Неточные совпадения
Все это кончилось тем, что Дерсу напоил его до потери сознания и уложил
спать на той же
соломе.
— Вот одурел человек! добро бы еще хлопец какой, а то старый кабан, детям
на смех, танцует ночью по улице! — вскричала проходящая пожилая женщина, неся в руке
солому. — Ступай в хату свою. Пора
спать давно!
Куропатки иногда так привыкают к житью своему
на гумнах, особенно в деревнях степных, около которых нет удобных мест для ночевки и полдневного отдыха, что вовсе не улетают с гумен и, завидя людей, прячутся в отдаленные вороха
соломы, в господские большие гуменники, всегда отдельно и даже не близко стоящие к ригам, и вообще в какие-нибудь укромные места; прячутся даже в большие сугробы снега, которые наметет буран к заборам и околице, поделают в снегу небольшие норы и преспокойно
спят в них по ночам или отдыхают в свободное время от приискиванья корма.
Мышь пробежала по полу. Что-то сухо и громко треснуло, разорвав неподвижность тишины невидимой молнией звука. И снова стали ясно слышны шорохи и шелесты осеннего дождя
на соломе крыши, они шарили по ней, как чьи-то испуганные тонкие пальцы. И уныло
падали на землю капли воды, отмечая медленный ход осенней ночи…
Лежи целый день
на свежей, пахучей
соломе подле кучек, еще более, чем
солома, пахучих
падали ярового и зимового яблока, поглядывай, не забрались ли где ребята за яблоками, посвистывай и распевай песни, А песни петь Василий был мастер.
Шишлин свалился
на бок там, где сидел. Фома лег
на измятой
соломе рядом со мною. Слобода
спала, издали доносился свист паровозов, тяжелый гул чугунных колес, звон буферов. В сарае разноголосо храпели. Мне было неловко — я ждал каких-то разговоров, а — ничего нет…
— А ты погляди, как мало люди силу берегут, и свою и чужую, а? Как хозяин-то мотает тебя? А водочка чего стоит миру? Сосчитать невозможно, это выше всякого ученого ума… Изба сгорит — другую можно сбить, а вот когда хороший мужик пропадает зря — этого не поправишь! Ардальон, примерно, алибо Гриша — гляди, как мужик вспыхнул! Глуповатый он, а душевный мужик. Гриша-то! Дымит, как сноп
соломы. Бабы-то
напали на него, подобно червям
на убитого в лесу.
Кривая Маланья тихо хныкала в своей кухне по пестрой телочке, которую выкармливала, как родную дочь; у Гордея Евстратыча навернулись слезы, когда старый слуга Гнедко, возивший его еще так недавно
на Смородинку, достался какому-то мастеровому, который будет наваливать
на лошадь сколько влезет, а потом будет бить ее чем
попало и в награду поставит
на солому.
У некоторых были свои, присланные из дому, подушки, а другие
спали на тюфяках, набитых
соломой.
В каждом звуке: в шорохе
соломы, приподымаемой порывами ветра, в шуме воды, которая, скатываясь с кровель,
падала в ближайшие лужи, поминутно слышались ему погоня и крики, звавшие
на помощь.
К ним идет мальчик с фьяской [Фъяска — оплетенная
соломой бутыль для вина.] вина в руке и небольшим узлом в другой, идет, вскинув голову, и кричит звонко, точно птица, не видя, что сквозь
солому, которой обернута бутылка,
падают на землю, кроваво сверкая, точно рубины, тяжелые капли густого вина.
Казалось ему, что в небе извивается многокрылое, гибкое тело страшной, дымно-чёрной птицы с огненным клювом. Наклонив красную, сверкающую голову к земле, Птица жадно рвёт
солому огненно-острыми зубами, грызёт дерево. Её дымное тело, играя, вьётся в чёрном небе,
падает на село, ползёт по крышам изб и снова пышно, легко вздымается кверху, не отрывая от земли пылающей красной головы, всё шире разевая яростный клюв.
Здесь отдыхал в полдень Борис Петрович с толпою собак, лошадей и слуг; травля была неудачная, две лисы ушли от борзых и один волк отбился; в тороках у стремянного висело только два зайца… и три гончие собаки еще не возвращались из лесу
на звук рогов и протяжный крик ловчего, который, лишив себя обеда из усердия, трусил по островам с тщетными надеждами, — Борис Петрович с горя побил двух охотников, выпил полграфина водки и лег
спать в избе; —
на дворе всё было живо и беспокойно: собаки, разделенные по сворам, лакали в длинных корытах, — лошади валялись
на соломе, а бедные всадники поминутно находились принужденными оставлять котел с кашей, чтоб нагайками подымать их.
Между тем хозяйка молча подала знак рукою, чтоб они оба за нею следовали, и вышла;
на цыпочках они миновали темные сени, где
спал стремянный Палицына, и осторожно спустились
на двор по четырем скрыпучим и скользким ступеням;
на дворе всё было тихо; собаки
на сворах лежали под навесом и изредка лишь фыркали сытые кони, или охотник произносил во сне бессвязные слова, поворачиваясь
на соломе под теплым полушубком.
