Неточные совпадения
Глаза его блестели особенно ярко, и он чувствовал то твердое, спокойное и радостное
состояние духа, которое находило на него всегда после уяснения своего положения.
— Я вас давно знаю и очень рада узнать вас ближе. Les amis de nos amis sont nos amis. [Друзья наших друзей — наши друзья.] Но для того чтобы быть другом, надо вдумываться в
состояние души друга, а я боюсь, что вы этого не делаете в отношении к Алексею Александровичу. Вы понимаете, о чем я говорю, — сказала она, поднимая свои прекрасные задумчивые
глаза.
Следя
глазами за полосой дыма, Сергей Иванович пошел тихим шагом, обдумывая свое
состояние.
Чувствуя, что он вместе с другими скачущими составляет центр, на который устремлены все
глаза, Вронский в напряженном
состоянии, в котором он обыкновенно делался медлителен и спокоен в движениях, подошел к своей лошади.
— Готова? Пожалуйте ее сюда! — Он пробежал ее
глазами и подивился аккуратности и точности: не только было обстоятельно прописано ремесло, звание, лета и семейное
состояние, но даже на полях находились особенные отметки насчет поведения, трезвости, — словом, любо было глядеть.
В таком
состоянии пробыл он, наконец, весь день; не ел, не пил, и
глаза его не отрывались ни на час от небольшого окошка на улицу.
Глаза его горели лихорадочным огнем. Он почти начинал бредить; беспокойная улыбка бродила на его губах. Сквозь возбужденное
состояние духа уже проглядывало страшное бессилие. Соня поняла, как он мучается. У ней тоже голова начинала кружиться. И странно он так говорил: как будто и понятно что-то, но… «но как же! Как же! О господи!» И она ломала руки в отчаянии.
Николай Петрович объяснил ему в коротких словах свое душевное
состояние и удалился. Павел Петрович дошел до конца сада, и тоже задумался, и тоже поднял
глаза к небу. Но в его прекрасных темных
глазах не отразилось ничего, кроме света звезд. Он не был рожден романтиком, и не умела мечтать его щегольски-сухая и страстная, на французский лад мизантропическая [Мизантропический — нелюдимый, человеконенавистнический.] душа…
Он оставил Самгина в
состоянии неиспытанно тяжелой усталости, измученным напряжением, в котором держал его Тагильский. Он свалился на диван, закрыл
глаза и некоторое время, не думая ни о чем, вслушивался в смысл неожиданных слов — «актер для себя», «игра с самим собой». Затем, постепенно и быстро восстановляя в памяти все сказанное Тагильским за три визита, Самгин попробовал успокоить себя...
Нет, Безбедов не мешал, он почему-то приуныл, стал молчаливее, реже попадал на
глаза и не так часто гонял голубей. Блинов снова загнал две пары его птиц, а недавно, темной ночью, кто-то забрался из сада на крышу с целью выкрасть голубей и сломал замок голубятни. Это привело Безбедова в
состояние мрачной ярости; утром он бегал по двору в ночном белье, несмотря на холод, неистово ругал дворника, прогнал горничную, а затем пришел к Самгину пить кофе и, желтый от злобы, заявил...
Остаток дня Клим прожил в
состоянии отчуждения от действительности, память настойчиво подсказывала древние слова и стихи, пред
глазами качалась кукольная фигура, плавала мягкая, ватная рука, играли морщины на добром и умном лице, улыбались большие, очень ясные
глаза.
Время шло медленно и все медленнее, Самгин чувствовал, что погружается в холод какой-то пустоты, в
состояние бездумья, но вот золотистая голова Дуняши исчезла, на месте ее величественно встала Алина, вся в белом, точно мраморная. Несколько секунд она стояла рядом с ним — шумно дыша, становясь как будто еще выше. Самгин видел, как ее картинное лицо побелело, некрасиво выкатились
глаза, неестественно низким голосом она сказала...
Клим ушел от этих людей в
состоянии настолько подавленном, что даже не предложил Лидии проводить ее. Но она сама, выбежав за ворота, остановила его, попросив ласково, с хитренькой улыбкой в
глазах...
Клим Самгин никак не мог понять свое отношение к Спивак, и это злило его. Порою ему казалось, что она осложняет смуту в нем, усиливает его болезненное
состояние. Его и тянуло к ней и отталкивало от нее. В глубине ее кошачьих
глаз, в центре зрачка, он подметил холодноватую, светлую иголочку, она колола его как будто насмешливо, а может быть, зло. Он был уверен, что эта женщина с распухшим животом чего-то ищет в нем, хочет от него.
