Неточные совпадения
Милон. Душа благородная!.. Нет… не могу скрывать более моего сердечного чувства… Нет. Добродетель твоя извлекает
силою своею все таинство души моей. Если мое сердце добродетельно, если стоит оно быть счастливо, от тебя зависит сделать его счастье. Я полагаю его в том, чтоб иметь женою любезную племянницу
вашу. Взаимная наша склонность…
"Мудрые мира сего! — восклицает по этому поводу летописец, — прилежно о сем помыслите! и да не смущаются сердца
ваши при взгляде на шелепа и иные орудия, в коих, по высокоумному мнению
вашему, якобы
сила и свет просвещения замыкаются!"
«Мне нужно переговорить с вами о важном и грустном деле. Там мы условимся, где. Лучше всего у меня, где я велю приготовить
ваш чай. Необходимо. Он налагает крест, но Он дает и
силы», прибавила она, чтобы хоть немного приготовить его.
— Знаю
ваши с Сергеем Иванычем аристократические воззрения. Знаю, что он все
силы ума употребляет на то, чтоб оправдать существующее зло.
— Я очень благодарю вас за
ваше доверие, но… — сказал он, с смущением и досадой чувствуя, что то, что он легко и ясно мог решить сам с собою, он не может обсуждать при княгине Тверской, представлявшейся ему олицетворением той грубой
силы, которая должна была руководить его жизнью в глазах света и мешала ему отдаваться своему чувству любви и прощения. Он остановился, глядя на княгиню Тверскую.
— Теперь тот самый, у которого в руках участь многих и которого никакие просьбы не в
силах были умолить, тот самый бросается теперь к ногам
вашим, вас всех просит.
— Афанасий Васильевич!
вашу власть и я готов над собою <признать>,
ваш слуга и что хотите: отдаюсь вам. Но не давайте работы свыше
сил: я не Потапыч и говорю вам, что ни на что доброе не гожусь.
— Отчего ж вы не обратитесь к ней? — сказал с участьем Платонов. — Мне кажется, если бы она только поближе вошла в положенье
вашего семейства, она бы не в
силах была отказать вам, как бы ни была туга.
— Вы бы прежде говорили, Михей Иваныч, — отвечал Николай скороговоркой и с досадой, изо всех
сил бросая какой-то узелок на дно брички. — Ей-богу, голова и так кругом идет, а тут еще вы с
вашими щикатулками, — прибавил он, приподняв фуражку и утирая с загорелого лба крупные капли пота.
Только я вышла посмотреть, что питье не несут, — прихожу, а уж она, моя сердечная, все вокруг себя раскидала и все манит к себе
вашего папеньку; тот нагнется к ней, а уж
сил, видно, недостает сказать, что хотелось: только откроет губки и опять начнет охать: «Боже мой!
— Стой, стой! — прервал кошевой, дотоле стоявший, потупив глаза в землю, как и все запорожцы, которые в важных делах никогда не отдавались первому порыву, но молчали и между тем в тишине совокупляли грозную
силу негодования. — Стой! и я скажу слово. А что ж вы — так бы и этак поколотил черт
вашего батька! — что ж вы делали сами? Разве у вас сабель не было, что ли? Как же вы попустили такому беззаконию?
— А, так вот оно что-с! — Лужин побледнел и закусил губу. — Слушайте, сударь, меня, — начал он с расстановкой и сдерживая себя всеми
силами, но все-таки задыхаясь, — я еще давеча, с первого шагу, разгадал
вашу неприязнь, но нарочно оставался здесь, чтоб узнать еще более. Многое я бы мог простить больному и родственнику, но теперь… вам… никогда-с…
Я вам дала великое обещание, я
ваша невеста; доверьтесь же мне в этом деле и поверьте, я в
силах буду рассудить беспристрастно.
Кулигин. Никакой я грубости вам, сударь, не делаю, а говорю вам потому, что, может быть, вы и вздумаете когда что-нибудь для города сделать.
