Неточные совпадения
И, заметив полосу света, пробившуюся с боку одной из суконных стор, он весело
скинул ноги с дивана, отыскал ими шитые женой (подарок ко дню рождения в прошлом году), обделанные в золотистый сафьян туфли и по старой, девятилетней привычке, не вставая, потянулся
рукой к тому месту, где в спальне у него висел халат.
Господин
скинул с себя картуз и размотал с шеи шерстяную, радужных цветов косынку, какую женатым приготовляет своими
руками супруга, снабжая приличными наставлениями, как закутываться, а холостым — наверное не могу сказать, кто делает, бог их знает, я никогда не носил таких косынок.
Я высунул нос из-под одеяла, остановил
рукою образок, который продолжал качаться,
скинул убитую муху на пол и хотя заспанными, но сердитыми глазами окинул Карла Иваныча.
— Долой с квартир! Сейчас! Марш! — и с этими словами начала хватать все, что ни попадалось ей под
руку из вещей Катерины Ивановны, и
скидывать на пол. Почти и без того убитая, чуть не в обмороке, задыхавшаяся, бледная, Катерина Ивановна вскочила с постели (на которую упала было в изнеможении) и бросилась на Амалию Ивановну. Но борьба была слишком неравна; та отпихнула ее, как перышко.
По указанию календаря наступит в марте весна, побегут грязные ручьи с холмов, оттает земля и задымится теплым паром;
скинет крестьянин полушубок, выйдет в одной рубашке на воздух и, прикрыв глаза
рукой, долго любуется солнцем, с удовольствием пожимая плечами; потом он потянет опрокинутую вверх дном телегу то за одну, то за другую оглоблю или осмотрит и ударит ногой праздно лежащую под навесом соху, готовясь к обычным трудам.
6-го января 1837 года. Новая новость! Владыка на Новый год остановил губернаторскую дочь, когда она подходила к благословению в рукавичке, и сказали: „
Скинь прежде с
руки собачью шкуру“.
Ахилла был в агонии и в агонии не столько страшной, как поражающей: он несколько секунд лежал тихо и, набрав в себя воздуху, вдруг выпускал его, протяжно издавая звук: «у-у-у-х!», причем всякий раз взмахивал
руками и приподнимался, будто от чего-то освобождался, будто что-то
скидывал.
Скинув в передней на
руки подбежавшего старого камер-лакея шинель, Чернышев подошел к зеркалу и осторожно снял шляпу с завитого парика.
Он
скидывает полушубок, нога об ногу сапоги, снимает жилет, перетягивает через голову рубаху и с выступающими ребрами, голый, дрожа телом и издавая запах вина, табаку и пота, босыми ногами входит в присутствие, не зная, куда деть обнаженные жилистые
руки.
— Толкуй! — крикнул Лука,
скидывая портки. Он живо разделся, перекрестился и, подпрыгнув, со всплеском вскочил в воду, обмакнулся и, вразмашку кидая белыми
руками и высоко поднимая спину из воды и отдувая поперек течения, стал перебивать Терек к отмели. Толпа казаков звонко, в несколько голосов, говорила на берегу. Трое конных поехали в объезд. Каюк показался из-за поворота. Лукашка поднялся на отмели, нагнулся над телом, ворохнул его раза два. — Как есть мертвый! — прокричал оттуда резкий голос Луки.
К нашему огоньку с берестяными кошелками за спиной, с посошками в
руках подошли два странника. Один из них,
скинув котомку, внимательно поглядел на меня и сказал...
Молодая женщина,
скинув обувь, измокшую от росы, обтирала концом большого платка розовую, маленькую ножку, едва разрисованную лиловыми тонкими жилками, украшенную нежными прозрачными ноготками; она по временам поднимала голову, отряхнув волосы, ниспадающие на лицо, и улыбалась своему спутнику, который, облокотясь на
руку, кидал рассеянные взгляды, то на нее, то на небо, то в чащу леса; по временам он наморщивал брови, когда мрачная мысль прокрадывалась в уме его, по временам неожиданная влажность покрывала его голубые глаза, и если в это время они встречали радужную улыбку подруги, то быстро опускались, как будто бы пораженные ярким лучом солнца.
— Дома генерал? — развязно спрашивал Смагин и, не дожидаясь ответа,
скинул свою летнюю шинель на
руки Мишке.
Он уложил учителя на кровать, облепил ему рот и нос, как маской, гигроскопической ватой и стал напитывать ее эфиром. Сладкий, приторный запах сразу наполнил горло и легкие учителя. Ему представилось, что он сию же минуту задохнется, если не
скинет со своего лица мокрой ваты, и он уже ухватился за нее
руками, но фельдшер только еще крепче зажал ему рот и нос и быстро вылил в маску остатки эфира.
Что ж, сударь! и взял он иглу; ведь я ему на смех сказал, а он оробел да и возьми.
Скинул шинелишку и начал нитку в иглу вдевать. Я гляжу на него; ну, дело известное, глаза нагноились, покраснели;
руки трепещут, хоть ты што! совал, совал — не вдевается нитка; уж он как примигивался: и помусолит-то, и посучит в
руках — нет! бросил, смотрит на меня…
— А вот как, — стал объяснять Смолокуров. — Пишется «ловецкий контракт», без того нельзя: ряда не досада, а уговорец — нашему брату кормилец. Выговаривают, чтоб ловцы всю рыбу, что ни наловят, сдавали съемщику со скидкой десяти аль двенадцати копеек с рубля. А как пойдет у них наперебой, по двадцати да по двадцати по пяти копеек они и
скидывают. Нашему брату барыш в
руки и лезет…
Евлампий Григорьевич
скинул статс-секретарскую шинель с одного плеча. Его правая
рука свободно двигалась в воздухе. Шитый воротник, белый галстук, крест на шее, на левой груди — звезда, вся в настоящих, самим вставленных, брильянтах, так и горит. Весь выпрямился, голова откинута назад, волосы как-то взбиты, линии рта волнистые, возбужденные глаза… Палтусову опять кажется, что зрачки у него не равны, голос с легкой дрожью, но уверенный и немного как бы вызывающий… Неузнаваем!
