Неточные совпадения
Его симпатии к
советской России и к
русскому коммунизму совсем не означали симпатий к материализму.
Когда Союз — сначала
русских, а потом
советских — патриотов заявил о безоговорочном принятии
советской власти и режима в
советской России, то это меня возмутило.
Советскую власть я считал единственной
русской национальной властью, никакой другой нет, и только она представляет Россию в международных отношениях.
Между тем как я считаю главным вопросом вопрос об отношении к
русскому народу, к
советскому народу, к революции как внутреннему моменту в судьбе
русского народа.
У многочисленных слушателей
советской России того времени я находил более напряженный интерес к вопросам философским и вопросам религиозным, чем впоследствии у молодежи
русской эмиграции.
Но отношение к
русскому народу, к смыслу революции в исторической судьбе народа, к
советскому строю не тождественно с отношением к
советской власти, к власти государства.
Интересно отметить, что тогда, в Берлине, еще не чувствовалось абсолютного разрыва между
русским зарубежьем и
советской Россией.
Во мне вызывает сильное противление то, что для
русской эмиграции главный вопрос есть вопрос об отношении к
советской власти.
Я могу признавать положительный смысл революции и социальные результаты революции, могу видеть много положительного в самом
советском принципе, могу верить в великую миссию
русского народа и вместе с тем ко многому относиться критически в действиях
советской власти, могу с непримиримой враждой относиться к идеологической диктатуре.
Произошла также острая национализация
Советской России и возвращение ко многим традициям
русского прошлого.
Вопреки мнению славянофилов,
русский народ был народом государственным — это остается верным и для
советского государства — и вместе с тем это народ, из которого постоянно выходила вольница, вольное казачество, бунты Стеньки Разина и Пугачева, революционная интеллигенция, анархическая идеология, народ, искавший нездешнего царства правды.
Совершенно также и принадлежность к
советской России, к
русскому коммунистическому царству будет определяться исповеданием ортодоксально-коммуннистической веры.
Поэтому
русские коммунисты искренно возмущаются, когда им говорят, что в
советской России нет свободы.
В России вырастает не только коммунистический, но и
советской патриотизм, который есть просто
русский патриотизм.
Если бы программа
русского нигилизма была полностью осуществлена в
русском коммунизме, то для качества культуры получились бы результаты более разрушительные, чем мы это видим в
советской культуре.
Поражение
советской России было бы и поражением коммунизма, поражением мировой идеи, которую возвещает
русский народ.
Но сейчас, после революции, из всех
русских религиозных мыслителей XIX века Н. Федоров единственный популярный, и в
советской России есть целое Федоровское течение.
Но вместе с тем
русские символисты В. Иванов, А. Белый, А. Блок, страдавшие от одиночества, хотели всенародного искусства, пытались преодолеть упадочный эстетизм, искали социального заказа, употребляя
советскую терминологию.
И
советская власть оказалась единственной возможной в России властью в момент разложения войны, которой
русский народ не имел силы вынести, в момент духовного упадка и экономического разгрома, в момент ослабления нравственных устоев.