Неточные совпадения
Должно сказать правду: не отличался ты излишним остроумием; природа не одарила тебя ни памятью, ни прилежанием; в университете считался ты одним из самых плохих студентов;
на лекциях ты
спал,
на экзаменах — молчал торжественно; но у кого сияли радостью глаза, у кого захватывало дыхание от успеха, от удачи товарища?
Потом сходился
на лекциях в Бонне с молодыми владетельными принцами в Германии и, наконец,
попал в Гейдельберг.
Когда я проснулся
на следующий день,
на полу нашей дачи врастяжку
спал Карл Иваныч Гамм. Пепко
спал совсем одетый
на лавке, подложив связку
лекций вместо подушки. Меня охватило какое-то жуткое чувство: и стыдно, и гадко, и хотелось убежать от самого себя.
Каникулы приходили к концу, скоро должны были начаться
лекции. В воздухе чувствовались первые веяния осени. Вода в прудах потемнела, отяжелела.
На клумбах садовники заменяли ранние цветы более поздними. С деревьев кое-где срывались рано пожелтевшие листья и
падали на землю, мелькая, как червонное золото,
на фоне темных аллей. Поля тоже пожелтели кругом, и поезда железной дороги, пролегающей в полутора верстах от академии, виднелись гораздо яснее и, казалось, проходили гораздо ближе, нежели летом.
Когда я вошел в музей профессора, Изборского окружала кучка студентов. Изборский был высок, и его глаза то и дело сверкали над головами молодежи. Рядом с ним стоял Крестовоздвиженский, и они о чем-то спорили. Студент
нападал. Профессор защищался. Студенты, по крайней мере те, кто вмешивался изредка в спор, были
на стороне Крестовоздвиженского. Я не сразу вслушался, что говорил Крестовоздвиженский, и стал рассматривать таблицы, в ожидании предстоявшей
лекции.
Университет не играл той роли, какая ему выпала в 61 году, но вкус к слушанию научных и литературных публичных
лекций разросся так, что я был изумлен, когда
попал в первый раз
на одну из
лекций по русской литературе Ореста Миллера в Клубе художников, долго помещавшемся в Троицком переулке (ныне — улице), где теперь"зала Павловой".
Нисколько не анекдот то, что Камбек, профессор римского права, коверкал русские слова,
попадая на скандальные созвучия, а Фогель
лекцию о неумышленных убийствах с смехотворным акцентом неизменно начинал такой тирадой: „Ешели кдо-то фистрэляет
на бупличном месте з пулею и упьет трухаго“.
В тех маскарадах, где мы встречались, с ней почти всегда ходил высокий, франтоватый блондин, с которым и я должен был заводить разговор. Это был поляк П., сын эмигранта, воспитывавшийся в Париже, учитель французского языка и литературы в одном из венских средних заведений. Он читал в ту зиму и публичные
лекции, и
на одну из них я
попал: читал по писаному, прилично, с хорошим французским акцентом, но по содержанию — общие места.
Ренан, когда я много лет спустя
попал в эту самую аудиторию
на его
лекции, разбирал какие-то спорные пункты библейской экзегетики и полемизировал с немецкими учеными. Он ходил вдоль стола, около которого сидели слушатели и слушательницы, и, с книжкой в руках, горячился, высокими нотами, похожий
на жирненького аббата, со своим полным лицом и кругленьким брюшком.
На кушетке, в надвигающихся сумерках, Палтусов лежал с закрытыми глазами, но не
спал. Он не волновался. Факт налицо. Он в части, следствие начато, будет дело. Его оправдают или пошлют в"Сибирь тобольскую", как острил один студент, с которым он когда-то читал
лекции уголовного права.