Силы у вас,
ваше степенство, много; была б только воля на доброе дело. Вот хоть бы теперь то возьмем: у нас грозы частые, а не заведем мы громовых отводов.
— Хотите познакомиться с человеком почти
ваших мыслей? Пчеловод, сектант, очень интересный, книг у него много. Поживете в деревне, наберетесь
сил.
— Он — человек! — выкрикивал поп, взмахивая рукавами рясы. — Он справедлив! Он поймет правду
вашей скорби и скажет людям, которые живут потом, кровью
вашей… скажет им свое слово… слово
силы, — верьте!
— А еще вреднее плотских удовольствий — забавы распутного ума, — громко говорил Диомидов, наклонясь вперед, точно готовясь броситься в густоту людей. — И вот студенты и разные недоучки, медные головы, честолюбцы и озорники, которым не жалко вас, напояют голодные души
ваши, которым и горькое — сладко, скудоумными выдумками о каком-то социализме, внушают, что была бы плоть сыта, а ее сытостью и душа насытится… Нет! Врут! — с большой
силой и торжественно подняв руку, вскричал Диомидов.
— Это —
ваше дело, перерождайтесь, — громко произнес Кутузов и спросил: — Но какое же до вас дело рабочему-то классу, действительно революционной
силе?
— Вот когда заиграют все
силы в
вашем организме, тогда заиграет жизнь и вокруг вас, и вы увидите то, на что закрыты у вас глаза теперь, услышите, чего не слыхать вам: заиграет музыка нерв, услышите шум сфер, будете прислушиваться к росту травы. Погодите, не торопитесь, придет само! — грозил он.
— Ну, хорошо, Марк Иванович, Бог с вами и с
вашими манерами!
Сила не в них и не в моей «рисовке»! Вы сделали доброе дело…
Рядом с красотой — видел
ваши заблуждения, страсти, падения, падал сам, увлекаясь вами, и вставал опять и все звал вас, на высокую гору, искушая — не дьявольской заманкой, не царством суеты, звал именем другой
силы на путь совершенствования самих себя, а с собой и нас: детей, отцов, братьев, мужей и… друзей
ваших!
Вдохновляясь
вашей лучшей красотой,
вашей неодолимой
силой — женской любовью, — я слабой рукой писал женщину, с надеждой, что вы узнаете в ней хоть бледное отражение — не одних
ваших взглядов, улыбок, красоты форм, грации, но и
вашей души, ума, сердца — всей прелести
ваших лучших
сил!
— Так вы — «новая грядущая
сила»? — спросила она, глядя на него с любопытством и иронией. — Да кто вы такой? Или имя
ваше — тайна?
И жертвы есть, — по мне это не жертвы, но я назову
вашим именем, я останусь еще в этом болоте, не знаю сколько времени, буду тратить
силы вот тут — но не для вас, а прежде всего для себя, потому что в настоящее время это стало моей жизнью, — и я буду жить, пока буду счастлив, пока буду любить.
— Да, кузина: вы обмануты, и
ваши тетки прожили жизнь в страшном обмане и принесли себя в жертву призраку, мечте, пыльному воспоминанию… Он велел! — говорил он, глядя почти с яростью на портрет, — сам жил обманом, лукавством или
силою, мотал, творил ужасы, а другим велел не любить, не наслаждаться!
Мы не равны: вы выше нас, вы
сила, мы
ваше орудие.
— Пусть так! — более и более слабея, говорила она, и слезы появились уже в глазах. — Не мне спорить с вами, опровергать
ваши убеждения умом и своими убеждениями! У меня ни ума, ни
сил не станет. У меня оружие слабо — и только имеет ту цену, что оно мое собственное, что я взяла его в моей тихой жизни, а не из книг, не понаслышке…
Время сняло с вас много оков, наложенных лукавой и грубой тиранией: снимет и остальные, даст простор и свободу
вашим великим, соединенным
силам ума и сердца — и вы открыто пойдете своим путем и употребите эту свободу лучше, нежели мы употребляем свою!
