Неточные совпадения
Уж мы различали почтовую
станцию, кровли окружающих ее саклей, и перед нами мелькали приветные огоньки, когда пахнул сырой, холодный ветер, ущелье загудело и пошел мелкий дождь. Едва успел я накинуть бурку, как повалил снег. Я с благоговением
посмотрел на штабс-капитана…
Вошел,
на рассвете,
на станцию, — за ночь вздремнул, изломан, глаза заспаны, — взял кофею;
смотрю — Марфа Петровна вдруг садится подле меня, в руках колода карт: «Не загадать ли вам, Аркадий Иванович,
на дорогу-то?» А она мастерица гадать была.
Лошади подбежали к вокзалу маленькой
станции, Косарев, получив
на чай, быстро погнал их куда-то во тьму, в мелкий, почти бесшумный дождь, и через десяток минут Самгин раздевался в пустом купе второго класса,
посматривая в окно, где сквозь мокрую тьму летели злые огни, освещая
на минуту черные кучи деревьев и крыши изб, похожие
на крышки огромных гробов. Проплыла стена фабрики, десятки красных окон оскалились, точно зубы, и показалось, что это от них в шум поезда вторгается лязгающий звук.
Когда поезд подошел к одной из маленьких
станций, в купе вошли двое штатских и жандармский вахмистр, он
посмотрел на пассажиров желтыми глазами и сиплым голосом больного приказал...
Чувствуя себя, как во сне, Самгин
смотрел вдаль, где, среди голубоватых холмов снега, видны были черные бугорки изб, горел костер, освещая белую стену церкви, красные пятна окон и раскачивая золотую луковицу колокольни.
На перроне
станции толпилось десятка два пассажиров, окружая троих солдат с винтовками, тихонько спрашивая их...
Печальный, пустынный и скудный край! Как ни пробуют, хлеб все плохо родится. Дальше, к Якутску, говорят, лучше: и население гуще, и хлеб богаче, порядка и труда больше. Не знаю;
посмотрим. А тут, как поглядишь, нет даже сенокосов; от болот топко; сена мало, и скот пропадает. Овощи родятся очень хорошо, и
на всякой
станции, начиная от Нелькана, можно найти капусту, морковь, картофель и проч.
— Постой, что еще вперед будет! Площадь-то какая прежде была? экипажи из грязи народом вытаскивали! А теперь
посмотри — как есть красавица! Собор-то, собор-то!
на кумпол-то взгляни! За пятнадцать верст, как по остреченскому тракту едешь, видно! Как с последней
станции выедешь — всё перед глазами, словно вот рукой до города-то подать! Каменных домов сколько понастроили! А ужо, как Московскую улицу вымостим да гостиный двор выстроим — чем не Москва будет!
Два дня уже тащился
на сдаточных знакомый нам тарантас по тракту к Москве. Калинович почти не подымал головы от подушки. Купец тоже больше молчал и с каким-то упорством
смотрел вдаль; но что его там занимало — богу известно. В Серповихе,
станций за несколько от Москвы, у них ямщиком очутилась баба, в мужицких только рукавицах и шапке, чтоб не очень уж признавали и забижали
на дороге. Купец заметил было ей...
Чувство это в продолжение 3-месячного странствования по
станциям,
на которых почти везде надо было ждать и встречать едущих из Севастополя офицеров, с ужасными рассказами, постоянно увеличивалось и наконец довело до того бедного офицера, что из героя, готового
на самые отчаянные предприятия, каким он воображал себя в П., в Дуванкòй он был жалким трусом и, съехавшись месяц тому назад с молодежью, едущей из корпуса, он старался ехать как можно тише, считая эти дни последними в своей жизни,
на каждой
станции разбирал кровать, погребец, составлял партию в преферанс,
на жалобную книгу
смотрел как
на препровождение времени и радовался, когда лошадей ему не давали.
На станциях Полозов аккуратно расплачивался, замечал время по часам и награждал почтальонов — мало или много,
смотря по их усердию.
Адмиральша не совсем доверчиво
посмотрела на дочь и уж
станции через две после этого разговора начала будто бы так, случайно, рассуждать, что если бы Ченцов был хоть сколько-нибудь честный человек, то он никогда бы не позволил себе сделать того, что он сделал, потому что он женат.
Через минуту Лена
смотрела в открытое окно, как исправник уселся, причем какая-то темная небольшая фигура противно суетилась около тарантаса. Лошади взяли с места, и тарантас покатился между рядами берез в том направлении, откуда только что приехали наши путники. Скоро он превратился в темную точку, и только меланхолический звон колокольчика как будто перекликался все, подавая голос издали, из темноты,
на освещенную
станцию.
Дик Дикинсон прислушался: к
станции подходил поезд. Судья
посмотрел на Джона своими острыми глазами и сказал...
Как-то перед масленицей пошел сильный дождь с крупой; старик и Варвара подошли к окну, чтобы
посмотреть, а глядь — Анисим едет в санях со
станции. Его совсем не ждали. Он вошел в комнату беспокойный и чем-то встревоженный и таким оставался потом всё время; и держал себя как-то развязно. Не спешил уезжать, и похоже было, как будто его уволили со службы. Варвара была рада его приезду; она поглядывала
на него как-то лукаво, вздыхала и покачивала головой.