— Как есть простота. Раздевай его догола, он сам будет помогать
скидать с себя одежду; долби ему ворона клювом голову, не смахнет
рукой. А признайся, дяденька, мастерски сыграл я комедь, хоть бы Расплюеву. Чуть-чуть было не сорвалось, как стал читать проповедь. Да разом поправился, захныкал так, что любому актеру лучше не состроить. Откуда взялись слезы.
Он махнул собеседникам
рукою, давая им знать, чтобы они не трудились его преследовать, скрылся в кустах, и, пока наши стрелки успели — двое обежать овраг, а третий спуститься в него кубарем и вскарабкаться по другому краю его, цепляясь за кусты, — таинственный незнакомец был уже очень далеко на холму,
скинул шляпу и исчез.
— Миша, — сказал мужчина, — взяв мальчика за
руку, —
скинь картуз, поклонись могилке и поцелуй ее. Здесь похоронен честный человек, друг твоего папаши и мамаши. Желал бы видеть тебя таким же честным, когда ты будешь большой.
Горничная проворно
скинула с нее обувь, брала то одну, то другую ногу в
руки, грела их своим дыханием, потом на груди своей; согревши, положила одну ножку на ладонь к себе, любовалась ею, показала ее в каком-то восторге подругам княжны, как бы говоря: «Я такой еще не видывала! вы видали ли?» — и, поцеловав, спешила обуть.
Фаддей Емельянович возьмет, положит в сторону всегда вертевшийся в
руках его чулок со спицами, расседлает нос от окуляров,
скинет с гвоздика свой неизменный длиннополый сюртук и ваточный картуз, наденет, и вот они
рука в
руку идут в кладовую, где хранятся травник и другие целебные настойки, откуда через несколько времени возвращаются домой, хотя и тем же порядком и с тою же любовью, как пошли, но уже со значительно разрумянившимися носами и уже не тою твердою походкою.
Бойкие сидельцы, при появлении каждого прохожего,
скинув шапку и вытянув
руку, будто загоняют цыплят, отряхнув свою масленую головку, остриженную в кружок, клохчут, лают, выпевают, вычитывают длинный список товаров, вертят калейдоскоп своих приветствий, встречают и провожают этим гамом, как докучливые шавки, пока потеряют прохожего из виду.
Он
скинул берет и стал перед ней, скрестив
руки, будто молил ее о чем-то; но роковое окно задвинулось, и опять скрылось его прекрасное видение.
Горько было Андрюше слышать безумную речь отца. Он сидел на камне возле него, целовал его
руки и обливал их слезами. Желая хоть сколько-нибудь поправить и заставить извинить беспорядок его наружности, унижающий родного старика в глазах прохожих, он
скинул, будто от жара, шапочку, чтобы подпариться ему, и поправил на нем цепь. Аристотель взглянул на него с участием.
Дрожащими
руками, вся пылая, Анастасия
скинула с себя тельник. Это был большой серебряный крест с грубым изображением на нем, чернью, распятого Спасителя; к нему привязана была и ладанка. Смотря боязливо на дверь, она надела его Андрюше на шею и спрятала глубоко на груди его. Все это старалась сделать так поспешно, как бы боялась одуматься; но пальцы ее путались в шелковом гайтане: гайтан с трудом отставал от них.
Мужичок, поравнявшись с нами, остановился,
скинул шапку обеими
руками и отвесил глубокий поклон, отчего обнажилась его голова, едва окаймленная тонким венчиком белых волос.
Но, слава Богу, Россия почуяла, что невечно же ей играть в жмурки с врагами своими,
скидает повязку с глаз, приложила
руку к сердцу — бьется по-прежнему патриотизмом двух двенадцатых годов.
Немецкий офицер (запыхавшись). Ряз, двиа, уф! ног више, die Spitzen nieder [Носки вниз (нем.).], уф! (Сердится, что рекруты его не понимают,
скидает с себя в досаде шляпу и парик, которые трясет в
руках; то, вытянувшись, как аршин, ступает по-журавлиному, то, весь искобенившись, прыгает едва не вприсядку, то бьет по носкам рекрут палкою.) О шмерц! [О горе! (от нем. О, Schmerz)]
И выходит удалой Кирибеевич,
Царю в пояс молча кланяется,
Скидает с могучих плеч шубу бархатную,
Подпершися в бок
рукою правою,
Поправляет другой шапку алую,
Ожидает он себе противника…
Трижды громкий клич прокликали —
Ни один боец и не тронулся,
Лишь стоят да друг друга поталкивают.
—
Скинь прежде с
руки собачью шкуру.
Переступив за порог скромного своего жилища, он вдруг
скинул с себя маску невозмутимого спокойствия, торопливо запер за собою на крючок дверь, бросил на землю свою ветхую чуйку и, как крот, заработал
руками в сухом бурьяне, сваленном кучею в угле небольших сенец.