Неточные совпадения
Городничий. Да я так только
заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу сказать. Да и странно говорить:
нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.
Хлестаков. Да что? мне
нет никакого дела до них. (В размышлении.)Я не знаю, однако ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы не
смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри ты какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь
нет. Я потому и сижу здесь, что у меня
нет ни копейки.
Купцы уходят. Слышен голос женщины: «
Нет, ты не
смеешь не допустить меня! Я на тебя нажалуюсь ему самому. Ты не толкайся так больно!»
Хлестаков.
Нет, не хочу! Я знаю, что значит на другую квартиру: то есть — в тюрьму. Да какое вы имеете право? Да как вы
смеете?.. Да вот я… Я служу в Петербурге. (Бодрится.)Я, я, я…
«Вишь, тоже добрый! сжалился», —
Заметил Пров, а Влас ему:
— Не зол… да есть пословица:
Хвали траву в стогу,
А барина — в гробу!
Все лучше, кабы Бог его
Прибрал… Уж
нет Агапушки…
Прежде (это началось почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он
замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в том, что дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.
Не позаботясь даже о том, чтобы проводить от себя Бетси, забыв все свои решения, не спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же поехал к Карениным. Он вбежал на лестницу, никого и ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел в ее комнату. И не думая и не
замечая того, есть кто в комнате или
нет, он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и шею.
—
Нет, я не
заметила, maman, — вспыхнув сказала Кити.
— Если бы не было этого преимущества анти-нигилистического влияния на стороне классических наук, мы бы больше подумали, взвесили бы доводы обеих сторон, — с тонкою улыбкой говорил Сергей Иванович, — мы бы дали простор тому и другому направлению. Но теперь мы знаем, что в этих пилюлях классического образования лежит целебная сила антинигилизма, и мы
смело предлагаем их нашим пациентам… А что как
нет и целебной силы? — заключил он, высыпая аттическую соль.
— Да
нет, да
нет, нисколько, ты пойми меня, — опять дотрогиваясь до его руки, сказал Степан Аркадьич, как будто он был уверен, что это прикосновение смягчает зятя. — Я только говорю одно: ее положение мучительно, и оно может быть облегчено тобой, и ты ничего не потеряешь. Я тебе всё так устрою, что ты не
заметишь. Ведь ты обещал.
— Уморительны мне твои engouements, [увлечения,]] — сказала княгиня, —
нет, пойдём лучше назад, — прибавила она,
заметив двигавшегося им навстречу Левина с своею дамой и с немецким доктором, с которым он что-то громко и сердито говорил.
—
Нет, без шуток, что ты выберешь, то и хорошо. Я побегал на коньках, и есть хочется. И не думай, — прибавил он,
заметив на лице Облонского недовольное выражение, — чтоб я не оценил твоего выбора. Я с удовольствием поем хорошо.
Чичиков опять хотел
заметить, что и Пробки
нет на свете; но Собакевича, как видно, пронесло: полились такие потоки речей, что только нужно было слушать...
Как-то в жарком разговоре, а может быть, несколько и выпивши, Чичиков назвал другого чиновника поповичем, а тот, хотя действительно был попович, неизвестно почему обиделся жестоко и ответил ему тут же сильно и необыкновенно резко, именно вот как: «
Нет, врешь, я статский советник, а не попович, а вот ты так попович!» И потом еще прибавил ему в пику для большей досады: «Да вот,
мол, что!» Хотя он отбрил таким образом его кругом, обратив на него им же приданное название, и хотя выражение «вот,
мол, что!» могло быть сильно, но, недовольный сим, он послал еще на него тайный донос.
— Уж извините, Софья Ивановна! Уж позвольте вам сказать, что за мной подобных скандальозностей никогда еще не водилось. За кем другим разве, а уж за мной
нет, уж позвольте мне вам это
заметить.
Чичиков открыл рот, с тем чтобы
заметить, что Михеева, однако же, давно
нет на свете; но Собакевич вошел, как говорится, в самую силу речи, откуда взялась рысь и дар слова...
— Ну
нет, в силах! У тетушки натура крепковата. Это старушка — кремень, Платон Михайлыч! Да к тому ж есть и без меня угодники, которые около нее увиваются. Там есть один, который
метит в губернаторы, приплелся ей в родню… бог с ним! может быть, и успеет! Бог с ними со всеми! Я подъезжать и прежде не умел, а теперь и подавно: спина уж не гнется.
Итак, ничего
нет удивительного, что чиновники невольно задумались на этом пункте; скоро, однако же, спохватились,
заметив, что воображение их уже чересчур рысисто и что все это не то.
А что? Да так. Я усыпляю
Пустые, черные мечты;
Я только в скобках
замечаю,
Что
нет презренной клеветы,
На чердаке вралем рожденной
И светской чернью ободренной,
Что
нет нелепицы такой,
Ни эпиграммы площадной,
Которой бы ваш друг с улыбкой,
В кругу порядочных людей,
Без всякой злобы и затей,
Не повторил стократ ошибкой;
А впрочем, он за вас горой:
Он вас так любит… как родной!
