Неточные совпадения
А там я усядусь на верху
стены и отлично зажгу дрова, даже не
сходя вниз можно, потому что дрова почти соприкасаются
со стеной.
Когда Нехлюдов вернулся вслед за Катюшей в мужскую камеру, там все были в волнении. Набатов, везде ходивший,
со всеми входивший в сношения, всё наблюдавший, принес поразившее всех известие. Известие состояло в том, что он на
стене нашел записку, написанную революционером Петлиным, приговоренным к каторжным работам. Все полагали, что Петлин уже давно на Каре, и вдруг оказывалось, что он только недавно
прошел по этому же пути один с уголовными.
Чрез низкие ворота города (старинная
стена из булыжника окружала его
со всех сторон, даже бойницы не все еще обрушились) мы вышли в поле и,
пройдя шагов сто вдоль каменной ограды, остановились перед узенькой калиткой.
Старик прослыл у духоборцев святым;
со всех концов России
ходили духоборцы на поклонение к нему, ценою золота покупали они к нему доступ. Старик сидел в своей келье, одетый весь в белом, — его друзья обили полотном
стены и потолок. После его смерти они выпросили дозволение схоронить его тело с родными и торжественно пронесли его на руках от Владимира до Новгородской губернии. Одни духоборцы знают, где он схоронен; они уверены, что он при жизни имел уже дар делать чудеса и что его тело нетленно.
И даром, что отец Афанасий
ходил по всему селу
со святою водою и гонял черта кропилом по всем улицам, а все еще тетка покойного деда долго жаловалась, что кто-то, как только вечер, стучит в крышу и царапается по
стене.
На следующий вечер старший брат,
проходя через темную гостиную, вдруг закричал и
со всех ног кинулся в кабинет отца. В гостиной он увидел высокую белую фигуру, как та «душа», о которой рассказывал капитан. Отец велел нам идти за ним… Мы подошли к порогу и заглянули в гостиную. Слабый отблеск света падал на пол и терялся в темноте. У левой
стены стояло что-то высокое, белое, действительно похожее на фигуру.
Отворивший князю человек провел его без доклада и вел долго;
проходили они и одну парадную залу, которой
стены были «под мрамор»,
со штучным, дубовым полом и с мебелью двадцатых годов, грубою и тяжеловесною,
проходили и какие-то маленькие клетушки, делая крючки и зигзаги, поднимаясь на две, на три ступени и на столько же спускаясь вниз, и наконец постучались в одну дверь.
Медленно
прошел день, бессонная ночь и еще более медленно другой день. Она ждала кого-то, но никто не являлся. Наступил вечер. И — ночь. Вздыхал и шаркал по
стене холодный дождь, в трубе гудело, под полом возилось что-то. С крыши капала вода, и унылый звук ее падения странно сливался
со стуком часов. Казалось, весь дом тихо качается, и все вокруг было ненужным, омертвело в тоске…
Ей казалось, что во тьме
со всех сторон к дому осторожно крадутся, согнувшись и оглядываясь по сторонам, люди, странно одетые, недобрые. Вот кто-то уже
ходит вокруг дома, шарит руками по
стене.
Петра Михайлыча знали не только в городе и уезде, но, я думаю, и в половине губернии: каждый день, часов в семь утра, он выходил из дома за припасами на рынок и имел, при этом случае, привычку поговорить
со встречным и поперечным.
Проходя, например, мимо полуразвалившегося домишка соседки-мещанки, в котором из волокового окна [Волоковое окно — маленькое задвижное оконце, прорубавшееся в избах старинной постройки в боковых
стенах.] выглядывала голова хозяйки, повязанная платком, он говорил...
Прошло около двух месяцев
со вступления Александрова в белые
стены училища.
Прошли на перрон, где уже собралось много публики, остановились, прислонясь к
стене. Маклаков прикрыл глаза ресницами и точно задремал. Позванивали шпоры жандармов, звучно и молодо смеялась стройная женщина, черноглазая,
со смуглым лицом.
И там метель дозором
ходит,
Сдувая пыль
со стен седых...
Еще раз, кроваво вспыхнув, сказала угасающая мысль, что он, Васька Каширин, может здесь
сойти с ума, испытать муки, для которых нет названия, дойти до такого предела боли и страданий, до каких не доходило еще ни одно живое существо; что он может биться головою о
стену, выколоть себе пальцем глаза, говорить и кричать, что ему угодно, уверять
со слезами, что больше выносить он не может, — и ничего.
