Неточные совпадения
Заглянул бы кто-нибудь к нему
на рабочий двор, где наготовлено было
на запас всякого
дерева и посуды, никогда не употреблявшейся, — ему бы показалось, уж не
попал ли он как-нибудь в Москву
на щепной двор, куда ежедневно отправляются расторопные тещи и свекрухи, с кухарками позади, делать свои хозяйственные запасы и где горами белеет всякое
дерево — шитое, точеное, лаженое и плетеное: бочки, пересеки, ушаты, лагуны́, [Лагун — «форма ведра с закрышкой».
Упала в снег; медведь проворно
Ее хватает и несет;
Она бесчувственно-покорна,
Не шевельнется, не дохнет;
Он мчит ее лесной дорогой;
Вдруг меж
дерев шалаш убогой;
Кругом всё глушь; отвсюду он
Пустынным снегом занесен,
И ярко светится окошко,
И в шалаше и крик, и шум;
Медведь промолвил: «Здесь мой кум:
Погрейся у него немножко!»
И в сени прямо он идет,
И
на порог ее кладет.
В такой безуспешной и тревожной погоне прошло около часу, когда с удивлением, но и с облегчением Ассоль увидела, что
деревья впереди свободно раздвинулись, пропустив синий разлив моря, облака и край желтого песчаного обрыва,
на который она выбежала, почти
падая от усталости.
— С неделю тому назад сижу я в городском саду с милой девицей, поздно уже, тихо, луна катится в небе, облака бегут, листья
падают с
деревьев в тень и свет
на земле; девица, подруга детских дней моих, проститутка-одиночка, тоскует, жалуется, кается, вообще — роман, как следует ему быть. Я — утешаю ее: брось, говорю, перестань! Покаяния двери легко открываются, да — что толку?.. Хотите выпить? Ну, а я — выпью.
Взлетела в воздух широкая соломенная шляпа,
упала на землю и покатилась к ногам Самгина, он отскочил в сторону, оглянулся и вдруг понял, что он бежал не прочь от катастрофы, как хотел, а задыхаясь, стоит в двух десятках шагов от безобразной груды
дерева и кирпича; в ней вздрагивают, покачиваются концы досок, жердей.
Не пожелав остаться
на прения по докладу, Самгин пошел домой.
На улице было удивительно хорошо, душисто, в небе, густо-синем, таяла серебряная луна,
на мостовой сверкали лужи, с темной зелени
деревьев падали голубые капли воды; в домах открывались окна. По другой стороне узкой улицы шагали двое, и один из них говорил...
Полдень знойный;
на небе ни облачка. Солнце стоит неподвижно над головой и жжет траву. Воздух перестал струиться и висит без движения. Ни
дерево, ни вода не шелохнутся; над деревней и полем лежит невозмутимая тишина — все как будто вымерло. Звонко и далеко раздается человеческий голос в пустоте. В двадцати саженях слышно, как пролетит и прожужжит жук, да в густой траве кто-то все храпит, как будто кто-нибудь завалился туда и
спит сладким сном.
И вдруг из-за скал мелькнул яркий свет, задрожали листы
на деревьях, тихо зажурчали струи вод. Кто-то встрепенулся в ветвях, кто-то пробежал по лесу; кто-то вздохнул в воздухе — и воздух заструился, и луч озолотил бледный лоб статуи; веки медленно открылись, и искра пробежала по груди, дрогнуло холодное тело, бледные щеки зардели, лучи
упали на плечи.
Но если бы удары продолжались чаще и сильнее, то корпус тяжело нагруженного и вооруженного фрегата, конечно, мог бы раздаться и рангоут, то есть верхние части мачт и реи, полететь вниз. А так как эти
деревья, кажущиеся снизу лучинками, весят которое двадцать, которое десять пудов, — то всем нам приходилось тоскливо стоять внизу и ожидать,
на кого они
упадут.
Лес идет разнообразнее и крупнее. Огромные сосны и ели, часто надломившись живописно,
падают на соседние
деревья. Травы обильны. «Сена-то, сена-то! никто не косит!» — беспрестанно восклицает с соболезнованием Тимофей, хотя ему десять раз сказано, что тут некому косить. «Даром пропадает!» — со вздохом говорит он.
Не раз содрогнешься, глядя
на дикие громады гор без растительности, с ледяными вершинами, с лежащим во все лето снегом во впадинах, или
на эти леса, которые растут тесно, как тростник,
деревья жмутся друг к другу, высасывают из земли скудные соки и
падают сами от избытка сил и недостатка почвы.
