Неточные совпадения
— Что ты! Вздор какой! Это ее манера…. Ну давай же, братец, суп!… Это ее манера, grande dame, [
важной дамы,] —
сказал Степан Аркадьич. — Я тоже приеду, но мне на спевку к графине Бониной надо. Ну как же ты не дик? Чем же объяснить то, что ты вдруг исчез из Москвы? Щербацкие меня спрашивали
о тебе беспрестанно, как будто я должен знать. А я знаю только одно: ты делаешь всегда то, что никто не делает.
Кити держала ее за руку и с страстным любопытством и мольбой спрашивала ее взглядом: «Что же, что же это самое
важное, что дает такое спокойствие? Вы знаете,
скажите мне!» Но Варенька не понимала даже того,
о чем спрашивал ее взгляд Кити. Она помнила только
о том, что ей нынче нужно еще зайти к М-me Berthe и поспеть домой к чаю maman, к 12 часам. Она вошла в комнаты, собрала ноты и, простившись со всеми, собралась уходить.
Сначала, когда говорилось
о влиянии, которое имеет один народ на другой, Левину невольно приходило в голову то, что он имел
сказать по этому предмету; но мысли эти, прежде для него очень
важные, как бы во сне мелькали в его голове и не имели для него теперь ни малейшего интереса.
Любила, чтоб к ней губернатор изредка заехал с визитом, чтобы приезжее из Петербурга
важное или замечательное лицо непременно побывало у ней и вице-губернаторша подошла, а не она к ней, после обедни в церкви поздороваться, чтоб, когда едет по городу, ни один встречный не проехал и не прошел, не поклонясь ей, чтобы купцы засуетились и бросили прочих покупателей, когда она явится в лавку, чтоб никогда никто не
сказал о ней дурного слова, чтобы дома все ее слушались, до того чтоб кучера никогда не курили трубки ночью, особенно на сеновале, и чтоб Тараска не напивался пьян, даже когда они могли бы делать это так, чтоб она не узнала.
— Это удивительно! но она великолепна! Почему она не поступит на сцену? Впрочем, господа, я говорю только
о том, что я видела. Остается вопрос, очень
важный: ее нога? Ваш великий поэт Карасен, говорили мне,
сказал, что в целой России нет пяти пар маленьких и стройных ног.
[Лет пять назад один
важный человек, беседуя с поселенцами
о сельском хозяйстве и давая им советы,
сказал, между прочим: «Имейте в виду, что в Финляндии сеют хлеб по склонам гор».
Вопрос
о том, — что такое она ему намерена
сказать и какое такое это
важное дело, до него прямо касающееся? — раз или два тоже мелькнул в его голове.
Не могу тебе ничего
сказать важного, после твоего отъезда, кажется, по несчастью или по счастью, все в том же положении; мои заботы —
о ремонте, [Ремонт — покупка лошадей, деятельность Пущина по службе в Конной артиллерии.] кроме многих других, которые непременно сопряжены с моим существованием.
— Нужды нет, все-таки оно не годится, на днях я завезу тебя к своему портному; но это пустяки. Есть
о чем
важнее поговорить. Скажи-ка, зачем ты сюда приехал?
— Теперь довольно, —
сказал посол и поклонился Паше. Паша сделал то же самое. —
О великий батырь Буздыхан и Кисмет, —
сказал посол, — мой владыко, сын солнца, брат луны, повелитель царей, жалует тебе орден великого Клизапомпа и дает тебе новый
важный титул. Отныне ты будешь называться не просто Берди-Паша, а торжественно: Халда, Балда, Берди-Паша. И знай, что четырехстворчатое имя считается самым высшим титулом в Ниневии. В знак же твоего величия дарую тебе два драгоценных камня: желчный и мочевой.
