Неточные совпадения
Я хотел бы, например, чтоб при воспитании сына знатного господина наставник его всякий день разогнул ему
Историю и указал ему в ней два места: в одном, как великие люди способствовали благу своего отечества; в другом, как вельможа недостойный, употребивший во зло свою доверенность и
силу, с высоты пышной своей знатности низвергся в бездну презрения и поношения.
Не забудем, что летописец преимущественно ведет речь о так называемой черни, которая и доселе считается стоящею как бы вне пределов
истории. С одной стороны, его умственному взору представляется
сила, подкравшаяся издалека и успевшая организоваться и окрепнуть, с другой — рассыпавшиеся по углам и всегда застигаемые врасплох людишки и сироты. Возможно ли какое-нибудь сомнение насчет характера отношений, которые имеют возникнуть из сопоставления стихий столь противоположных?
Благотворная
сила его действий была неуловима, ибо такие мероприятия, как рукопожатие, ласковая улыбка и вообще кроткое обращение, чувствуются лишь непосредственно и не оставляют ярких и видимых следов в
истории.
— Опасность в скачках военных, кавалерийских, есть необходимое условие скачек. Если Англия может указать в военной
истории на самые блестящие кавалерийские дела, то только благодаря тому, что она исторически развивала в себе эту
силу и животных и людей. Спорт, по моему мнению, имеет большое значение, и, как всегда, мы видим только самое поверхностное.
«Ну, — говорил он ему, — излагай мне свои воззрения на жизнь, братец: ведь в вас, говорят, вся
сила и будущность России, от вас начнется новая эпоха в
истории, — вы нам дадите и язык настоящий и законы».
«В сущности, есть много оснований думать, что именно эти люди — основной материал
истории, сырье, из которого вырабатывается все остальное человеческое, культурное. Они и — крестьянство. Это — демократия, подлинный демос — замечательно живучая, неистощимая
сила. Переживает все социальные и стихийные катастрофы и покорно, неутомимо ткет паутину жизни. Социалисты недооценивают значение демократии».
«Здесь собрались представители тех, которые стояли на коленях, тех, кого расстреливали, и те, кто приказывает расстреливать. Люди, в массе, так же бездарны и безвольны, как этот их царь. Люди только тогда становятся
силой, творящей
историю, когда во главе их становится какой-нибудь смельчак, бывший поручик Наполеон Бонапарте. Да, — “так было, так будет”».
— «Людей, говорит, моего класса, которые принимают эту философию
истории как истину обязательную и для них, я, говорит, считаю ду-ра-ка-ми, даже — предателями по неразумию их, потому что неоспоримый закон подлинной
истории — эксплоатация
сил природы и
сил человека, и чем беспощаднее насилие — тем выше культура». Каково, а? А там — закоренелые либералы были…
Социалисты-утописты с их мистической верой в
силу рабочего класса — разбиты, сошли со сцены
истории.
«Представление отечество недоступно человеку массы. “Мы — не русские, мы — самарские”. Отечество — это понятие интеллектуальной
силы. Если нет знания
истории отечества, оно — не существует».
Постепенно начиналась скептическая критика «значения личности в процессе творчества
истории», — критика, которая через десятки лет уступила место неумеренному восторгу пред новым героем, «белокурой бестией» Фридриха Ницше. Люди быстро умнели и, соглашаясь с Спенсером, что «из свинцовых инстинктов не выработаешь золотого поведения», сосредоточивали
силы и таланты свои на «самопознании», на вопросах индивидуального бытия. Быстро подвигались к приятию лозунга «наше время — не время широких задач».
И сама
история только в тоску повергает: учишь, читаешь, что вот-де настала година бедствий, несчастлив человек; вот собирается с
силами, работает, гомозится, страшно терпит и трудится, все готовит ясные дни. Вот настали они — тут бы хоть сама
история отдохнула: нет, опять появились тучи, опять здание рухнуло, опять работать, гомозиться… Не остановятся ясные дни, бегут — и все течет жизнь, все течет, все ломка да ломка.
