Неточные совпадения
Я пошла
на речку быструю,
Избрала я место тихое
У ракитова куста.
Села я
на серый камушек,
Подперла рукой головушку,
Зарыдала, сирота!
Громко я звала родителя:
Ты приди, заступник батюшка!
Посмотри на дочь любимую…
Понапрасну я звала.
Нет великой оборонушки!
Рано гостья бесподсудная,
Бесплемянная, безродная,
Смерть родного унесла!
Обе несомненно знали, что такое была жизнь и что такое была
смерть, и хотя никак не могли ответить и не поняли бы даже тех вопросов, которые представлялись Левину, обе не сомневались в значении этого явления и совершенно одинаково, не только между собой, но разделяя этот взгляд с миллионами людей,
смотрели на это.
Я пристально
посмотрел ему в глаза; но он спокойным и неподвижным взором встретил мой испытующий взгляд, и бледные губы его улыбнулись; но, несмотря
на его хладнокровие, мне казалось, я читал печать
смерти на бледном лице его.
В окно
смотрели три звезды, вкрапленные в голубоватое серебро лунного неба. Петь кончили, и точно от этого стало холодней. Самгин подошел к нарам, бесшумно лег, окутался с головой одеялом, чтоб не видеть сквозь веки фосфорически светящегося лунного сумрака в камере, и почувствовал, что его давит новый страшок, не похожий
на тот, который он испытал
на Невском; тогда пугала
смерть, теперь — жизнь.
Сначала я был совершенно ничего и даже
на них сердился; жил в Луге, познакомился с Лизаветой Макаровной, но потом, еще месяц спустя, я уже
смотрел на мой револьвер и подумывал о
смерти.
С этим же равнодушием он, то есть Фаддеев, — а этих Фаддеевых легион —
смотрит и
на новый прекрасный берег, и
на невиданное им дерево, человека — словом, все отскакивает от этого спокойствия, кроме одного ничем не сокрушимого стремления к своему долгу — к работе, к
смерти, если нужно.
И он вспомнил, как за день до
смерти она взяла его сильную белую руку своей костлявой чернеющей ручкой,
посмотрела ему в глаза и сказала: «Не суди меня, Митя, если я не то сделала», и
на выцветших от страданий глазах выступили слезы.
А высший начальник, тоже
смотря по тому, нужно ли ему отличиться или в каких он отношениях с министром, — или ссылает
на край света, или держит в одиночном заключении, или приговаривает к ссылке, к каторге, к
смерти, или выпускает, когда его попросит об этом какая-нибудь дама.
Федор Павлович узнал о
смерти своей супруги пьяный; говорят, побежал по улице и начал кричать, в радости воздевая руки к небу: «Ныне отпущаеши», а по другим — плакал навзрыд как маленький ребенок, и до того, что, говорят, жалко даже было
смотреть на него, несмотря
на все к нему отвращение.
Полозова хватило, как обухом по лбу. Ждать
смерти, хоть скоро, но неизбежно, скоро ли, да и наверное ли? и услышать: через полчаса ее не будет в живых — две вещи совершенно разные. Кирсанов
смотрел на Полозова с напряженным вниманием: он был совершенно уверен в эффекте, но все-таки дело было возбуждающее нервы; минуты две старик молчал, ошеломленный: — «Не надо! Она умирает от моего упрямства! Я
на все согласен! Выздоровеет ли она?» — «Конечно», — сказал Кирсанов.
Кирила Петрович с великим удовольствием стал рассказывать подвиг своего француза, ибо имел счастливую способность тщеславиться всем, что только ни окружало его. Гости со вниманием слушали повесть о Мишиной
смерти и с изумлением
посматривали на Дефоржа, который, не подозревая, что разговор шел о его храбрости, спокойно сидел
на своем месте и делал нравственные замечания резвому своему воспитаннику.
