Неточные совпадения
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего не знаешь и не в свое дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела
сказать: «Мы никак не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг упал на колени и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна, не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам, не то я
смертью окончу жизнь свою».
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому не учите, это я делаю не то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства:
смерть люблю узнать, что есть нового на свете. Я вам
скажу, что это преинтересное чтение. Иное письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность какая… лучше, чем в «Московских ведомостях»!
Скотинин. Митрофан! Ты теперь от
смерти на волоску.
Скажи всю правду; если б я греха не побоялся, я бы те, не говоря еще ни слова, за ноги да об угол. Да не хочу губить души, не найдя виноватого.
Левину хотелось поговорить с ними, послушать, что они
скажут отцу, но Натали заговорила с ним, и тут же вошел в комнату товарищ Львова по службе, Махотин, в придворном мундире, чтобы ехать вместе встречать кого-то, и начался уж неумолкаемый разговор о Герцеговине, о княжне Корзинской, о думе и скоропостижной
смерти Апраксиной.
— Да, да! — говорил он. Очень может быть, что ты прав, —
сказал он. — Но я рад, что ты в бодром духе: и за медведями ездишь, и работаешь, и увлекаешься. А то мне Щербацкий говорил — он тебя встретил, — что ты в каком-то унынии, всё о
смерти говоришь…
— Да, я слышал… Какая скоропостижная
смерть, ―
сказал Левин.
— Возьми вещи, —
сказал Алексей Александрович, и, испытывая некоторое облегчение от известия, что есть всё-таки надежда
смерти, он вошел в переднюю.
Она хотела
сказать смерти, но Степан Аркадьич не дал ей договорить.
— Вот смерть-то ужасная! —
сказал какой-то господин, проходя мимо. — Говорят, на два куска.
Когда прошло то размягченье, произведенное в ней близостью
смерти, Алексей Александрович стал замечать, что Анна боялась его, тяготилась им и не могла смотреть ему прямо в глаза. Она как будто что-то хотела и не решалась
сказать ему и, тоже как бы предчувствуя, что их отношения не могут продолжаться, чего-то ожидала от него.
Он не верил в
смерть вообще и в особенности в ее
смерть, несмотря на то, что Лидия Ивановна
сказала ему и отец подтвердил это, и потому и после того, как ему
сказали, что она умерла, он во время гулянья отыскивал ее.
Когда я получил телеграмму, я поехал сюда с теми же чувствами,
скажу больше: я желал ее
смерти.
— Да, вот эта женщина, Марья Николаевна, не умела устроить всего этого, —
сказал Левин. — И… должен признаться, что я очень, очень рад, что ты приехала. Ты такая чистота, что… — Он взял ее руку и не поцеловал (целовать ее руку в этой близости
смерти ему казалось непристойным), а только пожал ее с виноватым выражением, глядя в ее просветлевшие глаза.
— То-то и ужасно в этом роде горя, что нельзя, как во всяком другом — в потере, в
смерти, нести крест, а тут нужно действовать, —
сказал он, как будто угадывая ее мысль. — Нужно выйти из того унизительного положения, в которой вы поставлены; нельзя жить втроем.
— Вы возродитесь, предсказываю вам, —
сказал Сергей Иванович, чувствуя себя тронутым. — Избавление своих братьев от ига есть цель, достойная и
смерти и жизни. Дай вам Бог успеха внешнего, — и внутреннего мира, — прибавил он и протянул руку.
С рукой мертвеца в своей руке он сидел полчаса, час, еще час. Он теперь уже вовсе не думал о
смерти. Он думал о том, что делает Кити, кто живет в соседнем нумере, свой ли дом у доктора. Ему захотелось есть и спать. Он осторожно выпростал руку и ощупал ноги. Ноги были холодны, но больной дышал. Левин опять на цыпочках хотел выйти, но больной опять зашевелился и
сказал...
Левин же и другие, хотя и многое могли
сказать о
смерти, очевидно, не знали, потому что боялись
смерти и решительно не знали, что надо делать, когда люди умирают.
— Да что же, я не перестаю думать о
смерти, —
сказал Левин. Правда, что умирать пора. И что всё это вздор. Я по правде тебе
скажу: я мыслью своею и работой ужасно дорожу, но в сущности — ты подумай об этом: ведь весь этот мир наш — это маленькая плесень, которая наросла на крошечной планете. А мы думаем, что у нас может быть что-нибудь великое, — мысли, дела! Всё это песчинки.
— Нет, ты постой, постой, —
сказал он. — Ты пойми, что это для меня вопрос жизни и
смерти. Я никогда ни с кем не говорил об этом. И ни с кем я не могу говорить об этом, как с тобою. Ведь вот мы с тобой по всему чужие: другие вкусы, взгляды, всё; но я знаю, что ты меня любишь и понимаешь, и от этого я тебя ужасно люблю. Но, ради Бога, будь вполне откровенен.
