Неточные совпадения
От тазовских фанз вверх по долине
идет пешеходная тропа. Она придерживается левого берега реки и всячески избегает бродов. Там, где долина суживается, приходится карабкаться по скалам и даже
идти вброд по воде. Первые «щеки» (из кварцепорфирового туфа) находятся в 12 км от моря, вторые будут на 2,5 км выше. Здесь в обнажениях можно видеть диабазовый и сильно хлоритизированный порфирит. В углублении одной из скал китайцы устроили кумирню, посвященную
божеству, охраняющему леса и горы.
Метафизическое же развитие германского идеализма после Канта у Фихте, Шеллинга, Гегеля при всем обнаружившемся тут гении
шло в ложном направлении, в направлении монизма, устранении вещи в себе, окончательной замене трансцендентности
Божества становящимся в мировом процессе
Божеством, эволюцией, утере свободы, в необходимости торжествующего мирового Логоса.
— А глаза?.. И мир, и любовь, и блаженство… В них для меня повернулась вся наша грешная планетишка, в них отразилась вся небесная сфера, в них мелькнула тень
божества… С ней, как говорит Гейне,
шла весна, песни, цветы, молодость.
Ого! я невредим.
Каким страданиям земным
На жертву грудь моя ни предавалась,
А я всё жив… я счастия желал,
И в виде ангела мне бог его
послал;
Мое преступное дыханье
В нем осквернило
божество,
И вот оно, прекрасное созданье.
Смотрите — холодно, мертво.
Раз в жизни человека мне чужого,
Рискуя честию, от гибели я спас,
А он — смеясь, шутя, не говоря ни слова,
Он отнял у меня всё, всё — и через час.
Вошла в моду мифология:
пошли литературные толки о классических и славянских
божествах,
пошли статейки о значенье кочерги и истории ухвата.
— Да никогда ничего и не начиналось; а просто как я выздоровел и сунулся в это
божество — сейчас
пошли отовсюду неприятности.
Прежде всего он ее, разумеется, добре вылевкасил крепким казанским алебастром, так что стал этот левкас гладок и крепок, как слоновья кость, а потом разбил на ней четыре ровные места и в каждом месте обозначил особливую малую икону, да еще их стеснил тем, что промежду них на олифе золотом каймы положил, и стал писать: в первом месте написал рождество Иоанна Предтечи, восемь фигур и новорожденное дитя, и палаты; во втором — рождество пресвятыя Владычицы Богородицы, шесть фигур и новорожденное дитя, и палаты, в третьем — Спасово пречистое рождество, и хлев, и ясли, и предстоящие Владычица и Иосиф, и припадшие боготечные волхвы, и Соломия-баба, и скот всяким подобием: волы, овцы, козы и осли, и сухолапль-птица, жидам запрещенная, коя пишется в означение, что
идет сие не от жидовства, а от
божества, все создавшего.
Но только в волевращном характере моем нет совсем этой крепости, чтобы притворяться сердитым, и мы скоро же опять начали с Левонтием говорить, но только не о
божестве, потому что он был сильно против меня начитавшись, а об окрестности, к чему ежечасный предлог подавали виды огромных темных лесов, которыми
шел путь наш.
Стукнет Гром Гремучий пó небу горючим молотом, хлестнет золотой вожжой — и
пойдет по земле веселый Яр [Словом Яр означалась весна, а также зооморфическое
божество жизни и плодородия, иначе Ярило.
Разум, предоставленный своим силам, может и должен
идти лишь апофатическим путем, положительные же определения
Божества могут составлять только предмет откровения и содержатся в Слове Божием, где сообщаются различные имена Божий; анализу значения этих имен и посвящен трактат.
«Если бы держал Он когда-либо в себе совет, каким образом открыться, то Его откровение не было бы от вечности, вне чувства и места, стало быть, и тот совет должен был бы иметь начало и стать причиной в
Божестве, ради которой Бог совещался в Троице Своей, должны бы быть, следовательно, в Боге мысли, которые явились Ему как бы в виде образов, когда Он хотел
идти навстречу вещам.
Идя этим путем, мы неизбежно приходим к апофатическому определению, что на языке сущего
Божество есть «подлинное ничто» [Св. Максим комментирует понятие αυτό το ουδέν: «Что Бог есть ничто (ουδέν), надо понимать в том смысле, что Он ничто (μηδέν) из существующего, ибо выше всего виновник всего, почему богословы говорят, что Бог везде и нигде.
Через радость свою эллин приобщался
божеству. Не с покаянными вздохами
шел он к своим богам, не с мольбами о помиловании. Он
шел к ним в белой одежде, с венком из цветов на голове — символом радости; танцами молился им и хороводами.
Вышел спор. Я говорил о громадности и красоте дерзаний, которыми полна действительная жизнь. Он неохотно возражал, что да, конечно, но гораздо важнее дерзание и самоосвобождение духа. Говорил о провалах и безднах души, о
божестве и сладости борьбы с ним. А Катра заметно увиливала от разговора наедине. Ее глаза почти нахально смеялись надо мною. Мне стало досадно, — чего я жду? Встал и
пошел вон.
В него веровали, как в оракула [Оракул — прорицатель воли
божества у древних греков.]; практика соответствовала его
славе; деньги сыпались к нему в карман сами; между тем он не был корыстолюбив; к бедному и богатому спешил он на помощь с одинаким усердием.
— Где же правда? — вскричала она трепещущим голосом. — Когда люди кланяются человеку и считают его за
божество? Где же правда, если правдивое слово здесь так дико, что сказавшую это слово простую, маленькую девочку приняли за посланницу Бога? Нет, не хочу я ни почестей, ни
славы. Сюда, ко мне, большая птица, унеси, умчи меня отсюда!
От Петра
идет традиция иудео-христианства [См. интересную книгу Ю. Николаева «В поисках за
Божеством.