Закончил он
о Ставрогине, тоже спеша и без спросу, видимо нарочным намеком, что тот чуть ли не чрезвычайно
важная птица, но что в этом какой-то секрет; что проживал он у нас, так
сказать, incognito, что он с поручениями и что очень возможно, что и опять пожалует к нам из Петербурга (Лямшин уверен был, что Ставрогин в Петербурге), но только уже совершенно в другом виде и в другой обстановке и в свите таких лиц,
о которых, может быть, скоро и у нас услышат, и что всё это он слышал от Петра Степановича, «тайного врага Николая Всеволодовича».
Рассуждение
о сем
важном процессе пусть сделают те, кои более или менее испытали оный на самих себе; я же могу
сказать лишь то, что сей взятый от нас брат наш, яко злато в горниле, проходил путь очищения, необходимый для всякого истинно посвятившего себя служению богу, как говорит Сирах [Сирах — вернее, Иисус Сирахов, автор одной из библейских книг, написанной около двух столетий до нашей эры.]: процесс сей есть буйство и болезнь для человеков, живущих в разуме и не покоряющихся вере, но для нас, признавших путь внутреннего тления, он должен быть предметом глубокого и безмолвного уважения.
Ужинали вяло, без обычного шума и говора, как будто со всеми случилось нечто
важное,
о чем надо упорно подумать. А после ужина, когда все улеглись спать, Жихарев
сказал мне, вынув книгу...
Никто не ожидал такого протеста со стороны Зотушки, и большаки совсем онемели от изумления. Как, какой-нибудь пропоец Зотушка и вдруг начинает выговаривать поперечные слова!.. Этот совет закончился позорным изгнанием Зотушки, потому что он решительно ничего не понимал в
важных делах, и решение состоялось без него. Татьяна Власьевна больше не сумлевалась, потому что
о. Крискент прямо
сказал и т. д.
Когда таким образом Феня оказалась достаточно подготовленной, Алена Евстратьевна приказала братцу Гордею Евстратычу объясниться с ней самому. Девушка ждала этого визита и со страхом думала
о том, что она
скажет Гордею Евстратычу. Он пришел к ней бледный, но спокойный и
важный, как всегда. Извинившись за старое, он повел степенную и обстоятельную речь, хотя к сказанному уже Аленой Евстратьевной и
о. Крискентом трудно было прибавить что-нибудь новое.
— Если поэзия не решает вопросов, которые кажутся вам
важными, —
сказал Ярцев, — то обратитесь к сочинениям по технике, полицейскому и финансовому праву, читайте научные фельетоны. К чему это нужно, чтобы в «Ромео и Жульетте», вместо любви, шла речь, положим,
о свободе преподавания или
о дезинфекции тюрем, если об этом вы найдете в специальных статьях и руководствах?
— Во-первых, это потому, что я доктор, долго жил с русскими. Ага же лицо очень
важное, и ему приходится молчать и по своему положению, и чтобы не
сказать чего не надо. Больше я
о нем не
скажу ни слова.
Сначала Фома не вслушивался в шепот крестного, но когда тот
сказал ему
о Медынской, он невольно оглянулся назад и увидал губернатора. Маленькая капелька чего-то приятного канула в душу его при виде этого
важного человека в яркой ленте через плечо, в орденах на груди, и шагавшего за гробом с грустью на строгом лице.
— Должно быть, трудно писать декорации, —
сказала она тихо, подходя ко мне. — А мы только что с мадам Муфке говорили
о предрассудках, и я видела, как вы вошли. Бог мой, я всю, всю мою жизнь боролась с предрассудками! Чтобы убедить прислугу, какие пустяки все эти их страхи, я у себя всегда зажигаю три свечи и все свои
важные дела начинаю тринадцатого числа.
Но у меня есть другая история, которую я вознамерился рассказать вам, и эта-то история такова, что когда я
о ней думаю или, лучше
сказать, когда я начинал думать об одном лице, замешанном в эту историю и играющем в ней столь
важную роль, что без него не было бы и самой истории, я каждый раз совершенно невольно вспоминаю мою девочку на ходулях.