В дни погромов Сашка свободно
ходил по городу
со своей смешной обезьяньей, чисто еврейской физиономией. Его не трогали. В нем была та непоколебимая душевная смелость, та небоязнь боязни, которая охраняет даже слабого человека лучше всяких браунингов. Но один раз, когда он, прижатый к
стене дома, сторонился от толпы, ураганом лившейся во всю ширь улицы, какой-то каменщик, в красной рубахе и белом фартуке, замахнулся над ним зубилом и заорал...
Часть столовой — скучный угол
со старинными часами на
стене. Солидный буфет и большой стол, уходящий наполовину за пределы сцены. Широкая арка, занавешенная тёмной драпировкой, отделяет столовую от гостиной; гостиная глубже столовой, тесно заставлена старой мебелью. В правом углу горит небольшая электрическая лампа; под нею на кушетке Вера с книгой в руках. Между стульев
ходит Пётр, точно ищет чего-то. В глубине у окна Любовь, она встала коленями на стул, держится за спинку и смотрит в окно.
И впереди его, и сзади, и
со всех сторон поднимались
стены оврага, острой линией обрезая края синего неба, и всюду, впиваясь в землю, высились огромные серые камни — словно
прошел здесь когда-то каменный дождь и в бесконечной думе застыли его тяжелые капли.
Прошли две недели
со дня моего заключения в серые
стены старого мрачного здания, где вяло и монотонно катила свои тихие воды замкнутая институтская жизнь.
А ведь она каждый день топила печь, варила и пекла,
ходила по воду, рубила дрова, спала с ним на одной кровати, а когда он возвращался пьяный
со свадеб, она всякий раз с благоговением вешала его скрипку на
стену и укладывала его спать, и все это молча, с робким, заботливым выражением.
Когда были Конопацкие: я
ходил легко, легко танцевал, легко разговаривал и острил. Почти всегда дирижировал. Приятно было в котильоне идти в первой паре, придумывать фигуры, видеть, как твоей команде подчиняются все танцующие. Девичьи глаза следили за мною и вспыхивали радостью, когда я подходил и приглашал на танец. И
со снисходительною жалостью я смотрел на несчастливцев, хмуро подпиравших
стены танцевальной залы, и казалось странным: что же тут трудного — легко разговаривать, смеяться, знакомиться?
Сошел я вниз, в комнату, где жил с братом Мишею. Зажег лампу. И вдруг
со стены, из красноватого полумрака, глянуло на меня исковерканное мукою лицо с поднятыми кверху молящими глазами, с каплями крови под иглами тернового венца. Хромолитография «Ecce homo!» [«Вот человек!» (лат.)] Гвидо Рени. Всегда она будила во мне одно настроение. Что бы я ни делал, чему бы ни радовался, это страдающее божественною мукою лицо смотрело вверх молящими глазами и как бы говорило...
Они все трое
прошли еще гостиную, которая была несколько меньше первой и называлась голубой, в отличие от красной, по цвету обоев и мебели, и повернули в обширную столовую,
со стенами из черного дуба и с такою же меблировкою. На
стенах расположены были медальоны с художественно сделанными скульптурными изображениями убитой дичи, фруктов и тому подобных атрибутов объедения.
— Трубка из рук, подлая, выскочила, янтарь отлетел, он меня и давай арапником полосовать, насилу убег. К барыне явился, пятишницу пожаловала, да разве этим залечишь! Долго не
пройдут, проклятые, — отвечал тот, рассматривая свое лицо в снятое им
со стены зеркало.
Прошло около двух лет
со дня его приезда в Петербург от
стен Силистрии, а между тем за это короткое время с ним совершилась почти волшебная метаморфоза.
В этих сомнениях
прошло довольно времени, и уныние усиливалось, а за час до полудня люди, глядевшие в город
со стены, замахали руками и закричали...
Как-то, в самую скучную летнюю пору, в город заехал жонглер и,
ходя по городу, давал, где его принимали, свои незамысловатые представления, из коих одно пришлось очень по вкусу господам офицерам: артист сажал свою дочь на стул, плотно подвигая его спинкой к
стене, и, достав из мешка несколько кинжалов, метал их в
стену так, что они втыкались, обрамливая голову девушки
со всех сторон, но нигде ее не задевая.
Я в темноте избил руки и колена, отыскивая дверь. Вошел человек
со светом, и я увидал дверь. Я не могу уже биться в
стену, когда я вижу дверь, и еще менее могу утверждать, что я вижу дверь, нахожу, что лучше
пройти в дверь, но что это трудно, и потому я хочу продолжать биться коленками об
стену.