Неточные совпадения
Наконец он не выдержал. В одну темную
ночь, когда не только будочники, но и собаки
спали, он вышел, крадучись,
на улицу и во множестве разбросал листочки,
на которых был написан первый, сочиненный им для Глупова, закон. И хотя он понимал, что этот путь распубликования законов весьма предосудителен, но долго сдерживаемая страсть к законодательству так громко вопияла об удовлетворении, что перед голосом ее умолкли даже доводы благоразумия.
Другие шли далее и утверждали, что Прыщ каждую
ночь уходит
спать на ледник.
В ту же
ночь в бригадировом доме случился пожар, который, к счастию, успели потушить в самом начале. Сгорел только архив, в котором временно откармливалась к праздникам свинья. Натурально, возникло подозрение в поджоге, и
пало оно не
на кого другого, а
на Митьку. Узнали, что Митька напоил
на съезжей сторожей и
ночью отлучился неведомо куда. Преступника изловили и стали допрашивать с пристрастием, но он, как отъявленный вор и злодей, от всего отпирался.
Он не ел целый день, не
спал две
ночи, провел несколько часов раздетый
на морозе и чувствовал себя не только свежим и здоровым как никогда, но он чувствовал себя совершенно независимым от тела: он двигался без усилия мышц и чувствовал, что всё может сделать.
Она знала все подробности его жизни. Он хотел сказать, что не
спал всю
ночь и заснул, но, глядя
на ее взволнованное и счастливое лицо, ему совестно стало. И он сказал, что ему надо было ехать дать отчет об отъезде принца.
Старик, сидевший с ним, уже давно ушел домой; народ весь разобрался. Ближние уехали домой, а дальние собрались к ужину и ночлегу в лугу. Левин, не замечаемый народом, продолжал лежать
на копне и смотреть, слушать и думать. Народ, оставшийся ночевать в лугу, не
спал почти всю короткую летнюю
ночь. Сначала слышался общий веселый говор и хохот за ужином, потом опять песни и смехи.
Я помню, что в продолжение
ночи, предшествовавшей поединку, я не
спал ни минуты. Писать я не мог долго: тайное беспокойство мною овладело. С час я ходил по комнате; потом сел и открыл роман Вальтера Скотта, лежавший у меня
на столе: то были «Шотландские пуритане»; я читал сначала с усилием, потом забылся, увлеченный волшебным вымыслом… Неужели шотландскому барду
на том свете не платят за каждую отрадную минуту, которую дарит его книга?..
Финал гремит; пустеет зала;
Шумя, торопится разъезд;
Толпа
на площадь побежала
При блеске фонарей и звезд,
Сыны Авзонии счастливой
Слегка поют мотив игривый,
Его невольно затвердив,
А мы ревем речитатив.
Но поздно. Тихо
спит Одесса;
И бездыханна и тепла
Немая
ночь. Луна взошла,
Прозрачно-легкая завеса
Объемлет небо. Всё молчит;
Лишь море Черное шумит…
Татьяна, по совету няни
Сбираясь
ночью ворожить,
Тихонько приказала в бане
На два прибора стол накрыть;
Но стало страшно вдруг Татьяне…
И я — при мысли о Светлане
Мне стало страшно — так и быть…
С Татьяной нам не ворожить.
Татьяна поясок шелковый
Сняла, разделась и в постель
Легла. Над нею вьется Лель,
А под подушкою пуховой
Девичье зеркало лежит.
Утихло всё. Татьяна
спит.
Карл Иваныч одевался в другой комнате, и через классную пронесли к нему синий фрак и еще какие-то белые принадлежности. У двери, которая вела вниз, послышался голос одной из горничных бабушки; я вышел, чтобы узнать, что ей нужно. Она держала
на руке туго накрахмаленную манишку и сказала мне, что она принесла ее для Карла Иваныча и что
ночь не
спала для того, чтобы успеть вымыть ее ко времени. Я взялся передать манишку и спросил, встала ли бабушка.
И вывели
на вал скрученных веревками запорожцев. Впереди их был куренной атаман Хлиб, без шаровар и верхнего убранства, — так, как схватили его хмельного. И потупил в землю голову атаман, стыдясь наготы своей перед своими же козаками и того, что
попал в плен, как собака, сонный. В одну
ночь поседела крепкая голова его.
