Неточные совпадения
— Я
государству — не враг, ежели такое большое дело начинаете, я землю дешево продам. — Человек в поддевке повернул голову, показав Самгину темный глаз, острый нос, седую козлиную бородку,
посмотрел, как бородатый в сюртуке считает поданное ему
на тарелке серебро сдачи со счета, и вполголоса сказал своему собеседнику...
— Не могу же я, Николай Силыч, — возразил Павел, — как русский,
смотреть таким образом
на Московское княжество, которое сделало мое
государство.
Обратитесь к первому попавшемуся
на глаза чиновнику-взяточнику и скажите ему, что действия его дискредитируют
государство, что по милости его страдает высшая идея правды и справедливости, оберегать которую призван сенат и Государственный совет, — он
посмотрит на вас такими удивленными глазами, что вы, наверное, скажете себе:"Да, этот человек берет взятки единственно потому, что он ничего не слыхал ни о
государстве, ни о высшей идее правды и справедливости".
Я закрылся газетой (мне казалось, все
на меня
смотрят) и скоро забыл о ресничном волоске, о буравчиках, обо всем: так взволновало меня прочитанное. Одна короткая строчка: «По достоверным сведениям, вновь обнаружены следы до сих пор неуловимой организации, ставящей себе целью освобождение от благодетельного ига
Государства».
Мне было нестерпимо
смотреть на них —
на них, кого я, вот этими самыми руками, через час навсегда выкину из уютных цифр Часовой Скрижали, навсегда оторву от материнской груди Единого
Государства.
Секунду я
смотрел на нее посторонне, как и все: она уже не была нумером — она была только человеком, она существовала только как метафизическая субстанция оскорбления, нанесенного Единому
Государству. Но одно какое-то ее движение — заворачивая, она согнула бедра налево — и мне вдруг ясно: я знаю, я знаю это гибкое, как хлыст, тело — мои глаза, мои губы, мои руки знают его, — в тот момент я был в этом совершенно уверен.
Вот и сегодня. Ровно в 16.10 — я стоял перед сверкающей стеклянной стеной. Надо мной — золотое, солнечное, чистое сияние букв
на вывеске Бюро. В глубине сквозь стекла длинная очередь голубоватых юниф. Как лампады в древней церкви, теплятся лица: они пришли, чтобы совершить подвиг, они пришли, чтобы предать
на алтарь Единого
Государства своих любимых, друзей — себя. А я — я рвался к ним, с ними. И не могу: ноги глубоко впаяны в стеклянные плиты — я стоял,
смотрел тупо, не в силах двинуться с места…
— Разве ты думаешь, — сказал он строго, — что я без убойства жить не могу? Иное злодеи, подрывающие
государство, иное Никита, что Афоньку порубил. А из станичников
посмотрю, кого казнить, кого помиловать. Пусть все, и с Никитой, соберутся перед Красным крыльцом
на дворе. Когда выйду из опочивальни, увижу, что с ними делать!
Среди русского народа, в котором, особенно со времени Петра I, никогда не прекращался протест христианства против
государства, среди русского народа, в котором устройство жизни таково, что люди общинами уходят в Турцию, в Китай, в необитаемые земли и не только не нуждаются в правительстве, но
смотрят на него всегда как
на ненужную тяжесть и только переносят его как бедствие, будь оно турецкое, русское или китайское, — среди русского народа в последнее время стали всё чаще и чаще появляться случаи христианского сознательного освобождения отдельных лиц от подчинения себя правительству.
Это я, Тимур, сказал Баязету, победив его: «О Баязет, как видно — пред богом ничто
государства и люди,
смотри — он отдает их во власть таких людей, каковы мы: ты — кривой, я — хром!» Так сказал я ему, когда его привели ко мне в цепях и он не мог стоять под тяжестью их, так сказал я, глядя
на него в несчастии, и почувствовал жизнь горькою, как полынь, трава развалин!