Множество возвращающегося с работы простого народа толпилось
на пристани, ожидая очереди
попасть на паром, перевозивший
на другую сторону, где первая кидалась в глаза куча навозу, грязный берег, две-три грязные хижины, два-три тощие
дерева и за всем этим — вспаханные поля.
И Алеша с увлечением, видимо сам только что теперь внезапно
попав на идею, припомнил, как в последнем свидании с Митей, вечером, у
дерева, по дороге к монастырю, Митя, ударяя себя в грудь, «в верхнюю часть груди», несколько раз повторил ему, что у него есть средство восстановить свою честь, что средство это здесь, вот тут,
на его груди… «Я подумал тогда, что он, ударяя себя в грудь, говорил о своем сердце, — продолжал Алеша, — о том, что в сердце своем мог бы отыскать силы, чтобы выйти из одного какого-то ужасного позора, который предстоял ему и о котором он даже мне не смел признаться.
Часов в 9 утра мы снялись с бивака и пошли вверх по реке Билимбе. Погода не изменилась к лучшему.
Деревья словно плакали: с ветвей их
на землю все время
падали крупные капли, даже стволы были мокрые.
По его словам, такой же тайфун был в 1895 году. Наводнение застало его
на реке Даубихе, около урочища Анучино. Тогда
на маленькой лодочке он спас заведующего почтово-телеграфной конторой, двух солдаток с детьми и четырех китайцев. Два дня и две ночи он разъезжал
на оморочке и снимал людей с крыш домов и с
деревьев. Сделав это доброе дело, Дерсу ушел из Анучина, не дожидаясь полного
спада воды. Его потом хотели наградить, но никак не могли разыскать в тайге.
К утру ветер начал стихать. Сильные порывы сменялись периодами затишья. Когда рассвело, я не узнал места: одна фанза была разрушена до основания, у другой выдавило стену; много
деревьев, вывороченных с корнями, лежало
на земле. С восходом солнца ветер
упал до штиля; через полчаса он снова начал дуть, но уже с южной стороны.
Выбор места для бивака в таком лесу всегда доставляет много затруднений:
попадешь или
на камни, опутанные корнями
деревьев, или
на валежник, скрытый под мхом.
В большом лесу во время непогоды всегда жутко. Та к и кажется, что именно то
дерево, под которым
спишь,
упадет на тебя и раздавит. Несмотря
на усталость, я долго не мог уснуть.
Пробираться сквозь заросли горелого леса всегда трудно. Оголенные от коры стволы
деревьев с заостренными сучками в беспорядке лежат
на земле. В густой траве их не видно, и потому часто спотыкаешься и
падаешь. Обыкновенно после однодневного пути по такому горелому колоднику ноги у лошадей изранены, у людей одежда изорвана, а лица и руки исцарапаны в кровь. Зная по опыту, что гарь выгоднее обойти стороной, хотя бы и с затратой времени, мы спустились к ручью и пошли по гальке.
Вам кажется, что вы смотрите в бездонное море, что оно широко расстилается подвами, что
деревья не поднимаются от земли, но, словно корни огромных растений, спускаются, отвесно
падают в те стеклянно ясные волны; листья
на деревьях то сквозят изумрудами, то сгущаются в золотистую, почти черную зелень.
Я глядел тогда
на зарю,
на деревья,
на зеленые мелкие листья, уже потемневшие, но еще резко отделявшиеся от розового неба; в гостиной, за фортепьянами, сидела Софья и беспрестанно наигрывала какую-нибудь любимую, страстно задумчивую фразу из Бетховена; злая старуха мирно похрапывала, сидя
на диване; в столовой, залитой потоком алого света, Вера хлопотала за чаем; самовар затейливо шипел, словно чему-то радовался; с веселым треском ломались крендельки, ложечки звонко стучали по чашкам; канарейка, немилосердно трещавшая целый день, внезапно утихала и только изредка чирикала, как будто о чем-то спрашивала; из прозрачного, легкого облачка мимоходом
падали редкие капли…
Но вот наступает вечер. Заря запылала пожаром и обхватила полнеба. Солнце садится. Воздух вблизи как-то особенно прозрачен, словно стеклянный; вдали ложится мягкий пар, теплый
на вид; вместе с росой
падает алый блеск
на поляны, еще недавно облитые потоками жидкого золота; от
деревьев, от кустов, от высоких стогов сена побежали длинные тени… Солнце село; звезда зажглась и дрожит в огнистом море заката…
Прошло несколько мгновений… Она притихла, подняла голову, вскочила, оглянулась и всплеснула руками; хотела было бежать за ним, но ноги у ней подкосились — она
упала на колени… Я не выдержал и бросился к ней; но едва успела она вглядеться в меня, как откуда взялись силы — она с слабым криком поднялась и исчезла за
деревьями, оставив разбросанные цветы
на земле.