Недвижим он лежал, и странен
Был томный мир его чела.
Под грудь он был навылет ранен;
Дымясь, из раны кровь текла.
Тому назад одно мгновенье
В сем сердце билось вдохновенье,
Вражда, надежда и любовь,
Играла жизнь, кипела кровь;
Теперь, как в доме опустелом,
Всё в нем и тихо и темно;
Замолкло навсегда оно.
Закрыты ставни, окна
меломЗабелены. Хозяйки
нет.
А где, Бог весть. Пропал и след.
Она его не
замечает,
Как он ни бейся, хоть умри.
Свободно дома принимает,
В гостях с ним молвит слова три,
Порой одним поклоном встретит,
Порою вовсе не
заметит;
Кокетства в ней ни капли
нет —
Его не терпит высший свет.
Бледнеть Онегин начинает:
Ей иль не видно, иль не жаль;
Онегин сохнет, и едва ль
Уж не чахоткою страдает.
Все шлют Онегина к врачам,
Те хором шлют его к водам.
В последнем вкусе туалетом
Заняв ваш любопытный взгляд,
Я мог бы пред ученым светом
Здесь описать его наряд;
Конечно б, это было
смело,
Описывать мое же дело:
Но панталоны, фрак, жилет,
Всех этих слов на русском
нет;
А вижу я, винюсь пред вами,
Что уж и так мой бедный слог
Пестреть гораздо б меньше мог
Иноплеменными словами,
Хоть и заглядывал я встарь
В Академический Словарь.
Она зари не
замечает,
Сидит с поникшею главой
И на письмо не напирает
Своей печати вырезной.
Но, дверь тихонько отпирая,
Уж ей Филипьевна седая
Приносит на подносе чай.
«Пора, дитя мое, вставай:
Да ты, красавица, готова!
О пташка ранняя моя!
Вечор уж как боялась я!
Да, слава Богу, ты здорова!
Тоски ночной и следу
нет,
Лицо твое как маков цвет...
Во дни веселий и желаний
Я был от балов без ума:
Верней
нет места для признаний
И для вручения письма.
О вы, почтенные супруги!
Вам предложу свои услуги;
Прошу мою
заметить речь:
Я вас хочу предостеречь.
Вы также, маменьки, построже
За дочерьми смотрите вслед:
Держите прямо свой лорнет!
Не то… не то, избави Боже!
Я это потому пишу,
Что уж давно я не грешу.
Она, взглянуть назад не
смея,
Поспешный ускоряет шаг;
Но от косматого лакея
Не может убежать никак;
Кряхтя, валит медведь несносный;
Пред ними лес; недвижны сосны
В своей нахмуренной красе;
Отягчены их ветви все
Клоками снега; сквозь вершины
Осин, берез и лип нагих
Сияет луч светил ночных;
Дороги
нет; кусты, стремнины
Метелью все занесены,
Глубоко в снег погружены.
«Положим, — думал я, — я маленький, но зачем он тревожит меня? Отчего он не бьет мух около Володиной постели? вон их сколько!
Нет, Володя старше меня; а я меньше всех: оттого он меня и мучит. Только о том и думает всю жизнь, — прошептал я, — как бы мне делать неприятности. Он очень хорошо видит, что разбудил и испугал меня, но выказывает, как будто не
замечает… противный человек! И халат, и шапочка, и кисточка — какие противные!»
— О чем? — сказал он с нетерпением. — А! о перчатках, — прибавил он совершенно равнодушно,
заметив мою руку, — и точно
нет; надо спросить у бабушки… что она скажет? — и, нимало не задумавшись, побежал вниз.
— А это на что похоже, что вчера только восемь фунтов пшена отпустила, опять спрашивают: ты как хочешь, Фока Демидыч, а я пшена не отпущу. Этот Ванька рад, что теперь суматоха в доме: он думает, авось не
заметят.
Нет, я потачки за барское добро не дам. Ну виданное ли это дело — восемь фунтов?
Погнул он крепко Дёгтяренка, сбил его на землю и уже, замахнувшись на него саблей, кричал: «
Нет из вас, собак-козаков, ни одного, кто бы
посмел противустать мне!»
Она скоро
заметила, что
нет сонливости; сознание было ясно, как в разгаре дня, даже тьма казалась искусственной, тело, как и сознание, чувствовалось легким, дневным.
Заметьте — я не считаю вас глупым или упрямым,
нет; вы образцовый моряк, а это много стоит.
— Вы должны бы, Пантен, знать меня несколько лучше, — мягко
заметил Грэй. —
Нет тайны в том, что я делаю. Как только мы бросим якорь на дно Лилианы, я расскажу все, и вы не будете тратить так много спичек на плохие сигары. Ступайте, снимайтесь с якоря.
