Неточные совпадения
Да не
в лесу родилася,
Не пеньям я молилася,
Не много я
спала.
Пастух уж со скотиною
Угнался; за малиною
Ушли подружки
в бор,
В полях трудятся пахари,
В лесу стучит топор!»
Управится с горшочками,
Все вымоет, все выскребет,
Посадит хлебы
в печь —
Идет родная матушка,
Не будит — пуще кутает:
«
Спи, милая, касатушка,
Спи, силу запасай!
После короткого совещания — вдоль ли, поперек ли ходить — Прохор Ермилин, тоже известный косец, огромный, черноватый мужик, пошел передом. Он прошел ряд вперед, повернулся назад и отвалил, и все стали выравниваться за ним, ходя под гору по лощине и на гору под самую опушку
леса. Солнце зашло за
лес. Роса уже
пала, и косцы только на горке были на солнце, а
в низу, по которому поднимался пар, и на той стороне шли
в свежей, росистой тени. Работа кипела.
Местами расходились зеленые чащи, озаренные солнцем, и показывали неосвещенное между них углубление, зиявшее, как темная
пасть; оно было все окинуто тенью, и чуть-чуть мелькали
в черной глубине его: бежавшая узкая дорожка, обрушенные перилы, пошатнувшаяся беседка, дуплистый дряхлый ствол ивы, седой чапыжник, [Чапыжник — «мелкий кривой дрянной
лес, кустами поросший от корней».
Вдруг Жиран завыл и рванулся с такой силой, что я чуть было не
упал. Я оглянулся. На опушке
леса, приложив одно ухо и приподняв другое, перепрыгивал заяц. Кровь ударила мне
в голову, и я все забыл
в эту минуту: закричал что-то неистовым голосом, пустил собаку и бросился бежать. Но не успел я этого сделать, как уже стал раскаиваться: заяц присел, сделал прыжок и больше я его не видал.
В окна, обращенные на
лес, ударяла почти полная луна. Длинная белая фигура юродивого с одной стороны была освещена бледными, серебристыми лучами месяца, с другой — черной тенью; вместе с тенями от рам
падала на пол, стены и доставала до потолка. На дворе караульщик стучал
в чугунную доску.
Тогда он отправлялся
в лес и ходил по нем большими шагами, ломая попадавшиеся ветки и браня вполголоса и ее и себя; или запирался на сеновал,
в сарай, и, упрямо закрывая глаза, заставлял себя
спать, что ему, разумеется, не всегда удавалось.
(Библ.)] а об устрицах говорила не иначе, как с содроганием; любила покушать — и строго постилась;
спала десять часов
в сутки — и не ложилась вовсе, если у Василия Ивановича заболевала голова; не прочла ни одной книги, кроме «Алексиса, или Хижины
в лесу», [«Алексис, или Хижина
в лесу» — сентиментально-нравоучительный роман французского писателя Дюкре-Дюминиля (1761–1819).
Темное небо уже кипело звездами, воздух был напоен сыроватым теплом, казалось, что
лес тает и растекается масляным паром. Ощутимо
падала роса.
В густой темноте за рекою вспыхнул желтый огонек, быстро разгорелся
в костер и осветил маленькую, белую фигурку человека. Мерный плеск воды нарушал безмолвие.
Клим Самгин, прождав нежеланную гостью до полуночи, с треском закрыл дверь и лег
спать, озлобленно думая, что Лютов, может быть, не пошел к невесте, а приятно проводит время
в лесу с этой не умеющей улыбаться женщиной.
Между тем жара начала понемногу
спадать;
в природе стало все поживее; солнце уже подвинулось к
лесу.
Плетень, отделявший сад Райских от
леса, давно
упал и исчез. Деревья из сада смешались с ельником и кустами шиповника и жимолости, переплелись между собою и образовали глухое, дикое место,
в котором пряталась заброшенная, полуразвалившаяся беседка.
И вдруг из-за скал мелькнул яркий свет, задрожали листы на деревьях, тихо зажурчали струи вод. Кто-то встрепенулся
в ветвях, кто-то пробежал по
лесу; кто-то вздохнул
в воздухе — и воздух заструился, и луч озолотил бледный лоб статуи; веки медленно открылись, и искра пробежала по груди, дрогнуло холодное тело, бледные щеки зардели, лучи
упали на плечи.