Недавно узнал я от одной достоверной особы, что в Калужской губернии,
на реке Оке, производится с большим успехом следующее уженье. В июне месяце появляется, всего
на неделю, по берегам Оки великое множество беленьких бабочек (название их я позабыл). Рыбаки устроивают
на песках гладкие точки и зажигают
на них небольшие костры с
соломой; бабочки бросаются
на огонь, обжигаются и
падают, их сметают в кучки и собирают целыми четвериками.
А вон там
на гумно какой-то
спит под ометом, и то только одни ноги из-под
соломы торчат».
Двор был тесный; всюду, наваливаясь друг
на друга, торчали вкривь и вкось ветхие службы,
на дверях висели — как собачьи головы — большие замки; с выгоревшего
на солнце, вымытого дождями дерева десятками мертвых глаз смотрели сучки. Один угол двора был до крыш завален бочками из-под сахара, из их круглых
пастей торчала
солома — двор был точно яма, куда сбросили обломки отжившего, разрушенного.
Тут он и проводил большую часть своего времени, или лежа
на соломе у самой мачты, или же взбирался по ней вверх до «беседки» и здесь сидел или тоже
спал, чтобы к нему не приставали ни докучные люди, ни собаки.
Живет Балда в поповом доме,
Спит себе
на соломе,
Ест за четверых,
Работает за семерых...
Mитрич. Нет, ты погоди. Послали меня мужики. Я принесу… (Поднимается
на ноги, начинает сгребать
солому, но шатается, справляется и под конец
падает.) Ее верх. Пересилила…
Мы проезжали мимо хлебов, которые все были более или менее побиты градом, а некоторые десятины так вытолочены, как будто бы долго
пасли на них стадо мелкого скота; не только колосья —
солома, казалось, была втоптана в грязь.
Таким образом его приводят в столовую, откуда заранее вынесена вся мебель, а пол густо застлан
соломой… Слона привязывают за ногу к кольцу, ввинченному в пол. Кладут перед ним свежей моркови, капусты и репы. Немец располагается рядом,
на диване. Тушат огни, и все ложатся
спать.
«Несчастный я! По колено в
соломе скакал — не
падал, а тут
на гладком поскользнулся».
Тася бросилась к нему
на помощь, помогла подняться и отвела его в крошечную полутемную каморку, где он
спал на грязной сырой подстилке из
соломы. Но мальчик, казалось, меньше думал о своих страданиях, нежели о делах Таси.
— Конечно, это всё… Но я не знаю. Сколько гляжу, — все больше убеждаюсь, что общественная нравственность и нравственность личная очень редко совпадают. По-видимому, это — две совершенно различные области. И как бы он мог так работать, если бы ел хлеб с
соломой? А потом, — если нужно, то он может и целыми днями ничего не есть,
спать под кустом
на дожде.
Кто больше человек и кто больше варвар: тот ли лорд, который, увидав затасканное платье певца, с злобой убежал из-за стола, за его труды не дал ему мильонной доли своего состояния и теперь, сытый, сидя в светлой покойной комнате, спокойно судит о делах Китая, находя справедливыми совершаемые там убийства, или маленький певец, который, рискуя тюрьмой, с франком в кармане, двадцать лет, никому не делая вреда, ходит по горам и долам, утешая людей своим пением, которого оскорбили, чуть не вытолкали нынче и который, усталый, голодный, пристыженный, пошел
спать куда-нибудь
на гниющей
соломе?
Утраты последовали за утратами: жена моя хотя и родила еще сына, но в течение пяти лет померли у нас два старшие; дворы, купленные
на кровные деньги, полученные от князя Василья за наше детище, сгорели; в две жатвы собрали мы одну
солому; скот
падал; начались стрелецкие мятежи, и я едва не лишился тогда головы за преданность мою дому Нарышкиных; воспитатель и второй отец моего сына
пал в безвременье, и село Красное, назначенное воспитаннику, отдано Гордону [Гордон Патрик (1635–1699) — шотландец по происхождению, генерал русской армии, поддерживавший Петра I в борьбе против царевны Софьи.].
Один из них, какой-то не служащий дворянин,
напав в селении своего участка
на торговца, развозившего по деревням для продажи свежую рыбу, в порыве неудержимой ревности, приказал мужикам обложить воз торговца хворостом и
соломой и сжечь среди селения со всею поклажею и упряжью, едва дозволив отпрячь лошадь.
Люди здесь
спали, пили и ели
на одном и том же месте, куда их бросили
на гнилой тростник или
на такую же
солому.
Пал, однако, нельзя было сделать в одну минуту без подготовления всего, что к тому нужно: надо было иметь смолистый хворост и
солому, и просторные барки для того, чтобы разместить
на них выведенных узников.