Я
смотрел на старика: его лицо было так детски откровенно, сгорбленная фигура его, болезненно перекошенное лицо, потухшие глаза, слабый голос — все внушало доверие; он не лгал, он не льстил, ему действительно хотелось видеть прежде
смерти в «кавалерии и регалиях» человека, который лет пятнадцать не мог ему простить каких-то бревен. Что это: святой или безумный? Да не одни ли безумные и достигают святости?
С тех пор я не мог
на него равнодушно
смотреть до самой его
смерти в 1845 году.
Тогда только оценил я все безотрадное этой жизни; с сокрушенным сердцем
смотрел я
на грустный смысл этого одинокого, оставленного существования, потухавшего
на сухом, жестком каменистом пустыре, который он сам создал возле себя, но который изменить было не в его воле; он знал это, видел приближающуюся
смерть и, переламывая слабость и дряхлость, ревниво и упорно выдерживал себя. Мне бывало ужасно жаль старика, но делать было нечего — он был неприступен.
В господском доме, за обедом, за чаем, когда бы ни собрались господа, только и было речи что о Федоте.
На смерть его
смотрели как
на бедствие.
Ему казалось, что стоило Устеньке подняться, как все мириады частиц Бубнова бросятся
на него и он растворится в них, как крупинка соли, брошенная в стакан воды. Эта сцена закончилась глубоким обмороком. Очнувшись, доктор ничего не помнил. И это мучило его еще больше. Он тер себе лоб, умоляюще
смотрел на ухаживавшую за ним Устеньку и мучился, как приговоренный к
смерти.
Знаешь ли, что женщина способна замучить человека жестокостями и насмешками и ни разу угрызения совести не почувствует, потому что про себя каждый раз будет думать,
смотря на тебя: «Вот теперь я его измучаю до
смерти, да зато потом ему любовью моею наверстаю…»
За три дня до своей
смерти, в прелестный летний вечер, она попросила, чтоб подняли штору и отворили окно в ее спальне. Окно выходило в садик; она долго
смотрела на густую зелень,
на заходящее солнце и вдруг попросила, чтоб нас оставили одних.
О, да, я помнил ее!.. Когда она, вся покрытая цветами, молодая и прекрасная, лежала с печатью
смерти на бледном лице, я, как зверек, забился в угол и
смотрел на нее горящими глазами, перед которыми впервые открылся весь ужас загадки о жизни и
смерти. А потом, когда ее унесли в толпе незнакомых людей, не мои ли рыдания звучали сдавленным стоном в сумраке первой ночи моего сиротства?
« — Если так, зачем же
смерть отца тебя печалит, как будто тем закон природы изменен! Так кажется,
смотря на грусть твою», — продолжала королева.
Ее начал серьезно лечить Сверстов, объявивши Егору Егорычу и Сусанне, что старуха поражена нервным параличом и что у нее все более и более будет пропадать связь между мозгом и языком, что уже и теперь довольно часто повторялось; так, желая сказать: «Дайте мне ложку!» — она говорила: «Дайте мне лошадь!» Муза с самого первого дня приезда в Кузьмищево все
посматривала на фортепьяно, стоявшее в огромной зале и про которое Муза по воспоминаниям еще детства знала, что оно было превосходное, но играть
на нем она не решалась, недоумевая, можно ли так скоро после
смерти сестры заниматься музыкой.
— Я не понимаю тебя! Неужели ты этими словами оплакиваешь
смерть Людмилы или жены твоей! — проговорила она с легким укором и вместе с тем
смотря жгучим и ревнивым взором
на Ченцова.
Как ни бесстрашен бывает человек, он никогда не равнодушен к мысли, что его ожидает близкая
смерть, не славная
смерть среди стука мечей или грома орудий, но темная и постыдная, от рук презренного палача. Видно, Серебряный, проезжая мимо места казней, не умел подавить внутреннего волнения, и оно невольно отразилось
на впечатлительном лице его; вожатые
посмотрели на князя и усмехнулись.