Заночевали, брате, мы
в поле, и проснулся я заутра рано, еще все
спали, и даже солнышко из-за
леса не выглянуло.
Вот, смотрите, громада исполинской крепости рушится медленно, без шума;
упал один бастион, за ним валится другой; там опустилась, подавляя собственный фундамент, высокая башня, и опять все тихо отливается
в форму горы, островов с
лесами, с куполами.
Я не пошел к ним, а отправился по берегу моря, по отмели, влез на холм, пробрался
в грот, где расположились бивуаком матросы с наших судов, потом посетил
в лесу нашу идиллию: матрос Кормчин
пас там овец.
Но прежде надо зайти на Батан, дать знать шкуне, чтоб она не ждала фрегата там, а шла бы далее, к северу. Мы все лавировали к Батану; ветер воет во всю мочь, так что я у себя не мог
спать: затворишься — душно, отворишь вполовину дверь — шумит как
в лесу.
Наконец объяснилось, что Мотыгин вздумал «поиграть» с портсмутской леди, продающей рыбу. Это все равно что поиграть с волчицей
в лесу: она отвечала градом кулачных ударов, из которых один
попал в глаз. Но и матрос
в своем роде тоже не овца: оттого эта волчья ласка была для Мотыгина не больше, как сарказм какой-нибудь барыни на неуместную любезность франта. Но Фаддеев утешается этим еще до сих пор, хотя синее пятно на глазу Мотыгина уже пожелтело.
По крайней мере со мной, а с вами, конечно, и подавно, всегда так было: когда фальшивые и ненормальные явления и ощущения освобождали душу хоть на время от своего ига, когда глаза, привыкшие к стройности улиц и зданий, на минуту, случайно,
падали на первый болотный луг, на крутой обрыв берега, всматривались
в чащу соснового
леса с песчаной почвой, — как полюбишь каждую кочку, песчаный косогор и поросшую мелким кустарником рытвину!
Мы часто
попадали то
в густой
лес, то
в каменистые россыпи, заваленные буреломом.
На больших реках буреломный
лес уносится водой,
в малых же речках он остается лежать там, где
упал.
Тут только я спохватился, что
сплю не
в лесу, а
в фанзе, на кане и под теплым одеялом. Со сладостным сознанием я лег опять на свое ложе и под шум дождя уснул крепким-крепким сном.
Оказалось, что первым проснулся Дерсу; его разбудили собаки. Они все время прыгали то на одну, то на другую сторону костра. Спасаясь от тигра, Альпа бросилась прямо на голову Дерсу. Спросонья он толкнул ее и
в это время увидел совсем близко от себя тигра. Страшный зверь схватил тазовскую собаку и медленно, не торопясь, точно понимая, что ему никто помешать не может, понес ее
в лес. Испуганная толчком, Альпа бросилась через огонь и
попала ко мне на грудь.
В это время я услышал крик Дерсу.
Изюбр
упал было, но скоро оправился и побежал
в лес.
Выбор места для бивака
в таком
лесу всегда доставляет много затруднений:
попадешь или на камни, опутанные корнями деревьев, или на валежник, скрытый под мхом.
В большом
лесу во время непогоды всегда жутко. Та к и кажется, что именно то дерево, под которым
спишь,
упадет на тебя и раздавит. Несмотря на усталость, я долго не мог уснуть.
Пробираться сквозь заросли горелого
леса всегда трудно. Оголенные от коры стволы деревьев с заостренными сучками
в беспорядке лежат на земле.
В густой траве их не видно, и потому часто спотыкаешься и
падаешь. Обыкновенно после однодневного пути по такому горелому колоднику ноги у лошадей изранены, у людей одежда изорвана, а лица и руки исцарапаны
в кровь. Зная по опыту, что гарь выгоднее обойти стороной, хотя бы и с затратой времени, мы спустились к ручью и пошли по гальке.