Погода нам не благоприятствовала. Все время моросило,
на дорожке стояли лужи, трава была мокрая, с
деревьев падали редкие крупные капли. В лесу стояла удивительная тишина. Точно все вымерло. Даже дятлы и те куда-то исчезли.
Приближалась осень. Листва
на деревьях уже стала
опадать на землю. Днем она шуршит под ногами, а вечером от росы опять становится мягкой. Это позволяет охотнику подойти к зверю очень близко.
Почерневшие стволы
деревьев, обуглившиеся пни и отсутствие молодняка указывают
на частые
палы. Около железной дороги и быть иначе не может.
Гольды рассказывают, что уссурийский уж вообще большой охотник до пернатых. По их словам, он высоко взбирается
на деревья и
нападает на птиц в то время, когда они сидят в гнездах. В особенности это ему удается в том случае, если гнездо находится в дупле. Это понятно. Но как он ухитрился поймать такую птицу, которая бегает и летает, и как он мог проглотить кулика, длинный клюв которого, казалось бы, должен служить ему большой помехой?
Место для своего ночлега он выбирал где-нибудь под
деревом между 2 корнями, так что дупло защищало его от ветра; под себя он подстилал кору пробкового
дерева,
на сучок где-нибудь вешал унты так, чтобы их не
спалило огнем.
Гора Тудинза представляет собой массив, круто падающий в долину реки Лефу и изрезанный глубокими
падями с северной стороны. Пожелтевшая листва
деревьев стала уже осыпаться
на землю. Лес повсюду начинал сквозить, и только дубняки стояли еще одетые в свой наряд, поблекший и полузасохший.
— Кажется, тигра, — отвечал он. — Зверь сидел
на дереве. Я хорошо прицелился и, наверное,
попал.
Наконец в стороне что-то стало чернеть. Владимир поворотил туда. Приближаясь, увидел он рощу. Слава богу, подумал он, теперь близко. Он поехал около рощи, надеясь тотчас
попасть на знакомую дорогу или объехать рощу кругом: Жадрино находилось тотчас за нею. Скоро нашел он дорогу и въехал во мрак
дерев, обнаженных зимою. Ветер не мог тут свирепствовать; дорога была гладкая; лошадь ободрилась, и Владимир успокоился.
Похороны совершились
на третий день. Тело бедного старика лежало
на столе, покрытое саваном и окруженное свечами. Столовая полна была дворовых. Готовились к выносу. Владимир и трое слуг подняли гроб. Священник пошел вперед, дьячок сопровождал его, воспевая погребальные молитвы. Хозяин Кистеневки последний раз перешел за порог своего дома. Гроб понесли рощею. Церковь находилась за нею. День был ясный и холодный. Осенние листья
падали с
дерев.
Сквозь темно — и светло-зеленые листья небрежно раскиданных по лугу осокоров, берез и тополей засверкали огненные, одетые холодом искры, и река-красавица блистательно обнажила серебряную грудь свою,
на которую роскошно
падали зеленые кудри
дерев.
Спать под
деревом мне совсем не хотелось. Я опять ринулся, как сумасшедший, с холма и понесся к гимназии, откуда один за другим выходили отэкзаменовавшиеся товарищи. По «закону божию», да еще
на последнем экзамене, «резать» было не принято. Выдерживали все, и городишко, казалось, был заполнен нашей опьяняющей радостью. Свобода! Свобода!
Эй, музыканты, играйте, я желаю вас слушать! Приходите все смотреть, как Ермолай Лопахин хватит топором по вишневому саду, как
упадут на землю
деревья! Настроим мы дач, и наши внуки и правнуки увидят тут новую жизнь… Музыка, играй!
Те изящные и дорогие поделки из
дерева, которые были
на тюремной выставке, показывают только, что
на каторгу
попадают иногда очень хорошие столяры; но они не имеют никакого отношения к тюрьме, так как не тюрьма находит им сбыт и не тюрьма обучает каторжных мастерствам; до последнего времени она пользовалась трудом уже готовых мастеров.
Весь небольшой поток захватывается желобом, или колодою, то есть выдолбленною половинкою толстого
дерева, которую плотно упирают в бок горы; из колоды струя
падает прямо
на водяное колесо, и дело в шляпе: ни плотины, ни пруда, ни вешняка, ни кауза… а колотовка постукивает да мелет себе помаленьку и день и ночь.
В Оренбургской губернии ловят дроздов
на пучки спелой рябины или калины, далеко краснеющиеся, особенно
на яркой белизне первых снегов; дрозды
попадают в силья, которыми опутывают со всех сторон повешенные
на дерево ягодные кисти; их даже кроют лучками из сетки, приманивая
на приваду тою же рябиной или калиной.
