужой стороне народ балуется и привыкает пить чай и что от этого убывает народонаселение и значительно портится нравственность.
Марья Дмит<ревна>. Мне должно, моя воля — ехать в деревню. Там у меня тридцать семейств
мужиков живут гораздо
спокойнее, чем графы и князья. Там, в уединении, на свежем воздухе мое здоровье поправится — там хочу я умереть. Ваши посещения мне более не нужны: благодарю за всё… позвольте вручить вам последний знак моей признательности…
Семен, буфетный
мужик, лет 20. Здоровый, свежий, деревенский малый, белокурый, без бороды еще,
спокойный, улыбающийся.
Конечно, и здесь — не на печке, бывают разные волнения, а всё-таки
спокойнее —
мужик ещё не отчаялся и жизнь свою ценит, а уж этот рабочий народ — вы, городской житель, сами знаете, каков он…
— Да, отец, — медленно, с
спокойной радостью говорил отец дьякон, — если будешь в наших краях, ко мне заезжай. От станции пять верст — тебя всякий
мужик довезет. Ей-богу, приезжай, угощу тебя за милую душу. Квас у меня — так это выразить я тебе не могу, до чего сладостен!
— Ну, пошто вы, ваши благородия, озорничаете!.. Эка сколько мужиков-то задаром пристрелили! — со
спокойной укоризной обратился к крыльцу из толпы один высокий, ражий, но значительно седоватый
мужик. — Ребята! подбери наших-то! свои ведь! — указал он окружающим на убитых. — Да бабы-то пущай бы прочь, а то зашибуть неравно… Пошли-те вы!..
Раздался второй боевой залп — и несколько
мужиков опять повалились… А когда все смолкло и дым рассеялся, то вся тысячеглавая толпа, как один человек, крестилась… Над нею носились тихие тяжкие стоны и чей-то твердый,
спокойный голос молился громко и явственно...