Красота, исполненная ума, — необычайная
сила, она движет миром, она делает
историю, строит судьбы; она, явно или тайно, присутствует в каждом событии.
Иногда, в этом безусловном рвении к какой-то новой правде, виделось ей только неуменье справиться с старой правдой, бросающееся к новой, которая давалась не опытом и борьбой всех внутренних
сил, а гораздо дешевле, без борьбы и сразу, на основании только слепого презрения ко всему старому, не различавшего старого зла от старого добра, и принималась на веру от не проверенных ничем новых авторитетов, невесть откуда взявшихся новых людей — без имени, без прошедшего, без
истории, без прав.
— Я, пока
силы есть, расскажу тебе всю
историю этого года…
Из
истории с Риночкой выходило обратное, что никакая «идея» не в
силах увлечь (по крайней мере меня) до того, чтоб я не остановился вдруг перед каким-нибудь подавляющим фактом и не пожертвовал ему разом всем тем, что уже годами труда сделал для «идеи».
Чувство это было то самое простое чувство жалости и умиления, которое он испытал в первый раз на свидании с нею в тюрьме и потом, с новой
силой, после больницы, когда он, поборов свое отвращение, простил ее за воображаемую
историю с фельдшером (несправедливость которой разъяснилась потом); это было то же самое чувство, но только с тою разницею, что тогда оно было временно, теперь же оно стало постоянным.
Конец Европы будет выступлением России и славянской расы на арену всемирной
истории, как определяющей духовной
силы.
В ней должен родиться вкус к тому, чтобы быть созидательной
силой в
истории.
Быть может, потому русские стали такими, что в
истории своей они слишком много страдали от насиловавшей их, над ними стоящей
силы.
Народ же русский таил свои
силы, не выявил их еще целиком в
истории.
Такой склад природы принуждает Розанова всегда преклоняться перед фактом,
силой и
историей.
В
истории действуют иррациональные
силы, с которыми мало считаются сторонники разумной политики.
Если в народе побеждают интересы покойно-удовлетворенной жизни современного поколения, то такой народ не может уже иметь
истории, не в
силах выполнить никакой миссии в мире.
Поэтому в
истории мира и человека могут действовать иррациональные
силы, темная свобода, порождающая необходимость и насилие.
Русская душа не мирится с поклонением бессмысленной, безнравственной и безбожной
силе, она не принимает
истории, как природной необходимости.
Подобного поклонения государственной
силе, как мистическому факту
истории, еще не было в русской литературе.
Если бы возможно было помыслить, лишь для пробы и для примера, что три эти вопроса страшного духа бесследно утрачены в книгах и что их надо восстановить, вновь придумать и сочинить, чтоб внести опять в книги, и для этого собрать всех мудрецов земных — правителей, первосвященников, ученых, философов, поэтов — и задать им задачу: придумайте, сочините три вопроса, но такие, которые мало того, что соответствовали бы размеру события, но и выражали бы сверх того, в трех словах, в трех только фразах человеческих, всю будущую
историю мира и человечества, — то думаешь ли ты, что вся премудрость земли, вместе соединившаяся, могла бы придумать хоть что-нибудь подобное по
силе и по глубине тем трем вопросам, которые действительно были предложены тебе тогда могучим и умным духом в пустыне?
— Конечно, мой милый. Мы говорили, отчего до сих пор факты
истории так противоречат выводу, который слишком вероятен по наблюдениям над частною жизнью и над устройством организма. Женщина играла до сих пор такую ничтожную роль в умственной жизни потому, что господство насилия отнимало у ней и средства к развитию, и мотивы стремиться к развитию. Это объяснение достаточное. Но вот другой такой же случай. По размеру физической
силы, организм женщины гораздо слабее; но ведь организм ее крепче, — да?
Погодин был полезный профессор, явившись с новыми
силами и с не новым Гереном на пепелище русской
истории, вытравленной и превращенной в дым и прах Каченовским.
…А если докажут, что это безумие, эта религиозная мания — единственное условие гражданского общества, что для того, чтоб человек спокойно жил возле человека, надобно обоих свести с ума и запугать, что эта мания — единственная уловка, в
силу которой творится
история?