Когда урядник его увидал, то снял шапку и поклонился, как старому знакомому, но Вадим, ибо это был он, не заметив его, обратился к мужикам и
сказал: «отойдите подальше, мне надо поговорить
о важном деле с этими молодцами»… мужики посмотрели друг на друга и, не заметив ни на чьем лице желания противиться этому неожиданному приказу, и побежденные решительным видом страшного горбача, отодвинулись, разошлись и в нескольких шагах собрались снова в кучку.
Хотя Янсон и приговорен был к смертной казни, но таких, как он, было много, и
важным преступником его в тюрьме не считали. Поэтому с ним разговаривали без опаски и без уважения, как со всяким другим, кому не предстоит смерть. Точно не считали его смерти за смерть. Надзиратель, узнав
о приговоре,
сказал ему наставительно...
И нельзя
сказать, чтоб их мечты не имели основания: в первые годы царствования Екатерины каждый сколько-нибудь
важный указ ее начинался заявлением материнской ее заботливости
о благе народном, и во многих указах действительно делались льготы и улучшения, какие были нужны по тогдашнему времени.
Не видав никого
важнее и ученее, как домине Галушкинский, я почитал, что он всех
важнее и ученее; но, увидев реверендиссима начальника училища, я увидел, что он цаца, а домине Галушкинский против него — тьфу! Так и Петербург против прочих городов. Искренно
скажу, я подобного от самого Хорола не видал. Вот мое мнение
о Петербурге, так и мною уже называемом, когда я узнал, что это все одно.
— Пойдемте гулять, Федор Федорович, —
сказала Кистеру Маша после обеда с тою ласковою властью в голосе, которая как будто знает, что вам весело ей покориться. — Мне нужно переговорить с вами
о важном,
важном деле, — прибавила она с грациозною торжественностью, надевая шведские перчатки. — Пойдешь ты с нами, maman?
Этот роман напомнил читателям «Юрия Милославского»; он написан с тою же силою таланта, утратившего может быть только первую свежесть и новость; но, конечно, роман не произвел и не мог произвести такого же впечатления уже по одной разности эпох: в «Юрии Милославском», в 1612 году, дело шло
о спасении русской земли; оно составляло главное содержание, а все прочее было придаточной обстановкой; а в «Брынском лесу» положение государства, конечно, весьма интересное и
важное по своим последствиям, составляет небольшую придаточную часть и служит, так
сказать, введением в интригу романа, по несчастью — любовную.
И начал подробно рассказывать
о каком-то иконописце, вдовом человеке, который весь свой заработок тратил на подаяние арестантам. Говорил гладко, но вяло и неинтересно, осторожно выбирал слова и словно боялся
сказать нечто
важное, что люди еще не могут оценить и недостойны знать. Посматривал на всех скучно, и глуховатый голос его звучал подзадоривающе лениво.
Марья Сергеевна. Должно быть, очень
важная; потому что, как только я напомнила ему
о ней, он сейчас же стал требовать ее себе; но я не дура: прямо
сказала, что не дам ему этой записки… Тогда он, вообразите, силой решился взять ее.
«Пусть
скажут господа критики, кто больше оскорбляет почтенный дворянский корпус, я еще
важнее скажу: кто делает стыд человечеству: дворяне ли, преимущество свое во зло употребляющие, или сатира на них?» В заключение говорится, что некоторые порицали листки «Живописца» «по слепому пристрастию ко преимуществу дворянскому» и утверждали, что хотя некоторые дворяне и имеют слабость забывать честь и человечество, однако ж будто они, яко благорожденные люди, от порицания всегда должны быть свободны, и что будто точно
о крестьянах сказано: «Накажу их жезлом беззакония…» И подлинно, они часто наказываются беззаконием.