— Как же нет лошадей? — возразил я,
посмотрев в книгу, выложенную, по-видимому, недавно
на видном месте. — Две тройки должны быть
на станции.
Посмотрел на него начальник
станции, подумал и говорит...
Кисельников. Эх, маменька! А я-то что! Я лучше-то и не стою. Знаете, маменька, загоняют почтовую лошадь, плетется она нога за ногу, повеся голову, ни
на что не
смотрит, только бы ей дотащиться кой-как до
станции: вот и я таков стал.
Вскоре впереди, между перелесками, послышался звон колокольцев, и, растянувшись длинным караваном с переметными сумами в седлах, мимо нас пробежала встречная почта. Передовой ямщик наш проводил ее разочарованным взглядом — очевидно, он надеялся приехать
на станцию раньше и заодно
на обратном пути захватить часть почты
на свою четверку. К одной выгодной очереди он, таким образом, присоединил бы и другую, выгодную уже для всего станка. Микеша
посмотрел на его разочарованную фигуру и свистнул.
— Я
на его чистоту не льщусь, а как вот придет сейчас первая
станция — здесь одна сторожиха из керосиновой бутылочки водку продает, — я поднесу кондуктору бутершафт, и мы его встряхнем и что в бельевой корзине есть,
посмотрим… какие там у него составы…
Все время, пока Игнат ходил, — а это продолжалось так долго, что я даже боялся, как бы он не заблудился, — советчик говорил мне самоуверенным, спокойным топом, как надо поступать во время метели, как лучше всего отпрячь лошадь и пустить, что она, как бог свят, выведет, или как иногда можно и по звездам
смотреть, и как, ежели бы он передом ехал, уж мы бы давно были
на станции.
Козулькой называется расстояние в 22 версты между
станциями Чернореченской и Козульской (это между городами Ачинском и Красноярском). За две, за три
станции до страшного места начинают уж показываться предвестники. Один встречный говорит, что он четыре раза опрокинулся, другой жалуется, что у него ось сломалась, третий угрюмо молчит и
на вопрос, хороша ли дорога, отвечает: «Очень хороша, чёрт бы ее взял!»
На меня все
смотрят с сожалением, как
на покойника, потому что у меня собственный экипаж.
Ужасы и скорби жизни теряют свою безнадежную черноту под светом таинственной радости, переполняющей творчески работающее тело беременной женщины. В темную осеннюю ночь брошенная Катюша
смотрит с платформы
станции на Нехлюдова, сидящего в вагоне первого класса. Поезд уходит.
Д’Омарен долго
смотрел вслед прекрасной графине. Французу страстно захотелось поговорить с женщиной, которую он ударил и которая
на удар ответила фразой: «Пусть будет так»; но, когда она скрылась с его глаз, он повернул назад и быстро зашагал к железнодорожной
станции. Он исполнил данное ему поручение и ехал теперь за наградой…
Не знаю, как теперь, а тогда Василев Майдан была холодная, бесприютная
станция в открытом поле. Довольно безобразный, обшитый тесом дом, с двумя казенными колоннами
на подъезде,
смотрел неприветливо и нелюдимо — и
на самом деле, сколько мне известно, дом этот был холоден; но тем не менее я так устал, что решился здесь заночевать.
Офицеры украдкою шмыгали мимо сидевших за столами солдат, торопливо выпивали у стойки рюмку водки и исчезали.
На моих глазах пьяный ефрейтор, развалившись за столом, ругал русскими ругательствами стоявшего в пяти шагах коменданта
станции. Комендант
смотрел в сторону и притворялся, что не слышит.
— Одна. — Она ответила голосом, как будто из другого мира. Глаза
смотрели неподвижно, — огромные, темные, средь темных кругов. — Вы знаете, я заказала в Мукдене гроб и хотела сдать его
на поезд, отвезти в Россию… Гроб не поспел, так
на поезд не приняли… Не приняли…
Станцию уже бросали.
В солдатских вагонах шло непрерывное пьянство. Где, как доставали солдаты водку, никто не знал, но водки у них было сколько угодно. Днем и ночью из вагонов неслись песни, пьяный говор, смех. При отходе поезда от
станции солдаты нестройно и пьяно, с вялым надсадом, кричали «ура», а привыкшая к проходящим эшелонам публика молча и равнодушно
смотрела на них.
Мы клали их в шатры, подбинтовывали тех, у кого повязки промокли;
смотря по времени дня, кормили обедом или поили чаем, к вечеру нагружали всех
на двуколки и отвозили
на станцию.
Нарочный по несколько раз в день ездил в шарабане
на станцию железной дороги справляться, не пришла ли депеша, а Неелов, обыкновенно стоя с биноклем у окна своего кабинета, пристально
смотрел на видневшуюся дорогу, по которой он должен был возвратиться в усадьбу.
На одной из
станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь
на передней телеге, что-то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые, молча, с кротким и болезненным детским участием,
смотрели на скачущего мимо их курьера.
Посмотрели на него все и подивилися: что за нахал такой! Местные обитатели все этого человека знали, и знали, что сан у него не велик — так как он был не штатский, не военный, а просто смотрителишка при каком-то местном маленьком интендантском или комиссариатском запасе, и грыз вместе с крысами казенные сухари да подошвы, и таким манером себе как раз через дорогу против
станции хорошенький деревянный домик с мезонином нагрыз.