Уже козаки окончили свою вечерю, вечер давно потухнул; июльская чудная
ночь обняла воздух; но он не отходил к куреням, не ложился
спать и глядел невольно
на всю бывшую пред ним картину.
На перине
спит (доктор-то!), а по
ночам встает для больного!
Это ночное мытье производилось самою Катериной Ивановной, собственноручно, по крайней мере два раза в неделю, а иногда и чаще, ибо дошли до того, что переменного белья уже совсем почти не было, и было у каждого члена семейства по одному только экземпляру, а Катерина Ивановна не могла выносить нечистоты и лучше соглашалась мучить себя по
ночам и не по силам, когда все
спят, чтоб успеть к утру просушить мокрое белье
на протянутой веревке и подать чистое, чем видеть грязь в доме.
— Немедленно
спать, — решил он, осмотрев, по возможности, пациента, — а
на ночь принять бы одну штучку. Примете? Я еще давеча заготовил… порошочек один.
Волк,
ночью, думая залезть в овчарню,
Попал на псарню.
Раз, во времена моего детства, няня, укладывая меня
спать в рождественскую
ночь, сказала, что у нас теперь
на деревне очень многие не
спят, а гадают, рядятся, ворожат и, между прочим, добывают себе «неразменный рубль».
— Представьте, он —
спит! — сказала она, пожимая плечами. — Хотел переодеться, но свалился
на кушетку и — уснул, точно кот. Вы, пожалуйста; не думайте, что это от неуважения к вам! Просто: он всю
ночь играл в карты, явился домой в десять утра, пьяный, хотел лечь
спать, но вспомнил про вас, звонил в гостиницу, к вам, в больницу… затем отправился
на кладбище.
Через день он снова
попал в полосу необыкновенных событий. Началось с того, что
ночью в вагоне он сильнейшим толчком был сброшен с дивана, а когда ошеломленно вскочил
на ноги, кто-то хрипло закричал в лицо ему...
Поцеловав его в лоб, она исчезла, и, хотя это вышло у нее как-то внезапно, Самгин был доволен, что она ушла. Он закурил папиросу и погасил огонь;
на пол легла мутная полоса света от фонаря и темный крест рамы; вещи сомкнулись; в комнате стало тесней, теплей. За окном влажно вздыхал ветер,
падал густой снег, город был не слышен, точно глубокой
ночью.
Клим Иванович плохо
спал ночь, поезд из Петрограда шел медленно, с препятствиями, долго стоял
на станциях, почти
на каждой толпились солдаты, бабы, мохнатые старики, отвратительно визжали гармошки, завывали песни, — звучал дробный стук пляски, и в окна купе заглядывали бородатые рожи запасных солдат.
Самгин смотрел, как сквозь темноту
на террасе
падают светлые капли дождя, и вспоминал роман Мопассана «Наше сердце», — сцену, когда мадам де Бюрн великодушно пришла
ночью в комнату Мариоля.
Все люди за столом сдвинулись теснее, некоторые встали, ожидающе глядя
на его благородие. Клим Иванович Самгин уверенно и властно заявил, что завтра он сделает все, что возможно, а сейчас он хотел бы отдохнуть, он плохо
спал ночь, и у него разбаливается голова.
Нет, Безбедов не мешал, он почему-то приуныл, стал молчаливее, реже
попадал на глаза и не так часто гонял голубей. Блинов снова загнал две пары его птиц, а недавно, темной
ночью, кто-то забрался из сада
на крышу с целью выкрасть голубей и сломал замок голубятни. Это привело Безбедова в состояние мрачной ярости; утром он бегал по двору в ночном белье, несмотря
на холод, неистово ругал дворника, прогнал горничную, а затем пришел к Самгину пить кофе и, желтый от злобы, заявил...
— Он всю
ночь пьянствовал
на мельнице и теперь
спит там, — строго отчеканил Клим.