Не колеблясь ни минуты, князь поклонился царю и осушил чашу до капли. Все
на него
смотрели с любопытством, он сам ожидал неминуемой
смерти и удивился, что не чувствует действий отравы. Вместо дрожи и холода благотворная теплота пробежала по его жилам и разогнала
на лице его невольную бледность. Напиток, присланный царем, был старый и чистый бастр. Серебряному стало ясно, что царь или отпустил вину его, или не знает еще об обиде опричнины.
Вот
смотри же ты, пожалуйста: от лошадей идол сам себе получил дурную
смерть на дороге, об вечерней поре.
Другие
смотрят на это явление как
на нечто ужасное, жестокое, но как
на неизбежное и роковое, как болезнь или
смерть.
Семён Маклаков боялся
смерти, — посинев от страха, он умоляюще
смотрел на брата и бормотал...
— Я. — Гарден принес к столу стул, и комиссар сел; расставив колена и опустив меж них сжатые руки, он некоторое время
смотрел на Геза, в то время как врач, подняв тяжелую руку и помяв пальцами кожу лба убитого, констатировал
смерть, последовавшую, по его мнению, не позднее получаса назад.
Трофим, мельник, в позапрошлом году у себя
на млине удавился, а я его только за два дня перед тем видела и тогда же сказала бабушке: «Вот
посмотри, бабуся, что Трофим
на днях дурной
смертью умрет».
Я испытывал каждый раз какое-то жуткое чувство, когда Мелюдэ протягивала мне свою изящную тонкую ручку и
смотрела прямо в лицо немигающими наивно открытыми глазами, — получалось таксе же ощущение, какое испытываешь, здороваясь с теми больными, которые еще двигаются
на ногах, имеют здоровый вид и про которых знаешь, что они бесповоротно приговорены к
смерти.
— Все это прописная мораль, батенька… Если уж
на то пошло, то
посмотри на меня: перед тобой стоит великий человек, который напишет «песни
смерти». А ведь ты этого не замечал… Живешь вместе со мной и ничего не видишь… Я расплачусь за свои недостатки и пороки золотой монетой…
Смерть!
смерть! о, это слово здесь,
Везде, — я им проникнут весь,
Оно меня преследует; безмолвно
Смотрел я целый час
на труп ее немой,
И сердце было полно, полно
Невыразимою тоской.
— Ах, мерзавцы! — гремит Далматов и продолжает чихать
на весь сад. Мы исчезаем.
На другой день как ни в чем не бывало Далматов пришел
на репетицию, мы тоже ему виду не подали, хотя он подозрительно
посматривал на мою табакерку,
на Большакова и
на Давыдова. Много после я рассказал ему о проделке, да много-много лет спустя, незадолго до
смерти В.Н. Давыдова, сидя в уборной А.И. Южина в Малом театре, мы вспоминали прошлое. Давыдов напомнил...
— Так, Федорыч, Митя болтает что ему вздумается, а
смерть придет, как бог велит… Ты думаешь — со двора, а голубушка —
на двор: не успеешь стола накрыть… Здравствуй, Дмитрич, — продолжал он, подойдя к Юрию. — И ты здесь попиваешь?.. Ай да молодец!..
Смотри не охмелей!
— А не хочется умирать, — тихо сказал Ярцев. — Никакая философия не может помирить меня со
смертью, и я
смотрю на нее просто как
на погибель. Жить хочется.
Не ожидая помощи, изнуренные трудами и голодом, с каждым днем теряя надежды, люди в страхе
смотрели на эту луну, острые зубья гор, черные пасти ущелий и
на шумный лагерь врагов — всё напоминало им о
смерти, и ни одна звезда не блестела утешительно ля них.
— Ах, да… вот! Представь себе! у нас вчера целый содом случился. С утра мой прапорщик пропал. Завтракать подали — нет его; обедать ждали-ждали — нет как нет! Уж поздно вечером, как я из моей tournee [поездки (франц.)] воротилась, пошли к нему в комнату,
смотрим, а там
на столе записка лежит. «Не обвиняйте никого в моей
смерти. Умираю, потому что результатов не вижу. Тело мое найдете
на чердаке»… Можешь себе представить мое чувство!