Точно подле вас стоит
ваш двойник; вы сами умны и разумны, а тот непременно хочет сделать подле вас какую-нибудь бессмыслицу, и иногда превеселую вещь, и вдруг вы замечаете, что это вы сами хотите сделать эту веселую вещь, и Бог знает зачем, то есть как-то нехотя хотите, сопротивляясь из всех
сил хотите.
И поэзия изменила свою священную красоту.
Ваши музы, любезные поэты [В. Г. Бенедиктов и А. Н. Майков — примеч. Гончарова.], законные дочери парнасских камен, не подали бы вам услужливой лиры, не указали бы на тот поэтический образ, который кидается в глаза новейшему путешественнику. И какой это образ! Не блистающий красотою, не с атрибутами
силы, не с искрой демонского огня в глазах, не с мечом, не в короне, а просто в черном фраке, в круглой шляпе, в белом жилете, с зонтиком в руках.
— И я тебя тоже, Lise. Послушайте, Алексей Федорович, — таинственно и важно быстрым шепотом заговорила госпожа Хохлакова, уходя с Алешей, — я вам ничего не хочу внушать, ни подымать этой завесы, но вы войдите и сами увидите все, что там происходит, это ужас, это самая фантастическая комедия: она любит
вашего брата Ивана Федоровича и уверяет себя изо всех
сил, что любит
вашего брата Дмитрия Федоровича. Это ужасно! Я войду вместе с вами и, если не прогонят меня, дождусь конца.
— Я вас изо всех
сил попрошу, голубчик Михаил Макарыч, на сей раз удержать
ваши чувства, — зашептал было скороговоркой старику товарищ прокурора, — иначе я принужден буду принять…
Но предрекаю, что в ту даже самую минуту, когда вы будете с ужасом смотреть на то, что, несмотря на все
ваши усилия, вы не только не подвинулись к цели, но даже как бы от нее удалились, — в ту самую минуту, предрекаю вам это, вы вдруг и достигнете цели и узрите ясно над собою чудодейственную
силу Господа, вас все время любившего и все время таинственно руководившего.
— Говорите без юродства и не начинайте оскорблением домашних
ваших, — ответил старец слабым изнеможенным голосом. Он видимо уставал, чем далее, тем более, и приметно лишался
сил.
Давно уже сострадающая его судьбе, эта дама предлагает ему благоразумнейший из советов: бросить весь этот кутеж, эту безобразную любовь, эти праздношатания по трактирам, бесплодную трату молодых
сил и отправиться в Сибирь на золотые прииски: „Там исход
вашим бушующим
силам,
вашему романическому характеру, жаждущему приключений“.
В вас возникло такое сильное чувство, что и самое сильное
ваше сопротивление осталось напрасным; но ведь это опять случайность, что оно явилось с такою
силою.
Женитьба на ней несмотря на низкость ее происхождения и, сравнительно с вами, бедность, очень много двинула бы вперед
вашу карьеру: она, будучи введена в большой свет, при
ваших денежных средствах, при своей красоте, уме и
силе характера, заняла бы в нем блестящее место; выгоды от этого для всякого мужа понятны.
— Нет. Именно я потому и выбран, что всякий другой на моем месте отдал бы. Она не может остаться в
ваших руках, потому что, по чрезвычайной важности ее содержания, характер которого мы определили, она не должна остаться ни в чьих руках. А вы захотели бы сохранить ее, если б я отдал ее. Потому, чтобы не быть принуждену отнимать ее у вас
силою, я вам не отдам ее, а только покажу. Но я покажу ее только тогда, когда вы сядете, сложите на колена
ваши руки и дадите слово не поднимать их.