— Н…
нет, видел, один только раз в жизни, шесть лет тому. Филька, человек дворовый у меня был; только что его похоронили, я крикнул, забывшись: «Филька, трубку!» — вошел, и прямо к горке, где стоят у меня трубки. Я сижу, думаю: «Это он мне отомстить», потому что перед самою смертью мы крепко поссорились. «Как ты
смеешь, говорю, с продранным локтем ко мне входить, — вон, негодяй!» Повернулся, вышел и больше не приходил. Я Марфе Петровне тогда не сказал. Хотел было панихиду по нем отслужить, да посовестился.
—
Нет, не видал, да и квартиры такой, отпертой, что-то не
заметил… а вот в четвертом этаже (он уже вполне овладел ловушкой и торжествовал) — так помню, что чиновник один переезжал из квартиры… напротив Алены Ивановны… помню… это я ясно помню… солдаты диван какой-то выносили и меня к стене прижали… а красильщиков —
нет, не помню, чтобы красильщики были… да и квартиры отпертой нигде, кажется, не было.
—
Нет уж, это что же, — вдруг
заметила одна из группы, качая головой на Дуклиду. — Это уж я и не знаю, как это так просить! Я бы, кажется, от одной только совести провалилась…
— Что руки-то дрогнули? — подхватил
Заметов, —
нет, это возможно-с.
Нет, это я совершенно уверен, что это возможно. Иной раз не выдержишь.
Народ расходился, полицейские возились еще с утопленницей, кто-то крикнул про контору… Раскольников смотрел на все с странным ощущением равнодушия и безучастия. Ему стало противно. «
Нет, гадко… вода… не стоит, — бормотал он про себя. — Ничего не будет, — прибавил он, — нечего ждать. Что это, контора… А зачем
Заметов не в конторе? Контора в десятом часу отперта…» Он оборотился спиной к перилам и поглядел кругом себя.
— То-то и есть, что никто не видал, — отвечал Разумихин с досадой, — то-то и скверно; даже Кох с Пестряковым их не
заметили, когда наверх проходили, хотя их свидетельство и не очень много бы теперь значило. «Видели, говорят, что квартира отпертая, что в ней, должно быть, работали, но, проходя, внимания не обратили и не помним точно, были ли там в ту минуту работники, или
нет».
— Совсем
нет! Теперь больше, чем когда-нибудь, не верю! — торопливо сказал
Заметов.
„А слышал, говорю, что вот то и то, в тот самый вечер и в том часу, по той лестнице, произошло?“ — „
Нет, говорит, не слыхал“, — а сам слушает, глаза вытараща, и побелел он вдруг, ровно
мел.
— Да совсем же
нет! — восклицал
Заметов, видимо сконфуженный. — Это вы для того-то и пугали меня, чтоб к этому подвести?
Он повстречался с нею при входе на мост, но прошел мимо, не рассмотрев ее. Дунечка еще никогда не встречала его таким на улице и была поражена до испуга. Она остановилась и не знала: окликнуть его или
нет? Вдруг она
заметила поспешно подходящего со стороны Сенной Свидригайлова.
Кабанова. Не слыхала, мой друг, не слыхала, лгать не хочу. Уж кабы я слышала, я бы с тобой, мой милый, тогда не так заговорила. (Вздыхает.) Ох, грех тяжкий! Вот долго ли согрешить-то! Разговор близкий сердцу пойдет, ну, и согрешишь, рассердишься.
Нет, мой друг, говори, что хочешь, про меня. Никому не закажешь говорить: в глаза не
посмеют, так за глаза станут.
Варвара.
Нет, не любишь. Коли жалко, так не любишь. Да и не за что, надо правду сказать. И напрасно ты от меня скрываешься! Давно уж я
заметила, что ты любишь одного человека.
Дико́й. Найдешь дело, как захочешь. Раз тебе сказал, два тебе сказал: «Не
смей мне навстречу попадаться»; тебе все неймется! Мало тебе места-то? Куда ни поди, тут ты и есть! Тьфу ты, проклятый! Что ты, как столб стоишь-то! Тебе говорят аль
нет?
По всякий день давал пиры, банкеты,
Сокровищ у него
нет сметы.
Для меня
нет теперь ни страха, ни закона, ни жалости; только злоба лютая и жажда
мести душат меня.
Карандышев. Сердца
нет, оттого он так и
смел.
Вожеватов.
Нет, как-то я, Мокий Парменыч, в себе этого совсем не
замечаю.
Карандышев. Она сама виновата: ее поступок заслуживал наказания. Я ей говорил, что это за люди; наконец она сама могла, она имела время
заметить разницу между мной и ими. Да, она виновата, но судить ее, кроме меня, никто не имеет права, а тем более оскорблять. Это уж мое дело; прощу я ее или
нет; но защитником ее я обязан явиться. У ней
нет ни братьев, ни близких; один я, только один я обязан вступиться за нее и наказать оскорбителей. Где она?