Я бросился домой. Разъедающая злоба кипела в моем сердце, это чувство бесправия, бессилия, это положение пойманного зверя, над которым презрительный уличный мальчишка издевается, понимая, что всей
силы тигра недостаточно, чтоб сломить решетку.
Неточные совпадения
Они поворотили в улицы и были остановлены вдруг каким-то беснующимся, который, увидев у Андрия драгоценную ношу, кинулся на него, как
тигр, вцепился в него, крича: «Хлеба!» Но
сил не было у него, равных бешенству; Андрий оттолкул его: он полетел на землю.
— Умереть, умереть! зачем мне это? Помогите мне жить, дайте той прекрасной страсти, от которой «тянутся какие-то лучи на всю жизнь…». Дайте этой жизни, где она? Я, кроме огрызающегося
тигра, не вижу ничего… Говорите, научите или воротите меня назад, когда у меня еще была
сила! А вы — «бабушке сказать»! уложить ее в гроб и меня с ней!.. Это, что ли, средство? Или учите не ходить туда, к обрыву… Поздно!
Точно несколько львов и
тигров бросаются, вскакивают на дыбы, чтоб впиться один в другого, и мечутся кверху, а там вдруг целой толпой шарахнулись вниз — только пыль столбом стоит поверх, и судно летит туда же за ними, в бездну, но новая
сила толкает его опять вверх и потом становит боком.
— Вы таки консеквентны; я хотел только заметить, что от права
силы до права
тигров и крокодилов и даже до Данилова и Горского недалеко.
Булычов. Всё — отцы. Бог — отец, царь — отец, ты — отец, я — отец. А
силы у нас — нет. И все живем на смерть. Я — не про себя, я про войну, про большую смерть. Как в цирке зверя-тигра выпустили из клетки на людей.
Когда нарта была уложена, Миону привязал щенка к дереву, запряг двух взрослых собак и пошел по нашей дороге вверх по реке Садомабирани. Жена его стала палкой подталкивать нарту сзади, а ребятишки на лыжах пошли стороной. Щенок, которого Миону отдавал
тигру, навострил свои ушки и затем, повернувшись задом, изо всей
силы стал тянуться на ремешке, стараясь высвободить голову из петли.
Тигра вводили в клетку, но боялись еще запереть ее; он знал свою
силу и играл железной клеткой, входя и выходя из нее. Никто не смел говорить об охлаждении к фавориту — не верили ни слухам, ни глазам, боялись даже верить, чтобы не проговориться; хотели скорей думать, что
тигр притворяется спящим.
Душа его, как разгневанный орел, рвала на части животных, им только взвиденных, и впивалась даже могучими когтями в
тигра, который был ему не по
силам.