Неточные совпадения
Хлестаков. Черт его знает, что такое, только не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят! И челюсти заболят, если съешь один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя; и зубы почернеют после этих
блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)Больше ничего нет?
Мишка. Да для вас, дядюшка, еще ничего не готово. Простова
блюда вы не будете кушать, а вот как барин ваш сядет за стол, так и вам того же кушанья отпустят.
Хлестаков. Как, только два
блюда?
Кто-де сумеет его
соблюсти?
Вам на роду написано
Блюсти крестьянство глупое,
А нам работать, слушаться,
Молиться за господ...
Чувство гнева на жену, не хотевшую
соблюдать приличий и исполнять единственное постановленное ей условие ― не принимать у себя своего любовника, не давало ему покоя.
— Да вот, как вы сказали, огонь
блюсти. А то не дворянское дело. И дворянское дело наше делается не здесь, на выборах, а там, в своем углу. Есть тоже свой сословный инстинкт, что должно или не должно. Вот мужики тоже, посмотрю на них другой раз: как хороший мужик, так хватает земли нанять сколько может. Какая ни будь плохая земля, всё пашет. Тоже без расчета. Прямо в убыток.
«Я должен объявить свое решение, что, обдумав то тяжелое положение, в которое она поставила семью, все другие выходы будут хуже для обеих сторон, чем внешнее statu quo, [прежнее положение] и что таковое я согласен
соблюдать, но под строгим условием исполнения с ее стороны моей воли, то есть прекращения отношений с любовником».
Новый доктор достал трубочку и прослушал больного, покачал головой, прописал лекарство и с особенною подробностью объяснил сначала, как принимать лекарство, потом — какую
соблюдать диэту.
Если правда, то
соблюсти приличия».
Программа нынешнего обеда ему очень понравилась: будут окуни живые, спаржа и la pièce de résistance [главное
блюдо] — чудесный, но простой ростбиф и сообразные вины: это из еды и питья.
Среднего роста, плотный, с вертлявою походкой, Михайлов, в своей коричневой шляпе, оливковом пальто и в узких панталонах, тогда как уже давно носили широкие, в особенности обыкновенностью своего широкого лица и соединением выражения робости и желания
соблюсти свое достоинство произвел неприятное впечатление.
— Отчего же и не пойти, если весело. Ça ne tire pas à conséquence. [Это не может иметь последствий.] Жене моей от этого не хуже будет, а мне будет весело. Главное дело —
блюди святыню дома. В доме чтобы ничего не было. А рук себе не завязывай.
— Пошли ко мне на дом, чтобы закладывали поскорей коляску тройкой, — сказал он слуге, подававшему ему бифстек на серебряном горячем
блюде, и, придвинув
блюдо, стал есть.
И Татарин с развевающимися фалдами побежал и через пять минут влетел с
блюдом открытых на перламутровых раковинах устриц и с бутылкой между пальцами.
— Да, — с гордым удовольствием отвечал Левин. — Да, это что-то странно, — продолжал он. — Так мы без расчета и живем, точно приставлены мы, как весталки древние,
блюсти огонь какой-то.
Бутылка кахетинского помогла нам забыть о скромном числе
блюд, которых было всего одно, и, закурив трубки, мы уселись: я у окна, он у затопленной печи, потому что день был сырой и холодный.
— Щи, моя душа, сегодня очень хороши! — сказал Собакевич, хлебнувши щей и отваливши себе с
блюда огромный кусок няни, известного
блюда, которое подается к щам и состоит из бараньего желудка, начиненного гречневой кашей, мозгом и ножками. — Эдакой няни, — продолжал он, обратившись к Чичикову, — вы не будете есть в городе, там вам черт знает что подадут!
На что Чичиков отвечал всякий раз: «Покорнейше благодарю, я сыт, приятный разговор лучше всякого
блюда».
Теперь Иван Потапыч мог бы хлебать с серебряного
блюда, да уж не хочет.
Лучше я съем двух
блюд, да съем в меру, как душа требует.