— Но если так, я прошу у вас одной пощады: вы теперь еще слишком живо чувствуете, как я оскорбил вас… не давайте мне теперь ответа, оставьте мне время заслужить
ваше прощение! Я кажусь вам низок, подл, но посмотрите, быть может, я исправлюсь, я употреблю все
силы на то, чтоб исправиться! Помогите мне, не отталкивайте меня теперь, дайте мне время, я буду во всем слушаться вас! Вы увидите, как я покорен; быть может, вы увидите во мне и что-нибудь хорошее, дайте мне время.
— Если бы, например,
ваше превосходительство могли каким ни есть образом достать от
вашего соседа запись или купчую, в
силу которой владеет он своим имением, то конечно…
— Соберитесь с всеми
силами души, умоляйте отца, бросьтесь к его ногам: представьте ему весь ужас будущего,
вашу молодость, увядающую близ хилого и развратного старика, решитесь на жестокое объяснение: скажите, что если он останется неумолим, то… то вы найдете ужасную защиту… скажите, что богатство не доставит вам и одной минуты счастия; роскошь утешает одну бедность, и то с непривычки на одно мгновение; не отставайте от него, не пугайтесь ни его гнева, ни угроз, пока останется хоть тень надежды, ради бога, не отставайте.
— Бедная, бедная моя участь, — сказал он, горько вздохнув. — За вас отдал бы я жизнь, видеть вас издали, коснуться руки
вашей было для меня упоением. И когда открывается для меня возможность прижать вас к волнуемому сердцу и сказать: ангел, умрем! бедный, я должен остерегаться от блаженства, я должен отдалять его всеми
силами… Я не смею пасть к
вашим ногам, благодарить небо за непонятную незаслуженную награду. О, как должен я ненавидеть того, но чувствую, теперь в сердце моем нет места ненависти.
— Не сердитесь, у меня нервы расстроены; я все понимаю, идите
вашей дорогой, для вас нет другой, а если б была, вы все были бы не те. Я знаю это, но не могу пересилить страха, я так много перенесла несчастий, что на новые недостает
сил. Смотрите, вы ни слова не говорите Ваде об этом, он огорчится, будет меня уговаривать… вот он, — прибавила старушка, поспешно утирая слезы и прося еще раз взглядом, чтоб я молчал.
— Совершенно верно: когда подписывает духовную в качестве свидетеля священник, то совершенно достаточно двух подписей, а без священника нужно три. И
ваше завещание имеет сейчас такую же
силу, как пустой лист бумаги.
«Ночевать здесь нельзя,
ваше высокоблагородие; клопов и тараканов видимо-невидимо —
сила! — сказал он, беспомощно разводя руками.
Не забывайте никогда употреблять
ваших телесных
сил и чувств.
Желание вас спасти дало мне
силы чрезъестественные; но сажен за сто до берега
силы мои стали ослабевать, и я начал отчаиваться в
вашем спасении и моей жизни.
Воинственный дар
Являя в сраженьях без счета,
Не
силой одною врагов побеждал
Ваш прадед в борьбе исполинской...
Ах!.. Эти речи поберечь
Вам лучше для других.
Всем
вашим пыткам не извлечь
Слезу из глаз моих!
Покинув родину, друзей,
Любимого отца,
Приняв обет в душе моей
Исполнить до конца
Мой долг, — я слез не принесу
В проклятую тюрьму —
Я гордость, гордость в нем спасу,
Я
силы дам ему!
Презренье к нашим палачам,
Сознанье правоты
Опорой верной будет нам.
— Ах, милый князь, — воскликнул вдруг Евгений Павлович с одушевлением и с грустью, — как могли вы тогда допустить… всё, что произошло? Конечно, конечно, всё это было для вас так неожиданно… Я согласен, что вы должны были потеряться и… не могли же вы остановить безумную девушку, это было не в
ваших силах! Но ведь должны же вы были понять, до какой степени серьезно и сильно эта девушка… к вам относилась. Она не захотела делиться с другой, и вы… и вы могли покинуть и разбить такое сокровище!