— На том свете? Ох, не люблю я тот свет! Не люблю, —
сказал он, остановив испуганные дикие глаза на лице брата. — И ведь вот, кажется, что уйти изо всей мерзости, путаницы, и чужой и своей, хорошо бы было, а я боюсь
смерти, ужасно боюсь
смерти. — Он содрогнулся. — Да выпей что-нибудь. Хочешь шампанского? Или поедем куда-нибудь. Поедем к Цыганам! Знаешь, я очень полюбил Цыган и русские песни.
— Я вам советую перед
смертью помолиться Богу, —
сказал я ему тогда.
«Знаешь, что случилось?» —
сказали мне в один голос три офицера, пришедшие за мною; они были бледны как
смерть.
— Ага, —
сказал он, — так-то вы! А еще хотели не иначе знакомиться с княжной, как спасши ее от верной
смерти.
— Все это вздор! —
сказал кто-то, — где эти верные люди, видевшие список, на котором назначен час нашей
смерти?.. И если точно есть предопределение, то зачем же нам дана воля, рассудок? почему мы должны давать отчет в наших поступках?
«Все устроено как можно лучше: тело привезено обезображенное, пуля из груди вынута. Все уверены, что причиною его
смерти несчастный случай; только комендант, которому, вероятно, известна ваша ссора, покачал головой, но ничего не
сказал. Доказательств против вас нет никаких, и вы можете спать спокойно… если можете… Прощайте…»
— Помилуйте! —
сказал я, всплеснув руками, — разве героев представляют? Они не иначе знакомятся, как спасая от верной
смерти свою любезную…
— А и вправду! —
сказал Ноздрев. —
Смерть не люблю таких растепелей! [Растепель (от «растеплить») — рохля, кислый.] — и прибавил вслух: — Ну, черт с тобою, поезжай бабиться с женою, фетюк! [qетюк — слово, обидное для мужчины, происходит от q — буквы, почитаемой некоторыми неприличною буквою. (Прим. Н.В. Гоголя.)]
Что ж, если вашим пистолетом
Сражен приятель молодой,
Нескромным взглядом, иль ответом,
Или безделицей иной
Вас оскорбивший за бутылкой,
Иль даже сам в досаде пылкой
Вас гордо вызвавший на бой,
Скажите: вашею душой
Какое чувство овладеет,
Когда недвижим, на земле
Пред вами с
смертью на челе,
Он постепенно костенеет,
Когда он глух и молчалив
На ваш отчаянный призыв?
Со
смертью матери окончилась для меня счастливая пора детства и началась новая эпоха — эпоха отрочества; но так как воспоминания о Наталье Савишне, которую я больше не видал и которая имела такое сильное и благое влияние на мое направление и развитие чувствительности, принадлежат к первой эпохе,
скажу еще несколько слов о ней и ее
смерти.
— Врешь, чертов Иуда! — закричал, вышед из себя, Тарас. — Врешь, собака! Ты и Христа распял, проклятый Богом человек! Я тебя убью, сатана! Утекай отсюда, не то — тут же тебе и
смерть! — И,
сказавши это, Тарас выхватил свою саблю.
Потом хотела что-то
сказать и вдруг остановилась и вспомнила, что другим назначеньем ведется рыцарь, что отец, братья и вся отчизна его стоят позади его суровыми мстителями, что страшны облегшие город запорожцы, что лютой
смерти обречены все они с своим городом…
— А разве ты позабыл, бравый полковник, —
сказал тогда кошевой, — что у татар в руках тоже наши товарищи, что если мы теперь их не выручим, то жизнь их будет продана на вечное невольничество язычникам, что хуже всякой лютой
смерти? Позабыл разве, что у них теперь вся казна наша, добытая христианскою кровью?
Поникнул он теперь головою, почуяв предсмертные муки, и тихо
сказал: «Сдается мне, паны-браты, умираю хорошею
смертью; семерых изрубил, девятерых копьем исколол.
— На коня, Остап! —
сказал Тарас и спешил, чтобы застать еще козаков, чтобы поглядеть еще на них и чтобы они взглянули перед
смертью на своего атамана.
Старый козак Бовдюг захотел также остаться с ними,
сказавши: «Теперь не такие мои лета, чтобы гоняться за татарами, а тут есть место, где опочить доброю козацкою
смертью.
