Неточные совпадения
Самгин
слушал и ждал, когда он начнет говорить о
Марине.
Самгин отошел от окна, лег на диван и стал думать о женщинах, о Тосе,
Марине. А вечером, в купе вагона, он отдыхал от себя,
слушая непрерывную, возбужденную речь Ивана Матвеевича Дронова. Дронов сидел против него, держа в руке стакан белого вина, бутылка была зажата у него между колен, ладонью правой руки он растирал небритый подбородок, щеки, и Самгину казалось, что даже сквозь железный шум под ногами он слышит треск жестких волос.
— Ну, конечно, — согласилась
Марина. — Теперь начали понимать это. Вот послушайте-ка Нехаеву.
Самгин
слушал молча и настороженно. У него росло подозрение, что этот тесть да и Попов, наверное, попробуют расспрашивать о делах
Марины, за тем и пригласили. В сущности, обидно, что она скрывает от него свои дела…
— Слушай-ко, что я тебе скажу, — заговорила
Марина, гремя ключами, становясь против его. И, каждым словом удивляя его, она деловито предложила: не хочет ли он обосноваться здесь, в этом городе? Она уверена, что ему безразлично, где жить…
Самгин
слушал и улыбался. Красавец Миша внес яростно кипевший самовар и поглядел на гостя сердитым взглядом чернобровых глаз, — казалось, он хочет спросить о чем-то или выругаться, но явилась
Марина, говоря...
Самгин курил,
слушал и, как всегда, взвешивал свое отношение к женщине, которая возбуждала в нем противоречивые чувства недоверия и уважения к ней, неясные ему подозрения и смутные надежды открыть, понять что-то, какую-то неведомую мудрость. Думая о мудрости, он скептически усмехался, но все-таки думал. И все более остро чувствовал зависть к самоуверенности
Марины.
Она замолчала. Самгин тоже не чувствовал желания говорить. В поучениях
Марины он подозревал иронию, намерение раздразнить его, заставить разговориться. Говорить с нею о поручении Гогина при Дуняше он не считал возможным. Через полчаса он шел под руку с Дуняшей по широкой улице, ярко освещенной луной, и
слушал торопливый говорок Дуняши.
Нечто похожее Самгин слышал от
Марины, и слова старика легко ложились в память, но говорил старик долго, с торжественной злобой, и
слушать его было скучно.
Через два дня, вечером, у него сидела
Марина, в платье цвета оксидированного серебра. Крэйтон предугадал верно: она смеялась,
слушая рассказ о нападении на поезд, о злоключениях и бешенстве англичанина.
Марина слушала, приподняв брови, уставясь на него янтарными зрачками расширенных глаз, облизывая губы кончиком языка, — на румяное лицо ее, как будто изнутри, выступила холодная тень.
Он быстро пошел в комнату
Марины, где Кутузов, развернув полы сюртука, сунув руки в карманы, стоял монументом среди комнаты и, высоко подняв брови,
слушал речь Туробоева; Клим впервые видел Туробоева говорящим без обычных гримас и усмешечек, искажавших его красивое лицо.
«Я мог бы рассказать ему о
Марине, — подумал Самгин, не
слушая Дронова. — А ведь возможно, что
Марина тоже оказалась бы большевичкой. Как много людей, которые не вросли в жизнь, не имеют в ней строго определенного места».
Марина промолчала, занося что-то карандашом в маленькую записную книжку. Рассказ Самгина о кружке Пермякова не заинтересовал ее, —
послушав, она равнодушно сказала...
К Лидии подходили мужчины и женщины, низко кланялись ей, целовали руку; она вполголоса что-то говорила им, дергая плечами, щеки и уши ее сильно покраснели.
Марина, стоя в углу,
слушала Кормилицына; переступая с ноги на ногу, он играл портсигаром; Самгин, подходя, услыхал его мягкие, нерешительные слова...
— Нет, — сказал Самгин, понимая, что говорит неправду, — мысли у него были обиженные и бежали прочь от ее слов, но он чувствовал, что раздражение против нее исчезает и возражать против ее слов — не хочется, вероятно, потому, что
слушать ее — интересней, чем спорить с нею. Он вспомнил, что Варвара, а за нею Макаров говорили нечто сродное с мыслями Зотовой о «временно обязанных революционерах». Вот это было неприятно, это как бы понижало значение речей
Марины.
Самгин
слушал равнодушно, ожидая момента, когда удобно будет спросить о
Марине. О ней думалось непрерывно, все настойчивее и беспокойней. Что она делает в Париже? Куда поехала? Кто для нее этот человек?
«
Послушать бы, как он говорит с
Мариной», — думал Самгин. Он пропустил какие-то слова.
— Тебе все смешно! — сказала она, —
послушай, — строго прибавила потом, — ты там с Савельем и с
Мариной, с Полиной Карповной или с Ульяной Андреевной сочиняй какие хочешь стихи или комедии, а с ней не смей! Тебе — комедия, а мне трагедия!
Он убаюкивался этою тихой жизнью, по временам записывая кое-что в роман: черту, сцену, лицо, записал бабушку, Марфеньку, Леонтья с женой, Савелья и
Марину, потом смотрел на Волгу, на ее течение,
слушал тишину и глядел на сон этих рассыпанных по прибрежью сел и деревень, ловил в этом океане молчания какие-то одному ему слышимые звуки и шел играть и петь их, и упивался, прислушиваясь к созданным им мотивам, бросал их на бумагу и прятал в портфель, чтоб, «со временем», обработать — ведь времени много впереди, а дел у него нет.
Анисья. Буде шутить-то. Ты
слушай, Микита: коли ты за себя
Марину возьмешь, я не знаю, что над собой сделаю… Жизни решусь! Согрешила я, закон рушила, да уж не ворочаться стать. Коли да ты только уйдешь, я то сделаю…
—
Послушайте.
Марина, не видите, — очередь? Что же вы вперед заходите?
Однажды они сидели вечером и прорабатывали вместе тезисы к предстоящему съезду партии. Темка читал, а
Марина слушала и шила распашонки для будущего ребенка. На столе гордо разлеглась очень сегодня удачно купленная бумазейка, — ее
Марина уже нарезала на пеленки.
Марина перестанет читать и долго
слушает, задумавшись.