— Почему? — повторила она и быстро обернулась к нему с веселым лицом, наслаждаясь тем, что
на каждом шагу умеет ставить его в тупик. — А потому, — с расстановкой начала потом, — что вы не
спали ночь, писали все для меня; я тоже эгоистка! Это, во-первых…
—
На этом разве можно писать? — спросил Обломов, бросив бумагу. — Я этим
на ночь стакан закрывал, чтоб туда не
попало что-нибудь… ядовитое.
Смерть у них приключалась от вынесенного перед тем из дома покойника головой, а не ногами из ворот; пожар — от того, что собака выла три
ночи под окном; и они хлопотали, чтоб покойника выносили ногами из ворот, а ели все то же, по стольку же и
спали по-прежнему
на голой траве; воющую собаку били или сгоняли со двора, а искры от лучины все-таки сбрасывали в трещину гнилого пола.
Бедный Обломов то повторял зады, то бросался в книжные лавки за новыми увражами и иногда целую
ночь не
спал, рылся, читал, чтоб утром, будто нечаянно, отвечать
на вчерашний вопрос знанием, вынутым из архива памяти.
Пуще всего он бегал тех бледных, печальных дев, большею частию с черными глазами, в которых светятся «мучительные дни и неправедные
ночи», дев с не ведомыми никому скорбями и радостями, у которых всегда есть что-то вверить, сказать, и когда надо сказать, они вздрагивают, заливаются внезапными слезами, потом вдруг обовьют шею друга руками, долго смотрят в глаза, потом
на небо, говорят, что жизнь их обречена проклятию, и иногда
падают в обморок.
«
Ночью писать, — думал Обломов, — когда же спать-то? А поди тысяч пять в год заработает! Это хлеб! Да писать-то все, тратить мысль, душу свою
на мелочи, менять убеждения, торговать умом и воображением, насиловать свою натуру, волноваться, кипеть, гореть, не знать покоя и все куда-то двигаться… И все писать, все писать, как колесо, как машина: пиши завтра, послезавтра; праздник придет, лето настанет — а он все пиши? Когда же остановиться и отдохнуть? Несчастный!»
«В неделю, скажет, набросать подробную инструкцию поверенному и отправить его в деревню, Обломовку заложить, прикупить земли, послать план построек, квартиру сдать, взять паспорт и ехать
на полгода за границу, сбыть лишний жир, сбросить тяжесть, освежить душу тем воздухом, о котором мечтал некогда с другом, пожить без халата, без Захара и Тарантьева, надевать самому чулки и снимать с себя сапоги,
спать только
ночью, ехать, куда все едут, по железным дорогам,
на пароходах, потом…
«В самом деле, сирени вянут! — думал он. — Зачем это письмо? К чему я не
спал всю
ночь, писал утром? Вот теперь, как стало
на душе опять покойно (он зевнул)… ужасно
спать хочется. А если б письма не было, и ничего б этого не было: она бы не плакала, было бы все по-вчерашнему; тихо сидели бы мы тут же, в аллее, глядели друг
на друга, говорили о счастье. И сегодня бы так же и завтра…» Он зевнул во весь рот.
— Вы хотите, чтоб я не
спала всю
ночь? — перебила она, удерживая его за руку и сажая
на стул. — Хотите уйти, не сказав, что это… было, что я теперь, что я… буду. Пожалейте, Андрей Иваныч: кто же мне скажет? Кто накажет меня, если я стою, или… кто простит? — прибавила она и взглянула
на него с такой нежной дружбой, что он бросил шляпу и чуть сам не бросился пред ней
на колени.
Он не
спал всю
ночь: грустный, задумчивый проходил он взад и вперед по комнате;
на заре ушел из дома, ходил по Неве, по улицам, Бог знает, что чувствуя, о чем думая…
В ней даже есть робость, свойственная многим женщинам: она, правда, не задрожит, увидя мышонка, не
упадет в обморок от падения стула, но побоится пойти подальше от дома, своротит, завидя мужика, который ей покажется подозрительным, закроет
на ночь окно, чтоб воры не влезли, — все по-женски.
Он мучился в трескучем пламени этих сомнений, этой созданной себе пытки, и иногда рыдал, не
спал ночей, глядя
на слабый огонь в ее окне.