— Сам молчи! А я поговорю… Я вот
смотрю на вас, — жрёте вы, пьёте, обманываете друг друга… никого не любите… чего вам надо? Я — порядочной жизни искал, чистой… нигде её нет! Только сам испортился… Хорошему человеку нельзя с вами жить. Вы хороших людей до
смерти забиваете… Я вот — злой, сильный, да и то среди вас — как слабая кошка среди крыс в тёмном погребе… Вы — везде… и судите, и рядите, и законы ставите… Гады однако вы…
Рожа у Перфишки была отчаянно весёлая; Илья
смотрел на него с отвращением и страхом. Ему подумалось, что бог жестоко накажет сапожника за такое поведение в день
смерти жены. Но Перфишка был пьян и
на другой день, за гробом жены он шёл спотыкаясь, мигал глазом и даже улыбался. Все его ругали, кто-то даже ударил по шее…
— А, это пенсион за беспорочную службу той барыне, которая все любит очень, а деньги больше всего, — сказала, подумав, Дора, — хоть бы перед
смертью посмотреть на эту особу; полтинник бы, кажется, при всей нынешней бедности заплатила.
Мне и Патрикея-то Семеныча
смерть жаль, и ее-то жаль, и не знаю куда деться, просто, кажется, сквозь земь бы провалилась и мычусь как угорелая, сама не знаю, за что взяться. А княгиня
посмотрела на меня и говорит...
Не ядра неприятельские, не
смерть ужасна: об этом солдат не думает; но быть свидетелем опустошения прекрасной и цветущей стороны,
смотреть на гибель несчастных семейств, видеть стариков, жен и детей, умирающих с голода, слышать их отчаянный вопль и из сострадания затыкать себе уши!..
Русской крестьянин, надев солдатскую суму, встречает беззаботно
смерть на неприятельской батарее или, не будучи солдатом, из одного удальства пробежит по льду, который гнется под его ногами; но добровольно никак не решится пройти ночью мимо кладбищной церкви; а посему весьма натурально, что ямщик, оставшись один подле молчаливого барина, с приметным беспокойством
посматривал на кладбище, которое расположено было шагах в пятидесяти от большой дороги.
— Философия, — продолжал Пигасов, — высшая точка зрения! Вот еще
смерть моя — эти высшие точки зрения. И что можно увидать сверху? Небось, коли захочешь лошадь купить, не с каланчи
на нее
смотреть станешь!
Друг мой, ты, может быть, с презрением
смотришь на все эти расчеты, — расчеты
на смерть его!
Я буду
смотреть на тебя, — вот так, как теперь
смотрю, — буду чувствовать, что наши души опять вместе, что ты простила меня, буду опять целовать твои руки, как прежде, и умру, может быть не приметив
смерти!
На следующий день после
смерти Петруши в становище проснулись поздно, за полдень. Было тихо и уныло, и день выпал такой же: жаркий, даже душный, но облачный и томительно-неподвижный — слепил рассеянный свет, и даже в лесу больно было
смотреть на белое, сквозь сучья сплошь светящееся небо.
Графиня так была стара, что
смерть ее никого не могла поразить и что ее родственники давно
смотрели на нее как
на отжившую.
— Такая минута, — ответил доктор. — Я держусь мнения, что врач должен иногда
смотреть на свою задачу несколько шире закона, хотя бы это грозило осложнениями. Мы не всегда знаем, что важнее при некоторых обстоятельствах — жизнь или
смерть. Во всяком случае, ему пока хорошо.
Смерти он настолько не боялся и настолько не думал о ней, что в роковое утро, перед уходом из квартиры Тани Ковальчук, он один, как следует, с аппетитом, позавтракал: выпил два стакана чаю, наполовину разбавленного молоком, и съел целую пятикопеечную булку. Потом
посмотрел с грустью
на нетронутый хлеб Вернера и сказал...