С быстротою молнии
падает он из поднебесья
на вспорхнувшую пташку, и если она не успеет
упасть в траву, спрятаться в листьях
дерева или куста, то копчик вонзит в нее острые когти и унесет в гнездо к своим детям.
Не говорю о том, что крестьяне вообще поступают безжалостно с лесом, что вместо валежника и бурелома, бесполезно тлеющего, за которым надобно похлопотать, потому что он толст и тяжел, крестьяне обыкновенно рубят
на дрова молодой лес; что у старых
дерев обрубают
на топливо одни сучья и вершину, а голые стволы оставляют сохнуть и гнить; что косят траву или
пасут стада без всякой необходимости там, где пошли молодые лесные побеги и даже зарости.
Мне случалось не раз, бродя рано по утрам,
попадать нечаянно
на место тетеревиного ночлега; в первый раз я был даже испуган: несколько десятков тетеревов вдруг, совершенно неожиданно, поднялись вверх столбом и осыпали меня снежною пылью, которую они подняли снизу и еще более стряхнули сверху, задев крыльями за ветви
дерев, напудренных инеем.
А как весело ссадить косача метким выстрелом с самой вершины огромного
дерева и смотреть, как он, медленно
падая, считая сучки, как говорят, то есть валясь с сучка
на сучок, рухнет, наконец,
на землю!
Опускаясь
на ночлег, они не слетают, а как будто
падают вниз, без всякого шума, точно пропадают, так что, завидя издали большое
дерево, унизанное десятками тетеревов, и подъезжая к нему с осторожностью, вдруг вы увидите, что тетеревов нет, а они никуда не улетали!
Я никогда не мог равнодушно видеть не только вырубленной рощи, но даже падения одного большого подрубленного
дерева; в этом падении есть что-то невыразимо грустное: сначала звонкие удары топора производят только легкое сотрясение в древесном стволе; оно становится сильнее с каждым ударом и переходит в общее содрогание каждой ветки и каждого листа; по мере того как топор прохватывает до сердцевины, звуки становятся глуше, больнее… еще удар, последний:
дерево осядет, надломится, затрещит, зашумит вершиною,
на несколько мгновений как будто задумается, куда
упасть, и, наконец, начнет склоняться
на одну сторону, сначала медленно, тихо, и потом, с возрастающей быстротою и шумом, подобным шуму сильного ветра, рухнет
на землю!..
Правда, рано утром, и то уже в исходе марта, и без лыж ходить по насту, который иногда бывает так крепок, что скачи куда угодно хоть
на тройке; подкрасться как-нибудь из-за
деревьев к начинающему глухо токовать краснобровому косачу; нечаянно наткнуться и взбудить чернохвостого русака с ремнем пестрой крымской мерлушки по спине или чисто белого как снег беляка: он еще не начал сереть, хотя уже волос лезет;
на пищик [Пищиком называется маленькая дудочка из гусиного пера или кожи с липового прутика,
на котором издают ртом писк, похожий
на голос самки рябца] подозвать рябчика — и кусок свежей, неперемерзлой дичины может
попасть к вам
на стол…
Мы сняли с себя ружья и прислонили их к
дереву, затем принялись ломать сухие сучья. Один сучок
упал на землю. Я наклонился и стал искать его у себя под ногами. Случайно рукой я нащупал большой кусок древесного корья.
В это мгновение я увидел другого орлана, направляющегося к той же лиственице. Царственный хищник, сидевший
на дереве, разжал лапы и выпустил свою жертву. Небольшое животное, величиною с пищуху, полетело вниз и ударилось о землю с таким шумом, с каким
падают только мертвые тела.
После полуночи дождь начал стихать, но небо по-прежнему было морочное. Ветром раздувало пламя костра. Вокруг него бесшумно прыгали, стараясь осилить друг друга, то яркие блики, то черные тени. Они взбирались по стволам
деревьев и углублялись в лес, то вдруг припадали к земле и, казалось, хотели проникнуть в самый огонь. Кверху от костра клубами вздымался дым, унося с собою тысячи искр. Одни из них пропадали в воздухе, другие
падали и тотчас же гасли
на мокрой земле.
Досада взяла меня. Я рассердился и пошел обратно к соболиному
дереву, но вяза этого я уже не нашел. Сильное зловоние дало мне знать, что я
попал на то место, где
на земле валялось мертвое животное, Я еще раз изменил направление и старался итти возможно внимательнее
на восток.
На этот раз я
попал в гости к филину, а потом опять к каменной глыбе с россыпью.
С
деревьев падали на землю редкие крупные капли.