Они-то именно, по выражению г. Устрялова, «коснели в старых понятиях, которые переходили из рода в род, из века в век; спесиво и с презрением
смотрели на все чужое, иноземное; ненавидели все новое и в каком-то чудном самозабвении воображали, что православный россиянин есть совершеннейший гражданин в мире, а святая Русь — первое
государство» (Устрялов, том I, «Введение», XXIX).
Между тем в зале уже гремела музыка, и бал начинал оживляться; тут было всё, что есть лучшего в Петербурге: два посланника, с их заморскою свитою, составленною из людей, говорящих очень хорошо по-французски (что впрочем вовсе неудивительно) и поэтому возбуждавших глубокое участие в наших красавицах, несколько генералов и государственных людей, — один английский лорд, путешествующий из экономии и поэтому не почитающий за нужное ни говорить, ни
смотреть, зато его супруга, благородная леди, принадлежавшая к классу blue stockings [синих чулок (англ.)] и некогда грозная гонительница Байрона, говорила за четверых и
смотрела в четыре глаза, если считать стеклы двойного лорнета, в которых было не менее выразительности, чем в ее собственных глазах; тут было пять или шесть наших доморощенных дипломатов, путешествовавших
на свой счет не далее Ревеля и утверждавших резко, что Россия
государство совершенно европейское, и что они знают ее вдоль и поперек, потому что бывали несколько раз в Царском Селе и даже в Парголове.
Итак, это не фраза, что откуп составляет
государство в
государство, что он поставляет себя вне законов: не только сами откупщики, но и те, кому следует наблюдать за ними, «
смотрят на распоряжения, касающиеся откупа, как
на одну лишь форму, не требующую действительного исполнения»!
Прискучили леса и пустыни, прискучили благочестивые старцы; не иноческой тишины мне хотелось, хотелось повидать дальние страны,
посмотреть на чужие
государства, поплавать по синему морю, походить по горам высоким.
Когда
посмотришь внимательно
на то, чем заняты люди, то нельзя не удивиться
на то, как много тратится жизней для продолжения
на земле царства зла и как поддерживает это зло больше всего то, что есть отдельные
государства и правительства.
Под личиною общей благодарности за избавление от порабощения, она с завистью
смотрела на наше главенство, и поэтому все
государства взглянули
на учреждение военных поселений по новой системе, как
на желание России сделаться еще сильнее.
[История
государства Российского, т. VI.] Великий князь
смотрел на ересь как
на дело любознания, столь сродного человеку.
Удерживая великого князя от дурных наклонностей и поступков, они говорили ему, что Европа
смотрит на него, что во всех
государствах знают о каждом его поступке, недостойном высокого сана наследника руссого престола, так как об этом немедленно печатается в иностранных газетах.
Дальновидный и проницательный, он хорошо понимал, что при настоящем положении правительства, как и в предшествующее царствование,
на внутренние неурядицы в
государстве, проявлявшиеся даже в форме диких зверств сумасшедшей помещицы, администрация могла безнаказанно
смотреть сквозь пальцы, так как внимание правительства было отвлечено внешними делами.
Каждому историку,
смотря по его взгляду
на то, чтó составляет цель движения народа, представляются эти условия в величии, богатстве, свободе, просвещении граждан Франции или другого
государства.
В этом убеждении он не мог
смотреть на раскольников иначе, как «
на лютых неприятелей государю и
государству, непрестанно зло мыслящих», как выразился он в одном из многочисленных своих указов.
В прикарпатском царстве, в лесном
государстве, — хочь с Ивана Великого в подзорную трубу
смотри, от нас не увидишь, — соскучился какой-то молодой король. Кликнул свиту,
на крутозадого аргамака сел, полетел в лес
на охоту. Отмахали верст с пяток… Время жаркое, — орешник
на полянке,
на что куст крепкий, и тот от зноя сомлел, ветви приклонил, лист будто каменный, никакого шевеления.