Я так ушел
в свои думы, что совершенно забыл, зачем пришел сюда
в этот час сумерек. Вдруг сильный шум послышался сзади меня. Я обернулся и увидел какое-то несуразное и горбатое животное с белыми ногами. Вытянув вперед свою большую голову, оно рысью бежало по
лесу. Я поднял ружье и стал целиться, но кто-то опередил меня. Раздался выстрел, и животное
упало, сраженное пулей. Через минуту я увидел Дерсу, спускавшегося по кручам к тому месту, где
упал зверь.
Немало трудностей доставил нам переход по затопленному
лесу.
В наносной илистой почве мулы вязли,
падали и выбивались из сил. Только к сумеркам нам удалось подойти к горам с правой стороны долины. Вьючные животные страшно измучились, но еще больше устали люди. К усталости присоединился озноб, и мы долго не могли согреться.
Река Кумуху интересна еще и
в том отношении, что здесь происходят как раз стыки двух флор — маньчжурской и охотской. Проводниками первой служат долины, второй — горные хребты. Создается впечатление, будто одна флора клином входит
в другую. Теперь, когда листва
опала, сверху, с гор, было хорошо видно, где кончаются лиственные
леса и начинаются хвойные. Долины кажутся серыми, а хребты — темно-зелеными.
Дня через два вода
в реке начала
спадать, и можно было попытаться переправиться на другую ее сторону. Буреломный
лес хотя и продолжал еще плыть, но не уносился
в море, а застревал на баре.
В отдаленье темнеют
леса, сверкают пруды, желтеют деревни; жаворонки сотнями поднимаются, поют,
падают стремглав, вытянув шейки торчат на глыбочках; грачи на дороге останавливаются, глядят на вас, приникают к земле, дают вам проехать и, подпрыгнув раза два, тяжко отлетают
в сторону; на горе, за оврагом, мужик пашет; пегий жеребенок, с куцым хвостиком и взъерошенной гривкой, бежит на неверных ножках вслед за матерью: слышится его тонкое ржанье.
Погода нам не благоприятствовала. Все время моросило, на дорожке стояли лужи, трава была мокрая, с деревьев
падали редкие крупные капли.
В лесу стояла удивительная тишина. Точно все вымерло. Даже дятлы и те куда-то исчезли.
Пустая юрта, видимо, часто служила охотникам для ночевок. Кругом нее весь сухой
лес давно уже был вырублен и пожжен. Дерсу это не смутило. Он ушел поглубже
в тайгу и издалека приволок сухой ясень. До самых сумерек он таскал дрова, и я помогал ему, сколько мог. Зато всю ночь мы
спали хорошо, не опасаясь за палатку и за одежду.
Но вот
лес кончился. Перед нами открылась большая поляна. На противоположном конце ее, около гор, приютилась деревушка Загорная. Но
попасть в нее было нелегко. Мост, выстроенный староверами через реку, был размыт.
Как только мы вошли
в лес, сразу
попали на тропинку. После недавних дождей
в лесу было довольно сыро. На грязи и на песке около реки всюду попадались многочисленные следы кабанов, оленей, изюбров, козуль, кабарожки, росомах, рысей и тигров. Мы несколько раз подымали с лежки зверей, но
в чаще их нельзя было стрелять. Один раз совсем близко от меня пробежал кабан. Это вышло так неожиданно, что, пока я снимал ружье с плеча и взводил курок, от него и след простыл.
После полудня мы как-то сбились с дороги и
попали на зверовую тропу. Она завела нас далеко
в сторону. Перейдя через горный отрог, покрытый осыпями и почти лишенный растительности, мы случайно вышли на какую-то речку. Она оказалась притоком Мутухе. Русло ее во многих местах было завалено буреломным
лесом. По этим завалам можно судить о размерах наводнений. Видно, что на Мутухе они коротки, но чрезвычайно стремительны, что объясняется близостью гор и крутизной их склонов.
На рассвете (это было 12 августа) меня разбудил Дерсу. Казаки еще
спали. Захватив с собой гипсометры, мы снова поднялись на Сихотэ-Алинь. Мне хотелось смерить высоту с другой стороны седловины. Насколько я мог уяснить, Сихотэ-Алинь тянется здесь
в направлении к юго-западу и имеет пологие склоны, обращенные к Дананце, и крутые к Тадушу. С одной стороны были только мох и хвоя, с другой — смешанные лиственные
леса, полные жизни.