Обломов был в том
состоянии, когда человек только что проводил
глазами закатившееся летнее солнце и наслаждается его румяными следами, не отрывая взгляда от зари, не оборачиваясь назад, откуда выходит ночь, думая только о возвращении назавтра тепла и света.
Обломов тихо погрузился в молчание и задумчивость. Эта задумчивость была не сон и не бдение: он беспечно пустил мысли бродить по воле, не сосредоточивая их ни на чем, покойно слушал мерное биение сердца и изредка ровно мигал, как человек, ни на что не устремляющий
глаз. Он впал в неопределенное, загадочное
состояние, род галлюцинации.
— Что кричишь-то? Я сам закричу на весь мир, что ты дурак, скотина! — кричал Тарантьев. — Я и Иван Матвеич ухаживали за тобой, берегли, словно крепостные, служили тебе, на цыпочках ходили, в
глаза смотрели, а ты обнес его перед начальством: теперь он без места и без куска хлеба! Это низко, гнусно! Ты должен теперь отдать ему половину
состояния; давай вексель на его имя; ты теперь не пьян, в своем уме, давай, говорю тебе, я без того не выйду…
Она нетерпеливо покачала головой, отсылая его взглядом, потом закрыла
глаза, чтоб ничего не видеть. Ей хотелось бы — непроницаемой тьмы и непробудной тишины вокруг себя, чтобы
глаз ее не касались лучи дня, чтобы не доходило до нее никакого звука. Она будто искала нового, небывалого
состояния духа, немоты и дремоты ума, всех сил, чтобы окаменеть, стать растением, ничего не думать, не чувствовать, не сознавать.
Как кокетливо ни одевалась она, но впалые и тусклые
глаза, бледные губы могли внушить только разве сострадание к ее болезненному
состоянию.
В таком
состоянии он был сегодня. Приближение Нехлюдова на минуту остановило его речь. Но, устроив мешок, он сел по-прежнему и, положив сильные рабочие руки на колени, глядя прямо в
глаза садовнику, продолжал свой рассказ. Он рассказывал своему новому знакомому во всех подробностях историю своей жены, за что ее ссылали, и почему он теперь ехал за ней в Сибирь.
Тарас говорил про себя, что когда он не выпьет, у него слов нет, а что у него от вина находятся слова хорошие, и он всё сказать может. И действительно, в трезвом
состоянии Тарас больше молчал; когда же выпивал, что случалось с ним редко и и только в особенных случаях, то делался особенно приятно разговорчив. Он говорил тогда и много и хорошо, с большой простотою, правдивостью и, главное, ласковостью, которая так и светилась из его добрых голубых
глаз и не сходящей с губ приветливой улыбки.
— Ужасный оболтус, но я тебя именно за это люблю, что ты такой ужасный оболтус, — повторяла она, видимо особенно полюбив это слово, верно передававшее в ее
глазах умственное и нравственное
состояние ее племянника.
«Насчет же мнения ученого собрата моего, — иронически присовокупил московский доктор, заканчивая свою речь, — что подсудимый, входя в залу, должен был смотреть на дам, а не прямо пред собою, скажу лишь то, что, кроме игривости подобного заключения, оно, сверх того, и радикально ошибочно; ибо хотя я вполне соглашаюсь, что подсудимый, входя в залу суда, в которой решается его участь, не должен был так неподвижно смотреть пред собой и что это действительно могло бы считаться признаком его ненормального душевного
состояния в данную минуту, но в то же время я утверждаю, что он должен был смотреть не налево на дам, а, напротив, именно направо, ища
глазами своего защитника, в помощи которого вся его надежда и от защиты которого зависит теперь вся его участь».
Святейший отец, верите ли: влюбил в себя благороднейшую из девиц, хорошего дома, с
состоянием, дочь прежнего начальника своего, храброго полковника, заслуженного, имевшего Анну с мечами на шее, компрометировал девушку предложением руки, теперь она здесь, теперь она сирота, его невеста, а он, на
глазах ее, к одной здешней обольстительнице ходит.
В это время, от двенадцати до трех часов, самый решительный и сосредоточенный человек не в
состоянии охотиться, и самая преданная собака начинает «чистить охотнику шпоры», то есть идет за ним шагом, болезненно прищурив
глаза и преувеличенно высунув язык, а в ответ на укоризны своего господина униженно виляет хвостом и выражает смущение на лице, но вперед не подвигается.
