Неточные совпадения
И вот, хотя отвлеченный грабеж, по-видимому, гораздо меньше
режет глаза и
слух, нежели грабеж, производимый в форме операции над живым материалом, но глаза Осипа Иваныча почему-то уже не смотрят так добродушно-ясно, как сматривали во время оно, когда он в"худой одёже"за гривенник доезжал до биржи; напротив того, он старается их скосить вбок, особливо при встрече с старым знакомым.
Лебедев (вспылив). Тьфу! Все вы то сделаете, что я себя ножом пырну или человека зарежу! Та день-деньской рёвма-ревет, зудит, пилит, копейки считает, а эта, умная, гуманная, черт подери, эмансипированная, не может понять родного отца! Я оскорбляю
слух! Да ведь прежде чем прийти сюда оскорблять твой
слух, меня там (указывает на дверь) на куски
резали, четвертовали. Не может она понять! Голову вскружили и с толку сбили… ну вас! (Идет к двери и останавливается.) Не нравится мне, всё мне в вас не нравится!
Иногда канонада становилась сильнее; иногда мне смутно слышался менее громкий, глухой шум. «Это стреляют ружейными залпами», — думал я, не зная, что до Дуная еще двадцать верст и что болезненно настроенный
слух сам создавал эти глухие звуки. Но, хотя и мнимые, они все-таки заставляли воображение работать и рисовать страшные картины. Чудились крики и стоны, представлялись тысячи валящихся людей, отчаянное хриплое «ура!», атака в штыки,
резня. А если отобьют и все это даром?
Мне как ланцетом
режет слух
Отныне
режут мне
слухДребезжащие песни светил!
А в России и Сибири все железные дороги уже стали. В Харбине выдавались билеты только до станции Маньчжурия, Вскоре прекратилось и телеграфное сообщение с Россией. Была в полном разгаре великая октябрьская забастовка.
Слухи доходили смутные и неопределенные. Рассказывали, что во всех городах идет
резня, что Петербург горит, что уже подписана конституция.
И потому известие о
резне в ночь на 11 января миновало
слуха и сердца Ранеева.
Савин сидел, как окаменелый. В приказании пристава кучеру последний раз
слух Николая Герасимовича
резнуло слово «участок». Затем на него напал какой-то столбняк от промелькнувшей мысли, что он арестован, что его везут как арестованного в тот самый участок, к которому он по всему складу его жизни не мог не чувствовать отвращения, даже почти презрения.
Эренштейн впился в него глазами, жадными, как голодные пиявицы,
слухом, острым, как бритва, которая
режет волос: рот его был открыт, но не произносил ничего. Он весь хотел сказать: жизнь или смерть?