Неточные совпадения
Звонок повторился с новой
силой, и когда
Лука приотворил дверь, чтобы посмотреть на своего неприятеля, он даже немного попятился назад: в дверях стоял низенький толстый седой старик с желтым калмыцким лицом, приплюснутым носом и узкими черными, как агат, глазами. Облепленный грязью татарский азям и смятая войлочная шляпа свидетельствовали о том, что гость заявился прямо с дороги.
— Это стихийная
сила,
Лука Назарыч…
Лука Назарыч, стоя у своего окна, каждое утро наблюдал вереницы двигавшихся подвод, и его старое крепостное сердце обливалось кровью: уходила та живая
сила, которая складывалась сотнями лет.
Молота стучали, рабочие двигались, как тени, не смея дохнуть, а
Лука Назарыч все стоял и смотрел, не имея
сил оторваться. Заметив остававшихся без шапок дозорного и плотинного, он махнул им рукой и тихо проговорил...
Петр Елисеич напряг последние
силы, чтобы сдержаться и не выйти из себя. Он знал, что теперь все кончено. Оставалось только одно: умереть с честью. После резкого вступления
Лука Назарыч тоже заметно смирился.
Главная
сила заключалась в
Луке Назарыче, но сердитый старик, видимо, даже обрадовался благоприятному случаю, чтобы помириться с «французом».
Расстаться с Мурмосом
Лука Назарыч был не в
силах.
Мелкая торговля, бьющаяся изо всех
сил вылезти в магазины, так и стала ему кидаться в глаза со всех сторон; через каждые почти десять шагов ему попадался жид, и из большей части домов несло жареным
луком и щукой; но еще более безобразное зрелище ожидало его на Садовой: там из кабака вывалило по крайней мере человек двадцать мастеровых; никогда и нигде Калинович не видал народу более истощенного и безобразного: даже самое опьянение их было какое-то мрачное, свирепое; тут же, у кабака, один из них, свалившись на тротуар, колотился с ожесточением головой о тумбу, а другой, желая, вероятно, остановить его от таких самопроизвольных побоев, оттаскивал его за волосы от тумбы, приговаривая...
Лука. А хорошая сторона — Сибирь! Золотая сторона! Кто в
силе да в разуме, тому там — как огурцу в парнике!
— Так-то так, посытнее, может статься — посытнее; да на все есть время: придут такие года, вот хоть бы мои теперь, не след потреблять такой пищи; вот я пятнадцать лет мяса в рот не беру, а слава тебе, всевышнему создателю, на
силы не жалуюсь. Только и вся моя еда: хлеб,
лук, да квасу ину пору подольешь…
Вот Стрибожьи вылетели внуки —
Зашумели ветры у реки,
И взметнули вражеские
лукиТучу стрел на русские полки.
Стоном стонет мать-земля сырая,
Мутно реки быстрые текут,
Пыль несется, поле покрывая.
Стяги плещут: половцы идут!
С Дона, с моря с криками и с воем
Валит враг, но, полон ратных
сил,
Русский стан сомкнулся перед боем
Щит к щиту — и степь загородил.
Это не что иное, как натянутый
лук со стрелою, которая, вместо копья, оканчивается довольно широкою лопаточкою; лопаточка ходит в пазах длинной рамки, вделанной прочно в средину
лука, и, будучи спущена, плотно и крепко прижимается
силою тетивы к краю рамки.
Всех жуковских ребят, которые знали грамоте, отвозили в Москву и отдавали там только в официанты и коридорные (как из села, что по ту сторону, отдавали только в булочники), и так повелось давно, еще в крепостное право, когда какой-то
Лука Иваныч, жуковский крестьянин, теперь уже легендарный, служивший буфетчиком в одном из московских клубов, принимал к себе на службу только своих земляков, а эти, входя в
силу, выписывали своих родственников и определяли их в трактиры и рестораны; и с того времени деревня Жуково иначе уже не называлась у окрестных жителей, как Хамская или Холуевка.
Лука этакой
силы денег дать и сообразить не мог и говорит...
А Ермак говорит: «Мы, русские, пришли сюда твоего царя завоевать и его город взять; русскому царю под руку подвести.
Силы у нас много. Что со мной пришли — это только передние, а сзади плывут в стругах — счету им нет, и у всех ружья. А ружья наши насквозь дерево пробивают, не то что ваши
луки, стрелы. Вот, смотри».
Когда друзья посвятили Малгоржана в свой проект, то Малгоржан сильно поморщился, однако же после довольно долгих и энергических убеждений, боясь потерять репутацию «нового человека» и уважение
Луки и Моисея, склонился на их доводы, склонился с затаенным сокрушением сердца, ибо втайне ласкал себя приятною мыслию, что эти шестьдесят тысяч в
силу, так сказать, нравственного сродства с Сусанной принадлежат и ему в некотором смысле.
Его кое-как общими
силами успокоили и усадили за стол. Он долго выбирал, чего бы выпить, и, сделав кислое лицо, выпил полрюмки какой-то зеленой настойки, затем потянул к себе кусок пирога и кропотливо выбрал из начинки яйца и
лук. С первого же глотка пирог показался ему пресным. Он посолил его и тотчас же сердито отодвинул, так как пирог был пересолен.
Военные обозреватели писали: «
Лук согнулся, тетива напряглась до крайности, — и скоро смертоносная стрела с страшною
силою полетит в самое сердце врага».
С
силой оттолкнул его от себя
Лука Иванович и попал, у самой выходной двери, в руки распорядителя в желтом армяке.
Долго-долго не мог
Лука Иванович овладеть собою. Точно какое жало мозжило его, нервность не шла ему на помощь, ни в чем не находил он облегчения: ни слез не являлось, ни падения
сил, а с ним и тяжкой напряженности. Вот он и один теперь: что же такое гложет его и мозжит?.. Страстное ли чувство, пришибенное сразу? Горечь ли мужского тщеславия, или простая жалость к этой мечущейся в пустоте женщине?..
— Побудь у меня часок, — сказал Афоня, схватив свою шапку и посох, — разом ворочусь. Злое дело откладывай со дня на день и молись: авось соскучится сидеть у тебя за пазушкой да стошнится от молитвы; сгинет в благой час, аки нечистая
сила от заутреннего звона. С добрым делом иначе. Взвидел птицу дорогую, наметывай мигом калену стрелу, натягивай
лук тугой — она твоя, птица небесная. Пропустишь, и потонула в небе.
—
Сила! — еще резче расхохотался
Лука Иванович и встал.
Сохрани воинство Его, положи
лук медян мышцам во имя Твое ополчившихся, и препояши их
силою на брань.
Марка XII, 24—27;
Луки XX, 34—38: «Вы заблуждаетесь, не понимая писания и
силу божию».
— Я вспомнил слова Амазиса: тетива на
луке слаба, пока на нее не наложат стрелу и рукой ее не натянут. Когда же нужно, чтобы она напряглась, она напряжется и сильно ударит; но если ее постоянно тянуть и держать в напряжении, она истончает, и
сила ее ослабеет. Я боюсь, чтобы мне не утратить и то, что хоть порою мне дается от неба.