Как это все укладывалось в его голове и почему это казалось ему так просто — объяснить не легко, хотя и не совсем невозможно: обиженный, одинокий, без близкой души человеческой, без гроша медного, да еще с кровью, зажженной вином, он находился в
состоянии, близком к помешательству, а нет сомнения в том, что в самых нелепых выходках людей помешанных есть, на их
глаза, своего рода логика и даже право.
Следующая деревня была Гончаровка. Она больше Котельной, но
состояние ее тоже было незавидное. Бедность проглядывала в каждом окне, ее можно было прочесть и на лицах крестьян, в
глазах баб и в одежде ребятишек.
Он потрясал в воздухе своей винтовкой. В таком возбужденном
состоянии я никогда его не видывал. В
глазах Дерсу была видна глубокая вера в то, что тигр, амба, слышит и понимает его слова. Он был уверен, что тигр или примет вызов, или оставит нас в покое и уйдет в другое место. Прождав 5 минут, старик облегченно вздохнул, затем закурил свою трубку и, взбросив винтовку на плечо, уверенно пошел дальше по тропинке. Лицо его снова стало равнодушно-сосредоточенным. Он «устыдил» тигра и заставил его удалиться.
Маленькая не по росту голова, малокровное и узкое лицо, формой своей напоминавшее лезвие ножа, длинные изжелта-белые волосы, светло-голубые, без всякого блеска (словно пустые)
глаза, тонкие, едва окрашенные губы, длинные, как у орангутанга, мотающиеся руки и, наконец, колеблющаяся, неверная походка (точно он не ходил, а шлялся) — все свидетельствовало о каком-то ненормальном
состоянии, которое близко граничило с невменяемостью.
А если, может быть, и хорошо (что тоже возможно), то чем же опять хорошо?» Сам отец семейства, Иван Федорович, был, разумеется, прежде всего удивлен, но потом вдруг сделал признание, что ведь, «ей-богу, и ему что-то в этом же роде всё это время мерещилось, нет-нет и вдруг как будто и померещится!» Он тотчас же умолк под грозным взглядом своей супруги, но умолк он утром, а вечером, наедине с супругой, и принужденный опять говорить, вдруг и как бы с особенною бодростью выразил несколько неожиданных мыслей: «Ведь в сущности что ж?..» (Умолчание.) «Конечно, всё это очень странно, если только правда, и что он не спорит, но…» (Опять умолчание.) «А с другой стороны, если глядеть на вещи прямо, то князь, ведь, ей-богу, чудеснейший парень, и… и, и — ну, наконец, имя же, родовое наше имя, всё это будет иметь вид, так сказать, поддержки родового имени, находящегося в унижении, в
глазах света, то есть, смотря с этой точки зрения, то есть, потому… конечно, свет; свет есть свет; но всё же и князь не без
состояния, хотя бы только даже и некоторого.
— С первым краешком солнца я улягусь, князь, я сказал; честное слово: увидите! — вскричал Ипполит. — Но… но… неужели вы думаете, что я не в
состоянии распечатать этот пакет? — прибавил он, с каким-то вызовом обводя всех кругом
глазами и как будто обращаясь ко всем безразлично. Князь заметил, что он весь дрожал.
— Слушайте, раз навсегда, — не вытерпела наконец Аглая, — если вы заговорите о чем-нибудь вроде смертной казни, или об экономическом
состоянии России, или о том, что «мир спасет красота», то… я, конечно, порадуюсь и посмеюсь очень, но… предупреждаю вас заранее: не кажитесь мне потом на
глаза! Слышите: я серьезно говорю! На этот раз я уж серьезно говорю!
— Честнейшего, князь, честнейшего! — подхватил Лебедев, сверкая
глазами, — и именно только вы одни, благороднейший князь, в
состоянии были такое справедливое слово сказать!
Женщина дикая; дикая женщина, так-таки совершенно из дикого
состояния; а впрочем, дородная женщина, полная, высокая, блондинка, румяная (слишком даже),
глаза на меня сверкают.
Она отправилась в свою комнату. Но не успела она еще отдохнуть от объяснения с Паншиным и с матерью, как на нее опять обрушилась гроза, и с такой стороны, откуда она меньше всего ее ожидала. Марфа Тимофеевна вошла к ней в комнату и тотчас захлопнула за собой дверь. Лицо старушки было бледно, чепец набоку,
глаза ее блестели, руки, губы дрожали. Лиза изумилась: она никогда еще не видала своей умной и рассудительной тетки в таком
состоянии.
