Неточные совпадения
Но под этой неподвижностью таилась зоркость, чуткость и тревожность, какая заметна иногда в лежащей, по-видимому покойно и беззаботно,
собаке. Лапы сложены вместе, на лапах покоится спящая морда, хребет согнулся в тяжелое, ленивое кольцо: спит совсем, только одно веко все
дрожит, и из-за него чуть-чуть сквозит черный глаз. А пошевелись кто-нибудь около, дунь ветерок, хлопни дверь, покажись чужое лицо — эти беспечно разбросанные члены мгновенно сжимаются, вся фигура полна огня, бодрости, лает, скачет…
На биваке костер горел ярким пламенем. Дерсу сидел у огня и, заслонив рукой лицо от жара, поправлял дрова, собирая уголья в одно место; старик Китенбу гладил свою
собаку. Альпа сидела рядом со мной и, видимо,
дрожала от холода.
Действительно, кто-то тихонько шел по гальке. Через минуту мы услышали, как зверь опять встряхнулся. Должно быть, животное услышало нас и остановилось. Я взглянул на мулов. Они жались друг к другу и, насторожив уши, смотрели по направлению к реке.
Собаки тоже выражали беспокойство. Альпа забилась в самый угол палатки и
дрожала, а Леший поджал хвост, прижал уши и боязливо поглядывал по сторонам.
Утки хлопотливо плескались и ковыляли в этих лужицах;
собака,
дрожа всем телом и жмурясь, грызла кость на поляне; пегая корова тут же лениво щипала траву, изредка закидывая хвост на худую спину.
Только истинные охотники могут оценить всю прелесть этой картины, когда
собака, беспрестанно останавливаясь, подойдет, наконец, вплоть к самому вальдшнепу, поднимет ногу и,
дрожа, как в лихорадке, устремив страстные, очарованные, как будто позеленевшие глаза на то место, где сидит птица, станет иссеченным из камня истуканом, умрет на месте, как выражаются охотники.
Она говорила с усмешкой в глазах и порой точно вдруг перекусывала свою речь, как нитку. Мужики молчали. Ветер гладил стекла окон, шуршал соломой по крыше, тихонько гудел в трубе. Выла
собака. И неохотно, изредка в окно стучали капли дождя. Огонь в лампе
дрогнул, потускнел, но через секунду снова разгорелся ровно и ярко.
Один, услыхав близкий ружейный выстрел, бросается на него, как горячая легавая
собака, оставляя и бабки, и свайку, и своих товарищей — это будущий стрелок. Один кладет приваду из мякины, ставит волосяные силья или настораживает корыто и караулит воробьев, лежа где-нибудь за углом, босой, в одной рубашонке,
дрожа от дождя и холода, — это будущий птицелов и зверолов.
Бессеменов(оборачиваясь к ней, смотрит на нее сначала сердито и потом, улыбаясь в бороду, говорит). Ну, тащи ватрушки… тащи… Эхе-хе! (Акулина Ивановна бросается к шкафу, а Бессеменов говорит дочери.) Видишь, мать-то, как утка от
собаки птенцов своих, вас от меня защищает… Всё
дрожит, всё боится, как бы я словом-то не ушиб вас… Ба, птичник! Явился, пропащий!
Ты, балаганный Петрушка, бесчестил швеек, обещая сделать из них опереточных примадонн, в тебя стреляли, как в бешеную
собаку, когда ты убегал из опозоренных тобою спален, ты
дрожал над каждой копейкой и отдавал тайком деньги в незаконный рост, и только потому не сделался под старость содержателем ссудной кассы, что тебя, когда ты стал скорбен главою, обобрала первая попавшаяся судомойка.
— Ой, хитришь ты, старая
собака, — сказал Бузыга, и в его сильном голосе
дрогнули, нежданно прорвавшись, какие-то звериные звуки. — Смотри, брат, — тебе Бузыгу не учить. Когда Бузыга сказал, что он в Крешеве, то, значит, его будут шукать в Филипповичах, а Бузыга тем часом в Степани на ярмарке коней продает. Тебе Шпак правду говорит: лучше молчи.
— Я думаю, хорошо. Еще бы не хорошо. Но только вы двери все-таки велите запирать. Вавилон — Вавилоном, а больница — больницей. — Он громко захохотал, но губы его
дрожали, и смех вышел также дрожащий и напоминал, скорее, лай озябшей
собаки.
Наступило молчание. Фельдшер,
дрожа и всхлипывая, дул на ладони и весь ёжился, и делал вид, что он очень озяб и замучился. Слышно было, как завывали на дворе не унимавшиеся
собаки. Стало скучно.
Дрожа от гнева и холода, не зная, что делать, фельдшер выстрелил из револьвера в
собак и не попал ни в одну, потом бросился назад в дом.
Прохожий (берет покупку. Молчание). Ты думаешь, я не понимаю… (Голос
дрожит.) Я в полном смысле понимаю. Избил бы ты меня, как
собаку, мне бы легче было. Разве я не понимаю, кто я. Подлец я, дегенерат, значит. Прости Христа ради. (Бросает на стол чай-сахар и, всхлипывая, быстро уходит.)
Я видел, как сеттер начал
дрожать от волнения, и приготовился схватить его. Если бы он бросился на малютку медвежонка! Но вышло совсем другое, чего никто не ожидал.
Собака посмотрела на меня, точно спрашивая согласия, и подвигалась вперед медленными, рассчитанными шагами. До медвежонка оставалось всего каких-нибудь пол-аршина, но
собака не решалась сделать последнего шага, а только еще сильнее вытянулась и сильно потянула в себя воздух: она желала, по собачьей привычке, сначала обнюхать неизвестного врага.
Но мне снова стало нехорошо. Озноб, странная тоска и
дрожь в самом основании языка. Меня мутила эта падаль, которую я давил ногами, и Мне хотелось встряхнуться, как
собаке после купанья. Пойми, ведь это был первый раз, когда Я видел и ощущал твой труп, мой дорогой читатель, и он Мне не понравился, извини. Почему он не возражал, когда Я ногой попирал его лицо? У Джорджа было молодое, красивое лицо, и он держался с достоинством. Подумай, что и в твое лицо вдавится тяжелая нога, — и ты будешь молчать?
Лодка медленно проплыла несколько аршин, постепенно заворачивая вбок, и наконец остановилась. Все притихли. Две волны ударились о берега, и поверхность реки замерла. С луга тянуло запахом влажного сена, в Санине лаяли
собаки. Где-то далеко заржала лошадь в ночном. Месяц слабо
дрожал в синей воде, по поверхности реки расходились круги. Лодка повернула боком и совсем приблизилась к берегу. Дунул ветер и слабо зашелестел в осоке, где-то в траве вдруг забилась муха.
Она уже узнала князя и не отрывала глаз от его фигуры. Трудно описать восторг и страдание, какими светилось ее некрасивое лицо! Ее глаза улыбались и блестели, губы
дрожали и смеялись, а лицо тянулось ближе к стеклам. Держась обеими руками за цветочный горшок, немного приподняв одну ногу и притаив дыхание, она напоминала
собаку, которая делает стойку и с страстным нетерпением ожидает «пиль!»
— Улюлюлю, — шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов.
Собаки,
дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.