Вы говорите
о вашем сапожнике, им кажется что вы на них намекаете; ничего не говорите, не думаете даже
о них, — страдают. Оказываете им
важную услугу; прекрасно; они принимают ее с благодарностию; но мысль, что они одолжены именно вами, не дает им покоя, и снова их коробит. Вы женитесь, делаетесь отцом семейства, получаете наследство, добиваетесь места, лишаетесь жены, награждены чином, все это задевает их за живое, и они страдают; короче
сказать, не знаешь, с какой стороны приступиться!
Пока Абрамовна раздумывала,
сказать аль нет родителям про то, что подглядела, Масляников, собравшись в путь, попросил Гаврилу Маркелыча переговорить с ним наедине
о каком-то
важном деле. Долго говорили они в беседке, и кончился разговор их тем, что Евграф Макарыч весело распростился со всеми, а Гаврила Маркелыч обещался на другой день проводить его до пристани.
—
О, будь покойна: то, что я
скажу, не составляет ничего
важного, я просто припомнила в пример, что этот человек, по-видимому, столь холодный и самообладающий, при известии
о твоей свадьбе стал такая кислая дрянь, как и все, — точно так же одурел, точно так же злился, корчился, не ел и не находил смысла в своем существовании. Он даже был глупее чем другие, и точно гусар старинных времен проводил целые дни в размышлении, как бы тебя похитить. Я уж не знаю, что может быть этого пошлее.
В известном смысле слова можно даже
сказать, что «средства», которыми пользуется человек, гораздо
важнее «целей», которые он преследует, ибо они больше свидетельствуют
о духе человека.
— Опасные люди!.. —
сказал Бирон, наклонясь почти к уху государыни. — Я вам уж докладывал, что они замышляют… Еще ныне получил я тайные известия
о худых намерениях… заговор… статься может, они выбрали этот случай… есть
важные сообщники… но я взял свои меры.
— Товарищи! Этот вопрос очень
важный, надобно заострить его по всей норме. Но только сейчас мы больно далеко заедем с этим в сторону. Давайте поворотимся к делу… Никто больше не может
сказать о деле?
Это исчезновение живого человека было, на самом деле, до того полно и бесследно, что Ольга Николаевна Хвостова, ничего, кстати
сказать, не знавшая
о делах сына и радовавшаяся лишь его успехам по службе, так как Петр Валерианович хотя писал ей, исполняя ее желание, не менее раза в неделю, но письма его были коротки, уведомляли лишь
о том, что он жив и здоров или же
о каком-нибудь
важном случае его жизни, как то: получение чина, ордена — встревоженная его продолжительным и ничем необъяснимым молчанием, сама поехала в Новгород и там узнала лишь, что сына ее куда-то увезли, но куда — этого не мог ей никто
сказать, так как никто этого, и на самом деле, не знал.
— Я не был у вас всё это время, потому что был у отца: мне нужно было переговорить с ним
о весьма
важном деле. Я вчера ночью только вернулся, —
сказал он, взглянув на Наташу. — Мне нужно переговорить с вами, графиня, — прибавил он после минутного молчания.
Napoléon». [«Князь Кутузов, посылаю к вам одного из моих генерал-адъютантов, для переговоров с вами
о многих
важных предметах. Прошу вашу светлость верить всему, чтò он вам
скажет, особенно когда станет выражать вам чувствования уважения и особенного почтения, питаемые мною к вам с давнего времени. За сим молю Бога
о сохранении вас под Своим священным кровом. Москва, 30 октября, 1812. Наполеон».]
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование 1-ою армией, а принца, без которого, как он
сказал, он не может обойтись в эти
важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие
о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
Николай, хотя без того желания находить всё дурным, которое было у Денисова, считал также весьма достойным и
важным делом посудить
о правительстве и считал, что то, что А. назначен министром того-то, а что Б. генерал-губернатором туда-то, и что государь
сказал то-то, а министр то-то, что всё это дела очень значительные. И он считал нужным интересоваться этим и расспрашивал Пьера. За расспросами этих двух собеседников разговор не выходил из этого обычного характера сплетни высших, правительственных сфер.