Только во сне я читал иной раз
собственные стихи или рассказы. Они были уже напечатаны, и в них было все, что мне было нужно: наш городок, застава, улицы, лавки, чиновники, учителя, торговцы, вечерние гуляния. Все было живое, и над всем было что-то еще, уже не от этой действительности, что освещало будничные картины не будничным светом. Я с восхищением перечитывал страницу за страницей.
Неточные совпадения
Это был мой первый сахалинский знакомый, поэт, автор обличительного стихотворения «СахалинО», которое начиналось так: «Скажи-ка, доктор, ведь недаром…» Потом он часто бывал у меня и гулял со мной по Александровску и его окрестностям, рассказывая мне анекдоты или без конца читая
стихи собственного сочинения.
Пушкина последнее воспоминание ко мне 13 декабря 826-го года: «Мой первый друг и пр.» — я получил от брата Михаилы в 843-м году
собственной руки Пушкина. Эта ветхая рукопись хранится у меня как святыня. Покойница А. Г. Муравьева привезла мне в том же году список с этих
стихов, но мне хотелось иметь подлинник, и очень рад, что отыскал его.
На заданные рифмы прошу вас докончить мысль. Вы ее знаете так же хорошо, как и я, а ваши
стихи будут лучше моих — и вечный переводчик
собственных именспокойнее будет думать о Ярославском именье…
У каждой почти барышни тогда — я в том уверен — хранилось в заветном ящике комода несколько тетрадей
стихов, переписанных с грамматическими, конечно, ошибками, но старательно и все
собственной рукой.
Александров чутким ухом услышал и понял, что никакие
стихи, кроме
собственных, Миртова совсем не интересуют, а тем более детские, наивные, жалкие и неумелые. Он изо всех сил набросился на сестру...
Стихи собственной фабрикации и гораздо лучше
стихов Калерии… Но я не буду читать их до конца: они аршин пять длиной… Дорогая сестра моя! Ты хочешь, чтобы я был серьезен? Так, вероятно, кривой хочет видеть всех нижних своих одноглазыми.
Как я ни был подготовлен к фокусам Ароматова, но его «Опыт» превзошел самые смелые ожидания: это была невообразимая окрошка из ученых выводов и сентенций, перемешанных с текстами священного писания,
стихами Гейне и
собственными размышлениями автора.
Молодой Калайдович не только оказывал горячее сочувствие моим
стихам, но, к немалому моему удовольствию, ввел меня в свое небольшое семейство, проживавшее в
собственном доме на Плющихе.
Чем жила Галактионовна — трудно сказать; но она жила в своей
собственной избушке, и ей оставалось заработать на хлеб, чего она достигала при помощи швейной машины, стучавшей в ее избушке по вечерам; если не было работы, Галактионовна посвящала свои досуги поэзии, и в ее
стихах из года в год проходили события и лица Пеньковского завода.
С его помощью все можно было сделать: магически помочь работе, принудить бога явиться, приблизиться и выслушать, можно было исправить будущее по своей воле, освободить свою душу от какой-нибудь ненормальности, и не только
собственную душу, но и душу злейшего из демонов; — без
стиха человек был ничто, со
стихом он становился богом.
Здесь как будто выражается какая-то попытка объяснить вопрос, обративши внимание на противодействие духа и тела. Но поэт не решается и на этом остановиться; несколько
стихов далее он отказывается от
собственных соображений, говоря...
Однажды утром Чарский чувствовал то благодатное расположение духа, когда мечтания явственно рисуются перед вами, и вы обретаете живые, неожиданные слова для воплощения видений ваших, когда
стихи легко ложатся под перо ваше, и звучн<ые> рифм<ы> бегут на встречу стройной мысли. Чарский погружен был душою в сладостное забвение… и свет, и мнения света, и его
собственные причуды для него не существовали. — Он писал
стихи.
Я прибегал к разным хитростям: предлагал какое-нибудь сомнение, притворялся не понимающим некоторых намеков, лгал на себя или на других, будто бы считающих такие-то стихотворения самыми лучшими, или, напротив, самыми слабыми, иногда читал его
стихи наизусть в подтверждение
собственных мыслей, нравственных убеждений или сочувствия к красотам природы.
Затем вышла воспитанница 2-го класса, добродушная, всеми любимая толстушка Баркова, и после низкого-низкого реверанса прочла русские
стихи собственного сочинения, в которых просто и задушевно выражалось горячее чувство любящих детей к их незабвенным Отцу и Матери.
Каганец погасили, и в комнате все
стихло, только за досчатою перегородкою два семинариста долго за полночь бубнили вслух: один отчетисто, с сознанием своего
собственного достоинства и достоинства произносимых слов, вырубал: «Homo improbus aliquando dolenter flagieiorum suorum recordabitur», [Дурной человек когда-нибудь с прискорбием будет вспоминать свой бесчестный поступок — Лат.] а другой заливчато зубрил: «По-латини Homo, человек, сие звучит энергично, твердо, но грубо; а по-французски человек л'ом — это мягко, гибко и нежно».
За обедом Тредьяковский громогласно произносит
стихи «
собственной работы...