Для этого он не нарядил
истории в кружева и блонды, совсем напротив, — его речь была строга, чрезвычайно серьезна, исполнена
силы, смелости и поэзии, которые мощно потрясали слушателей, будили их.
Атеизм Химика шел далее теологических сфер. Он считал Жофруа Сент-Илера мистиком, а Окена просто поврежденным. Он с тем пренебрежением, с которым мой отец сложил «
Историю» Карамзина, закрыл сочинения натурфилософов. «Сами выдумали первые причины, духовные
силы, да и удивляются потом, что их ни найти, ни понять нельзя». Это был мой отец в другом издании, в ином веке и иначе воспитанный.
Припомните: разве
история не была многократно свидетельницей мрачных и жестоких эпох, когда общество, гонимое паникой, перестает верить в освежающую
силу знания и ищет спасения в невежестве? Когда мысль человеческая осуждается на бездействие, а действительное знание заменяется массою бесполезностей, которые отдают жизнь в жертву неосмысленности; когда идеалы меркнут, а на верования и убеждения налагается безусловный запрет?.. Где ручательство, что подобные эпохи не могут повториться и впредь?
История эта состояла в следующем: мужик пахал поле и выпахал железный казанок (котел) с червонцами. Он тихонько принес деньги домой и зарыл в саду, не говоря никому ни слова. Но потом не утерпел и доверил тайну своей бабе, взяв с нее клятву, что она никому не расскажет. Баба, конечно, забожилась всеми внутренностями, но вынести тяжесть неразделенной тайны была не в
силах. Поэтому она отправилась к попу и, когда тот разрешил ее от клятвы, выболтала все на духу.
И, понюхав табаку, начинает рассказывать мне какие-то диковинные
истории о добрых разбойниках, о святых людях, о всяком зверье и нечистой
силе.
Это остается в
силе и если отвергнуть славянофильскую концепцию
истории.
Неактуализированность
сил русского народа в прошлом, отсутствие величия в его
истории делаются для Чаадаева залогом возможности великого будущего.
Но она находилась в глубоком конфликте с русской
историей, как она создавалась господствующими в ней
силами.
Этот же хаос Тютчев чувствует и за внешними покровами
истории и предвидит катастрофы. Он не любит революцию и не хочет ее, но считает ее неизбежной. Русской литературе свойствен профетизм, которого нет в такой
силе в других литературах. Тютчев чувствовал наступление «роковых минут»
истории. В стихотворении, написанном по совсем другому поводу, есть изумительные строки...
Чаадаев думал, что
силы русского народа не были актуализированы в его
истории, они остались как бы в потенциальном состоянии.
Нужно признать характерным свойством русской
истории, что в ней долгое время
силы русского народа оставались как бы в потенциальном, не актуализированном состоянии.
Он разочаровался в оптимизме своих теократических и теософических схем, увидел
силу зла в
истории.
Это не значит, конечно, что Европа «сгнила»; и там готовятся
силы к последнему акту мировой
истории.
Мистика квэкеров и мистика хлыстов всегда выходит из
истории, из круговой поруки
истории, в
силу которой каждый должен нести ее бремя.
Смысл мировой
истории не в благополучном устроении, не в укреплении этого мира на веки веков, не в достижении того совершенства, которое сделало бы этот мир не имеющим конца во времени, а в приведении этого мира к концу, в обострении мировой трагедии, в освобождении тех человеческих
сил, которые призваны совершить окончательный выбор между двумя царствами, между добром и злом (в религиозном смысле слова).
Даже мистик такой
силы и таких прозрений, как Сведенборг, оставил сравнительно мало творческих следов в
истории.
Таким образом, христианство перешло на большую дорогу
истории, стало вселенской
силой.
Накопившаяся в глубине мистика должна выйти на поверхность
истории, стать творческой
силой.
Мировая
история разрешится лишь совместными
силами Востока и Запада, и каждый великий народ имеет тут свою миссию.