Это было у места, потому что Фемистоклюс укусил за ухо Алкида, и Алкид, зажмурив глаза и открыв рот, готов был зарыдать самым жалким образом, но, почувствовав, что за это легко можно было лишиться
блюда, привел рот в прежнее положение и начал со слезами грызть баранью кость, от которой у него обе щеки лоснились жиром.
Мужчины вскакивали со стульев и бежали отнимать у слуг
блюда, чтобы с необыкновенною ловкостию предложить их дамам.
Последние слова он уже сказал, обратившись к висевшим на стене портретам Багратиона и Колокотрони, [Колокотрони — участник национально-освободительного движения в Греции в 20-х г. XIX в.] как обыкновенно случается с разговаривающими, когда один из них вдруг, неизвестно почему, обратится не к тому лицу, к которому относятся слова, а к какому-нибудь нечаянно пришедшему третьему, даже вовсе незнакомому, от которого знает, что не услышит ни ответа, ни мнения, ни подтверждения, но на которого, однако ж, так устремит взгляд, как будто призывает его в посредники; и несколько смешавшийся в первую минуту незнакомец не знает, отвечать ли ему на то дело, о котором ничего не слышал, или так постоять,
соблюдши надлежащее приличие, и потом уже уйти прочь.
Не весело-то было ему с серебряного
блюда перейти за простую миску: казалось-то, что и руки ни к чему не подымались.
— Есть у меня, пожалуй, трехмиллионная тетушка, — сказал Хлобуев, — старушка богомольная: на церкви и монастыри дает, но помогать ближнему тугенька. А старушка очень замечательная. Прежних времен тетушка, на которую бы взглянуть стоило. У ней одних канареек сотни четыре. Моськи, и приживалки, и слуги, каких уж теперь нет. Меньшому из слуг будет лет шестьдесят, хоть она и зовет его: «Эй, малый!» Если гость как-нибудь себя не так поведет, так она за обедом прикажет обнести его
блюдом. И обнесут, право.
Что до того, как вести себя,
соблюсти тон, поддержать этикет, множество приличий самых тонких, а особенно наблюсти моду в самых последних мелочах, то в этом они опередили даже дам петербургских и московских.
Каких гонений, каких преследований не испытал, какого горя не вкусил, а за что? за то, что
соблюдал правду, что был чист на своей совести, что подавал руку и вдовице беспомощной, и сироте-горемыке!..
Книга эта читалась вместе с супом, соусом, жарким и даже с пирожным, так что иные
блюда оттого стыли, а другие принимались вовсе нетронутыми.
Обед, как видно, не составлял у Ноздрева главного в жизни;
блюда не играли большой роли: кое-что и пригорело, кое-что и вовсе не сварилось.
Покамест ему подавались разные обычные в трактирах
блюда, как-то: щи с слоеным пирожком, нарочно сберегаемым для проезжающих в течение нескольких неделей, мозги с горошком, сосиски с капустой, пулярка жареная, огурец соленый и вечный слоеный сладкий пирожок, всегда готовый к услугам; покамест ему все это подавалось и разогретое, и просто холодное, он заставил слугу, или полового, рассказывать всякий вздор — о том, кто содержал прежде трактир и кто теперь, и много ли дает дохода, и большой ли подлец их хозяин; на что половой, по обыкновению, отвечал: «О, большой, сударь, мошенник».
Насыщенные богатым летом, и без того на всяком шагу расставляющим лакомые
блюда, они влетели вовсе не с тем, чтобы есть, но чтобы только показать себя, пройтись взад и вперед по сахарной куче, потереть одна о другую задние или передние ножки, или почесать ими у себя под крылышками, или, протянувши обе передние лапки, потереть ими у себя над головою, повернуться и опять улететь, и опять прилететь с новыми докучными эскадронами.
— Точно-с, Павел Иванович, — сказал Селифан, оборотясь с козел, веселый, — очень почтенный барин. Угостительный помещик! По рюмке шампанского выслал. Точно-с, и приказал от стола отпустить
блюда — оченно хорошего
блюда, деликатного скусу. Такого почтительного господина еще и не было.