— Н… нет, видел, один только раз в жизни, шесть лет тому. Филька, человек дворовый у меня был; только что его похоронили, я крикнул, забывшись: «Филька, трубку!» — вошел, и прямо к горке, где стоят у меня трубки. Я сижу, думаю: «Это он мне отомстить», потому что перед самою
смертью мы крепко поссорились. «Как ты смеешь, говорю, с продранным локтем ко мне входить, — вон, негодяй!» Повернулся, вышел и больше не приходил. Я Марфе Петровне тогда не
сказал. Хотел было панихиду по нем отслужить, да посовестился.
— Точно так-с, но принудила или, лучше
сказать, склонила его к насильственной
смерти беспрерывная система гонений и взысканий господина Свидригайлова.
Василиса Егоровна, присмиревшая под пулями, взглянула на степь, на которой заметно было большое движение; потом оборотилась к мужу и
сказала ему: «Иван Кузмич, в животе и
смерти бог волен: благослови Машу. Маша, подойди к отцу».
— Эх, Анна Сергеевна, станемте говорить правду. Со мной кончено. Попал под колесо. И выходит, что нечего было думать о будущем. Старая шутка
смерть, а каждому внове. До сих пор не трушу… а там придет беспамятство, и фюить!(Он слабо махнул рукой.) Ну, что ж мне вам
сказать… я любил вас! это и прежде не имело никакого смысла, а теперь подавно. Любовь — форма, а моя собственная форма уже разлагается.
Скажу я лучше, что какая вы славная! И теперь вот вы стоите, такая красивая…
— Нет, зачем;
скажи, что кланяться велел, больше ничего не нужно. А теперь я опять к моим собакам. Странно! хочу остановить мысль на
смерти, и ничего не выходит. Вижу какое-то пятно… и больше ничего.
В день
смерти он — единственный раз! — пытался
сказать мне что-то, но
сказал только: «Вот, Фима, ты сама и…» Договорить — не мог, но я, конечно, поняла, что он хотел
сказать.
— Умереть, — докончил Юрин. — Я и умру, подождите немножко. Но моя болезнь и
смерть — мое личное дело, сугубо, узко личное, и никому оно вреда не принесет. А вот вы — вредное… лицо. Как вспомнишь, что вы — профессор, отравляете молодежь, фабрикуя из нее попов… — Юрин подумал и
сказал просительно, с юмором: — Очень хочется, чтоб вы померли раньше меня, сегодня бы! Сейчас…
Случилась ее кончина без супруга и без сына.
Там, в Крапивне, гремел бал;
Никто этого не знал.
Телеграмму о
смерти получили
И со свадьбы укатили.
Здесь лежит супруга-мать
Ольга, что бы ей
сказатьДля души полезное?
Царство ей небесное».
Клим знал, что она ждет
смерть, доктор Сомов при нем и при ней
сказал...
— Не знаю, — ответил Самгин, невольно поталкивая гостя к двери, поспешно думая, что это убийство вызовет новые аресты, репрессии, новые акты террора и, очевидно, повторится пережитое Россией двадцать лет тому назад. Он пошел в спальню, зажег огонь, постоял у постели жены, — она спала крепко, лицо ее было сердито нахмурено. Присев на кровать свою, Самгин вспомнил, что, когда он сообщил ей о
смерти Маракуева, Варвара спокойно
сказала...
— Пробовал я там говорить с людями — не понимают. То есть — понимают, но — не принимают. Пропагандист я — неумелый, не убедителен. Там все индивидуалисты… не пошатнешь! Один
сказал: «Что ж мне о людях заботиться, ежели они обо мне и не думают?» А другой говорит: «Может, завтра море
смерти моей потребует, а ты мне внушаешь, чтоб я на десять лет вперед жизнь мою рассчитывал». И все в этом духе…
— Ах, тихоня! Вот шельма хитрая! А я подозревала за ним другое. Самойлов учит? Василий Николаевич — замечательное лицо! — тепло
сказала она. — Всю жизнь — по тюрьмам, ссылкам, под надзором полиции, вообще — подвижник. Супруг мой очень уважал его и шутя звал фабрикантом революционеров. Меня он недолюбливал и после
смерти супруга перестал посещать. Сын протопопа, дядя у него — викарный…
Как будто забыв о
смерти отчима, она минут пять критически и придирчиво говорила о Лидии, и Клим понял, что она не любит подругу. Его удивило, как хорошо она до этой минуты прятала антипатию к Лидии, — и удивление несколько подняло зеленоглазую девушку в его глазах. Потом она вспомнила, что надо говорить об отчиме, и
сказала, что хотя люди его типа — отжившие люди, но все-таки в них есть своеобразная красота.
— Женя правильно
сказал:
смерть — личное дело каждого.
— До свидания, —
сказал Клим и быстро отступил, боясь, что умирающий протянет ему руку. Он впервые видел, как
смерть душит человека, он чувствовал себя стиснутым страхом и отвращением. Но это надо было скрыть от женщины, и, выйдя с нею в гостиную, он
сказал...