Неточные совпадения
Он пел любовь, любви послушный,
И песнь его была ясна,
Как мысли девы простодушной,
Как сон
младенца, как луна
В пустынях неба безмятежных,
Богиня тайн и вздохов нежных;
Он пел разлуку и печаль,
И нечто, и туманну даль,
И романтические розы;
Он пел те дальные страны,
Где долго в лоно тишины
Лились его живые
слезы;
Он пел поблеклый жизни цвет
Без малого в осьмнадцать лет.
И этот «Божий
младенец», по выражению Татьяны Марковны, опять залился искренними
слезами раскаяния.
… С ужасом открывается мало-помалу тайна, несчастная мать сперва старается убедиться, что ей только показалось, но вскоре сомнение невозможно; отчаянием и
слезами сопровождает она всякое движение
младенца, она хотела бы остановить тайную работу жизни, вести ее назад, она ждет несчастья, как милосердия, как прощения, а неотвратимая природа идет своим путем, — она здорова, молода!
Из корпуса его увели в квартиру Палача под руки. Анисье пришлось и раздевать его и укладывать в постель. Страшный самодур, державший в железных тисках целый горный округ, теперь отдавался в ее руки, как грудной
младенец, а по суровому лицу катились бессильные
слезы. Анисья умелыми, ловкими руками уложила старика в постель, взбила подушки, укрыла одеялом, а сама все наговаривала ласковым полушепотом, каким убаюкивают малых ребят.
Слышал я также, как моя мать просила и молила со
слезами бабушку и тетушку не оставить нас, присмотреть за нами, не кормить постным кушаньем и, в случае нездоровья, не лечить обыкновенными их лекарствами: гарлемскими каплями и эссенцией долгой жизни, которыми они лечили всех, и стариков и
младенцев, от всех болезней.
Прошла его досада; радостные
слезы выступили на глазах; схватил он новорожденного
младенца своими опытными руками, начал его осматривать у свечки, вертеть и щупать, отчего ребенок громко закричал; сунул он ему палец в рот, и когда новорожденный крепко сжал его и засосал, немец радостно вскрикнул: «А, варвар! какой славный и здоровенный».
Едва только Василий Терентьевич, схватившись руками за козлы, кряхтя и накренив всю коляску, ступил на подножку, как бабы быстро окружили его со всех сторон и повалились на колени. Испуганные шумом толпы, молодые, горячие лошади захрапели и стали метаться; кучер, натянув вожжи и совсем перевалившись назад, едва сдерживал их на месте. Сначала Квашнин ничего не мог разобрать: бабы кричали все сразу и протягивали к нему грудных
младенцев. По бронзовым лицам вдруг потекли обильные
слезы…
Внимание Квашнина к его новым знакомым выражалось очень своеобразно. Относительно всех пятерых девиц он сразу стал на бесцеремонную ногу холостого и веселого дядюшки. Через три дня он уже называл их уменьшительными именами с прибавлением отчества — Шура Григорьевна, Ниночка Григорьевна, а самую младшую, Касю, часто брал за пухлый, с ямочкой, подбородок и дразнил «
младенцем» и «цыпленочком», отчего она краснела до
слез, но не сопротивлялась.
Во весь этот день Дуня не сказала единого слова. Она как словно избегала даже встречи с Анной. Горе делает недоверчивым: она боялась упреков рассерженной старухи. Но как только старушка заснула и мрачная ночь окутала избы и площадку, Дуня взяла на руки сына, украдкою вышла из избы, пробралась в огород и там уже дала полную волю своему отчаянию. В эту ночь на голову и лицо
младенца, который спокойно почивал на руках ее, упала не одна горькая
слеза…
И опять объяснял, что она летит, чтобы утешить молодую мать, отереть
слезы невинному
младенцу, наполнить радостью сердце поэта, пропеть узнику весть о его возлюбленной и т. д.
Сколько раз мне казалось, что Божия Матерь тем же нежным взором смотрит на меня, как и на своего божественного
младенца, и я проливал сладкие
слезы умиления…
Слезы его лились градом; он молился во глубине души своей, с пламенною ревностию, необыкновенною во
младенце; и молитва его была… благодарность!
— Они обнялися, заплакали: старец лил
слезы вместе с
младенцем!..
Ну, отступилась, послушалась меня. Стала уезжать, подошла ко мне прощаться, обняла… «Бедный ты!..» Ребяток обнимать заставляет. «Что ты? — говорю. — Не скверни
младенцев. Душегуб ведь я…» Опасался признаться, что детки и сами греха моего забоятся. Да нет, поднесла она маленьких, старшенький сам подошел. Как обвился мальчонко вокруг шеи моей ручками — не выдержал я, заревел.
Слезы так и бегут. Добрая же душа у бабы этой!.. Может, за ее добрую душу и с меня господь греха моего не взыщет…
Слуга напомнил, что пора к обедне. В самом деле, она началась, и Волынская, бросив еще взгляд на бугор, где, казалось, почивало существо, для нее бесценное, шатаясь, побрела с своим
младенцем в церковь. Там дьячок читал уж апостол. Кроме двух, трех старух, богомольцев никого не было. Невольно взглянул чтец на пришедших… и что ж? он смешался… голос его начал прерываться более и более, наконец
слезы задушили его.
— Ты не узнаешь меня, Артемий Петрович? — говорит она ему, смягчив упрек нежностью выражения, и
слезы заструились по ее лицу. — Ты не выгонишь меня теперь; разве выбросишь меня мертвую, истоптав прежде своими ногами; но знай… ты погубишь со мною своего
младенца. Я пришла к тебе на суд мужа и отца.
Часто взгляд на
младенца, обреченного такому позору, исторгал
слезы из глаз барона; боясь, однако ж, чтобы жена не заметила их, он пожирал эти
слезы.
Только при виде жены, лежавшей без памяти на пороге и загородившей ему собой дорогу, он потерял твердость. Облив
слезами ее ледяные руки, повергнулся пред образом спасителя, молился о ней, поручал ее с
младенцем своим милостям и покровительству царя небесного...