Заметив, что закуска была готова, полицеймейстер предложил гостям окончить вист после завтрака, и все пошли в ту комнату, откуда несшийся запах давно начинал приятным образом щекотать ноздри гостей и куда уже Собакевич давно заглядывал в дверь, наметив издали осетра, лежавшего в стороне на большом
блюде.
Татьяна любопытным взором
На воск потопленный глядит:
Он чудно вылитым узором
Ей что-то чудное гласит;
Из
блюда, полного водою,
Выходят кольца чередою;
И вынулось колечко ей
Под песенку старинных дней:
«Там мужички-то всё богаты,
Гребут лопатой серебро;
Кому поем, тому добро
И слава!» Но сулит утраты
Сей песни жалостный напев;
Милей кошурка сердцу дев.
Они хранили в жизни мирной
Привычки милой старины;
У них на масленице жирной
Водились русские блины;
Два раза в год они говели;
Любили круглые качели,
Подблюдны песни, хоровод;
В день Троицын, когда народ
Зевая слушает молебен,
Умильно на пучок зари
Они роняли слезки три;
Им квас как воздух был потребен,
И за столом у них гостям
Носили
блюда по чинам.
Первый долг и первая честь козака есть
соблюсти товарищество.
Они, как видно, испугались приезда паничей, не любивших спускать никому, или же просто хотели
соблюсти свой женский обычай: вскрикнуть и броситься опрометью, увидевши мужчину, и потому долго закрываться от сильного стыда рукавом.
В изобилии и роскошном избытке всего текли дни мои; лучшие, дорогие
блюда и сладкие вина были мне снедью.
Она уже успела нарезать ломтями принесенный рыцарем хлеб, несла его на золотом
блюде и поставила перед своею панною.
И она опустила тут же свою руку, положила хлеб на
блюдо и, как покорный ребенок, смотрела ему в очи. И пусть бы выразило чье-нибудь слово… но не властны выразить ни резец, ни кисть, ни высоко-могучее слово того, что видится иной раз во взорах девы, ниже́ того умиленного чувства, которым объемлется глядящий в такие взоры девы.
Из яств, кроме кутьи, было три-четыре
блюда (между прочим, и блины), всё с кухни Амалии Ивановны, да сверх того ставились разом два самовара для предполагавшихся после обеда чаю и пуншу.
Тут, за перегородкой, две хозяйские служанки хлопотали около двух больших самоваров, около бутылок, тарелок и
блюд с пирогом и закусками, принесенных с хозяйской кухни.
При этом всегда они брали с собой кутью на белом
блюде, в салфетке, а кутья была сахарная из рису и изюму, вдавленного в рис крестом.
Пришел я в первый день поутру со службы, смотрю: Катерина Ивановна два
блюда сготовила, суп и солонину под хреном, о чем и понятия до сих пор не имелось.
Он сам ко Льву попал на
блюдо.
— Арина Власьевна приказали просить чай кушать, — проговорила Анфисушка, проходя мимо с огромным
блюдом спелой малины.
Базаров сидел потупившись и не касался ни до одного
блюда.
Но в этот вечер они смотрели на него с вожделением, как смотрят любители вкусно поесть на редкое
блюдо. Они слушали его рассказ с таким безмолвным напряжением внимания, точно он столичный профессор, который читает лекцию в глухом провинциальном городе обывателям, давно стосковавшимся о необыкновенном. В комнате было тесно, немножко жарко, в полумраке сидели согнувшись покорные люди, и было очень хорошо сознавать, что вчерашний день — уже история.
Самгина сильно толкнули; это китаец, выкатив глаза, облизывая губы, пробивался к буфету. Самгин пошел за ним, посмотрел, как торопливо, жадно китаец выпил стакан остывшего чая и, бросив на
блюдо бутербродов грязную рублевую бумажку, снова побежал в залу. Успокоившийся писатель, наливая пиво в стакан, внушал человеку в голубом кафтане...