Глядел и
на ту картину, которую до того верно нарисовал Беловодовой, что она, по ее словам, «дурно
спала ночь»:
на тупую задумчивость мужика,
на грубую, медленную и тяжелую его работу — как он тянет ременную лямку, таща барку, или, затерявшись в бороздах нивы, шагает медленно, весь в поту, будто несет
на руках и соху и лошадь вместе — или как беременная баба, спаленная зноем, возится с серпом во ржи.
Он содрогался от желания посидеть
на камнях пустыни, разрубить сарацина, томиться жаждой и умереть без нужды, для того только, чтоб видели, что он умеет умирать. Он не
спал ночей, читая об Армиде, как она увлекла рыцарей и самого Ринальда.
Она, пока Вера хворала, проводила
ночи в старом доме, ложась
на диване, против постели Веры, и караулила ее сон. Но почти всегда случалось так, что обе женщины, думая подстеречь одна другую, видели, что ни та, ни другая не
спит.
— Нет, как
на насущную потребность, следовательно, тоже не шучу… Какие шутки! Я не
сплю по
ночам, как Райский. Это пытка! Я никогда не думал, чтоб раздражение могло зайти так далеко!
Райский почти не
спал целую
ночь и
на другой день явился в кабинет бабушки с сухими и горячими глазами. День был ясный. Все собрались к чаю. Вера весело поздоровалась с ним. Он лихорадочно пожал ей руку и пристально поглядел ей в глаза. Она — ничего, ясна и покойна…
— Экая здоровая старуха, эта ваша бабушка! — заметил Марк, — я когда-нибудь к ней
на пирог приду! Жаль, что старой дури набито в ней много!.. Ну я пойду, а вы присматривайте за Козловым, — если не сами, так посадите кого-нибудь. Вон третьего дня ему мочили голову и велели
на ночь сырой капустой обложить. Я заснул нечаянно, а он, в забытьи, всю капусту с головы потаскал да съел… Прощайте! я не
спал и не ел сам. Авдотья меня тут какой-то бурдой из кофе потчевала…
«Что он ей там наговорил?» — думала я всю
ночь — и со страху не
спала, не знала, как показаться к вам
на глаза.
На весь вечер примолкла; только
ночью во втором часу просыпаюсь я, слышу, Оля ворочается
на кровати: «Не
спите вы, маменька?» — «Нет, говорю, не
сплю».
— И точно я рад: теперь
на карту хоть не гляди, по
ночам можно
спать: камней, банок, берегов — долго не дождемся».
Рассчитывали
на дующие около того времени вестовые ветры, но и это ожидание не оправдалось. В воздухе мертвая тишина, нарушаемая только хлопаньем грота.
Ночью с 21
на 22 февраля я от жара ушел
спать в кают-компанию и лег
на диване под открытым люком. Меня разбудил неистовый топот, вроде трепака, свист и крики.
На лицо
упало несколько брызг. «Шквал! — говорят, — ну, теперь задует!» Ничего не бывало, шквал прошел, и фрегат опять задремал в штиле.
К счастью, ветер скоро вынес нас
на чистое место, но войти мы не успели и держались опять
ночь в открытом море; а надеялись было стать
на якорь, выкупаться и лечь
спать.
Решились не допустить мачту
упасть и в помощь ослабевшим вантам «заложили сейтали» (веревки с блоками). Работа кипела, несмотря
на то, что уж наступила
ночь. Успокоились не прежде, как кончив ее.
На другой день стали вытягивать самые ванты. К счастию, погода стихла и дала исполнить это, по возможности, хорошо. Сегодня мачта почти стоит твердо; но
на всякий случай заносят пару лишних вант, чтоб новый крепкий ветер не застал врасплох.
Но вот мы вышли в Великий океан. Мы были в 21˚ северной широты: жарко до духоты. Работать днем не было возможности. Утомишься от жара и заснешь после обеда, чтоб выиграть поболее времени
ночью. Так сделал я 8-го числа, и
спал долго, часа три, как будто предчувствуя беспокойную
ночь. Капитан подшучивал надо мной, глядя, как я проснусь, посмотрю сонными глазами вокруг и перелягу
на другой диван, ища прохлады. «Вы то
на правый, то
на левый галс ложитесь!» — говорил он.