Иногда среди темного
леса вдруг появляется просвет. Неопытный путник стремится туда и
попадает в бурелом. Просвет
в лесу в большинстве случаев означает болото или место пожарища, ветролома. Не всегда бурелом можно обойти стороной.
Гора Тудинза представляет собой массив, круто падающий
в долину реки Лефу и изрезанный глубокими
падями с северной стороны. Пожелтевшая листва деревьев стала уже осыпаться на землю.
Лес повсюду начинал сквозить, и только дубняки стояли еще одетые
в свой наряд, поблекший и полузасохший.
И здесь, как и на реке Вай-Фудзине, при переходе через Сихотэ-Алинь, наблюдателя поражает разница
в растительности. За водоразделом мы сразу
попали в лиственный
лес; хвоя и мох остались позади.
Я прислушался. Со стороны, противоположной той, куда ушли казаки, издали доносились странные звуки. Точно кто-нибудь рубил там дерево. Потом все стихло. Прошло 10 минут, и опять новый звук пронесся
в воздухе. Точно кто-то лязгал железом, но только очень далеко. Вдруг сильный шум прокатился по всему
лесу. Должно быть,
упало дерево.
Растительность
в долине реки Дунгоу довольно скудная. Редколесье из дуба и черной березы, лиственницы и липы дровяного и поделочного характера нельзя назвать
лесом. Молодняка нигде нет, он систематически два раза
в год уничтожается
палами. Склоны гор, обращенные к югу, поросли кустарниками, главным образом таволгой, калиной и леспедецей. Все остальное пространство — луговое и заболоченное. Ширина реки — 4–6 м; она порожиста и мелководна. Некоторые пороги очень красивы и имеют вид небольших водопадов.
По отношению к человеку природа безжалостна. После короткой ласки она вдруг
нападает и как будто нарочно старается подчеркнуть его беспомощность. Путешественнику постоянно приходится иметь дело со стихиями: дождь, ветер, наводнение, гнус, болота, холод, снег и т.д. Даже самый
лес представляет собой стихию. Дерсу больше нас был
в соответствии с окружающей его обстановкой.
Перейдя через невысокий хребет, мы
попали в соседнюю долину, поросшую густым
лесом. Широкое и сухое ложе горного ручья пересекало ее поперек. Тут мы разошлись. Я пошел по галечниковой отмели налево, а Олентьев — направо. Не прошло и 2 минут, как вдруг
в его стороне грянул выстрел. Я обернулся и
в это мгновение увидел, как что-то гибкое и пестрое мелькнуло
в воздухе. Я бросился к Олентьеву. Он поспешно заряжал винтовку, но, как на грех, один патрон застрял
в магазинной коробке, и затвор не закрывался.
По кустикам? Противный, чует сердце,
Какую ты
в лесу овечку ловишь.
Ах, бедная овечка, прячься дальше!
Отыщет Лель и сетью льстивой речи
Запутает
в такую же
напасть,
В какую ввел Прекрасную Елену.
Заставил ты несчастную ревниво
Следить тебя
в печальном размышленьи:
Как вредно вам вверяться, пастухам.
Боец без устали и отдыха, он бил и колол,
нападал и преследовал, осыпал остротами и цитатами, пугал и заводил
в лес, откуда без молитвы выйти нельзя, — словом, кого за убеждение — убеждение прочь, кого за логику — логика прочь.
А я ни во что не проник, живу словно
в муромском
лесу и чувствую, как постепенно, одно за другим,
падают звенья, которые связывали меня с жизнью.
Небо, зеленые и синие
леса, люди, возы с горшками, мельницы — все опрокинулось, стояло и ходило вверх ногами, не
падая в голубую прекрасную бездну.
Два дни и две ночи
спал Петро без просыпу. Очнувшись на третий день, долго осматривал он углы своей хаты; но напрасно старался что-нибудь припомнить: память его была как карман старого скряги, из которого полушки не выманишь. Потянувшись немного, услышал он, что
в ногах брякнуло. Смотрит: два мешка с золотом. Тут только, будто сквозь сон, вспомнил он, что искал какого-то клада, что было ему одному страшно
в лесу… Но за какую цену, как достался он, этого никаким образом не мог понять.