Лиза, Бертольди и Розанов стали около Полиньки так, чтобы по возможности закрыть ее от бесчисленных
глаз гуляющей толпы, но все-таки, разумеется, не могли достичь того, чтобы Полинька своим
состоянием не обратила на себя неприятного внимания очень большого числа людей.
Доктор и Помада вышли, а Лиза, оставшись одна в пустом доме, снова утупила в огонь
глаза и погрузилась в странное, столбняковое
состояние.
Глаза наши встречаются, и мы заливаемся таким гомерическим хохотом, что у нас на
глазах слезы, и мы не в
состоянии удержать порывов смеха, который душит нас.
— Послушайте, царица Раиса, я пьяница, а кое-что еще в
состоянии понимать, — бормотал Прозоров, моргая
глазами. — Везде жертвы… да! Это то же самое, что побочные продукты в промышленности. Лукреция совершеннолетняя, и сама понимает, что делает, а я молчу… Не мне и не вам ее учить… Оставимте ее в покое!.. Боже, боже мой!
Луша смотрела на двигавшуюся по улице процессию с потемневшими
глазами; на нее напало какое-то оцепенелое
состояние, так что она не могла двинуть ни рукой, ни ногой.
В господском доме выжидательное настроение давно уже отразилось в усталом выражении всех
глаз, в побледневших лицах и в том особенном нервном
состоянии, от которого у всех пересохло во рту.
Знакомо ли вам это странное
состояние? Ночью вы проснулись, раскрыли
глаза в черноту и вдруг чувствуете — заблудились, и скорее, скорее начинаете ощупывать кругом, искать что-нибудь знакомое и твердое — стену, лампочку, стул. Именно так я ощупывал, искал в Единой Государственной Газете — скорее, скорее — и вот...
Я всегда боялся отца, а теперь тем более. Теперь я носил в себе целый мир смутных вопросов и ощущений. Мог ли он понять меня? Мог ли я в чем-либо признаться ему, не изменяя своим друзьям? Я дрожал при мысли, что он узнает когда-либо о моем знакомстве с «дурным обществом», но изменить этому обществу, изменить Валеку и Марусе я был не в
состоянии. К тому же здесь было тоже нечто вроде «принципа»: если б я изменил им, нарушив данное слово, то не мог бы при встрече поднять на них
глаз от стыда.
Потом случилось что-то странное. Ромашову показалось, что он вовсе не спал, даже не задремал ни на секунду, а просто в течение одного только момента лежал без мыслей, закрыв
глаза. И вдруг он неожиданно застал себя бодрствующим, с прежней тоской на душе. Но в комнате уже было темно. Оказалось, что в этом непонятном
состоянии умственного оцепенения прошло более пяти часов.
В соседней комнате карточные столы уже заняты, а в передней раздаются первые звуки вальса. Я спешу к княжне Анне Львовне, которая в это время как-то робко озирается, как будто ища кого-то в толпе. Я подозреваю, что
глаза ее жаждут встретить чистенького чиновника Техоцкого, [См. «Княжна Анна Львовна». (Прим. Салтыкова-Щедрина.)] и, уважая тревожное
состояние ее сердца, почтительно останавливаюсь поодаль, в ожидании, покуда ей самой угодно будет заметить меня.
— Теперь она все-таки у меня на
глазах, а там… Ведь это такой бессовестный человек, что он и ангелочка не пожалеет… все
состояние на немок спустит!
Ибо самое беспорядочное положение вещей — и то не в
состоянии удовлетворить той беспредельной жажды стяжания, той суеты и беспорядочности, которые в их
глазах составляют истинный идеал беспечального жития.
Один французский капрал-бонапартист в
состоянии таращить
глаза, как идол, и ничего другого не выказывать кроме наклонности к жестокому обращению.
— Я не отговариваю. Отчего не съездить, если это необходимо? — отвечала Настенька, хотя на
глазах ее навернулись уж слезы и руки так дрожали, что она не в
состоянии была держать вилки.
В то мое время почти в каждом городке, в каждом околотке рассказывались маленькие истории вроде того, что какая-нибудь Анночка Савинова влюбилась без ума — о ужас! — в Ананьина, женатого человека, так что мать принуждена была возить ее в Москву, на воды, чтоб вылечить от этой безрассудной страсти; а Катенька Макарова так неравнодушна к карабинерному поручику, что даже на бале не в
состоянии была этого скрыть и целый вечер не спускала с него
глаз.