Неточные совпадения
Ассоль спала. Лонгрен, достав свободной рукой трубку, закурил, и ветер пронес дым сквозь плетень в куст, росший с внешней стороны огорода.
У куста, спиной к
забору, прожевывая пирог,
сидел молодой нищий. Разговор отца с дочерью привел его в веселое настроение, а запах хорошего табаку настроил добычливо.
Служитель нагнулся, понатужился и, сдвинув кресло, покатил его. Самгин вышел за ворота парка,
у ворот, как два столба, стояли полицейские в пыльных, выгоревших на солнце шинелях. По улице деревянного городка бежал ветер, взметая пыль, встряхивая деревья; под
забором сидели и лежали солдаты, человек десять, на тумбе
сидел унтер-офицер, держа в зубах карандаш, и смотрел в небо, там летала стая белых голубей.
Другой
сидит по целым часам
у ворот, в картузе, и в мирном бездействии смотрит на канаву с крапивой и на
забор на противоположной стороне. Давно уж мнет носовой платок в руках — и все не решается высморкаться: лень.
То под
забором Степушка
сидит и редьку гложет, или морковь сосет, или грязный кочан капусты под себя крошит; то ведро с водой куда-то тащит и кряхтит; то под горшочком огонек раскладывает и какие-то черные кусочки из-за пазухи в горшок бросает; то
у себя в чуланчике деревяшкой постукивает, гвоздик приколачивает, полочку для хлебца устроивает.
Последние ряды городских зданий кончились здесь, и широкая трактовая дорога входила в город среди
заборов и пустырей.
У самого выхода в поле благочестивые руки воздвигли когда-то каменный столб с иконой и фонарем, который, впрочем, скрипел только вверху от ветра, но никогда не зажигался.
У самого подножия этого столба расположились кучкой слепые нищие, оттертые своими зрячими конкурентами с более выгодных мест. Они
сидели с деревянными чашками в руках, и по временам кто-нибудь затягивал жалобную песню...
У ворот на лавочке
сидел дворник в красной кумачной рубахе, синих штанах и босой. Как всегда, он
сидел неподвижно, его широкая спина и затылок точно примёрзли к
забору, руки он сунул за пояс, рябое скучное лицо застыло, дышал он медленно и глубоко, точно вино пил. Полузакрытые глаза его казались пьяными, и смотрели они неотрывно.
Я проломал гнилую крышу
у беседки утром, а вечером, когда они
сидели на диване и объяснялись в любви, я влез на соседний высокий
забор и в эту дыру на крыше, прямо на головы влюбленных, высыпал целую корзину наловленных в пруде крупных жирных лягушек, штук сто!
Силан. Вот она где
у меня
сидит, пропажа эта. По этому случаю, теперь, братцы мои — господа приказчики,
У меня чтоб аккуратно: в девятом часу чтоб дома, и ворота на запор. А уж это, чтоб по ночам через
забор лазить, — уж это заведение надо вам бросить; а то сейчас за ворот, да к хозяину.
— Заиграло! — кивнул мне Казанцев головой, мигнув на зрительный зал, и выражение лица было точь-в-точь такое, какое я видел
у него потом в пьесе Писемского «Самоуправцы», когда он, играя Девочкина, бросает это слово,
сидя верхом на
заборе и любуясь пламенем подожженного помещичьего дома.
Хорошо, когда есть другой благонадежный охотник, которому поручить и доверить ястреба на время, а самому часок-другой уснуть; но надо быть осторожну в выборе помощника; мне нередко случалось видеть, как спит охотник, присев к
забору, и спит ястреб,
сидя у него на руке, тогда как ястребу не следовало в это время даже и дремать. утвердительно сказать, что едва ли третья часть ястребов вынашивается хорошо.
В углу зажгли маленькую лампу. Комната — пустая, без мебели, только — два ящика, на них положена доска, а на доске — как галки на
заборе —
сидят пятеро людей. Лампа стоит тоже на ящике, поставленном «попом». На полу
у стен еще трое и на подоконнике один, юноша с длинными волосами, очень тонкий и бледный. Кроме его и бородача, я знаю всех. Бородатый басом говорит, что он будет читать брошюру «Наши разногласия», ее написал Георгий Плеханов, «бывший народоволец».
Афоня. Батюшки! Сил моих нет! Как тут жить на свете? За грехи это над нами! Ушла от мужа к чужому. Без куска хлеба в углу
сидела, мы ее призрели, нарядили на свои трудовые деньги! Брат
у себя урывает, от семьи урывает, а ей на тряпки дает, а она теперь с чужим человеком ругается над нами за нашу хлеб-соль. Тошно мне! Смерть моя! Не слезами я плачу, а кровью. Отогрели мы змею на своей груди. (Прислоняется к
забору.) Буду ждать, буду ждать. Я ей все скажу, все, что на сердце накипело.
Пролетка переваливалась из ямы в яму по немощеной, изрытой промоинами улице. Под
заборами, в бурьяне, валялись дохлые кошки и арбузные корки. Пролетка остановилась
у покосившихся ворот небольшого дома. На скамеечке
сидел подслеповатый, бритый старик в жилетке и железных очках. Таня крикнула...
Вечером, воротившись от Маши, я
сидел в темноте
у окна. Тихо было на улице и душно. Над
забором сада, как окаменевшие черные змеи, темнели средь дымки молодой листвы извилистые суки ветел. По небу шли черные облака странных очертаний, а над ними светились от невидимого месяца другие облака, бледные и легкие. Облака все время шевелились, ворочались, куда-то двигались, а на земле было мертво и тихо, как в глубокой могиле. И тишина особенно чувствовалась оттого, что облака наверху непрерывно двигались.
Поутру в сад я пошел. Обрезываю с яблони сухие сучья
у самого абдулинского
забора. Слышу, Митькин голос!.. Припал ухом к
забору — и ее голос!.. Говорят не по-русски!.. Из моего-то сада калитка тогда была в абдулинский сад — я туда. Свету не взвидел… Митька с немкой обнявшись
сидят, плачут да целуются!.. Увидавши меня, бежать шельма, — знает кошка, чье мясо съела… А Митька в ноги… «Батюшка, говорит, мы ведь повенчаны!!»
Наутро мне пришлось быть в воинском присутствии, — нужно было дать свой деревенский адрес на случай призыва меня из запаса. На большом дворе присутствия,
у заборов, стояли телеги с лошадьми, на телегах и на земле
сидели бабы, ребята, старики. Вокруг крыльца присутствия теснилась большая толпа мужиков. Солдат стоял перед дверью крыльца и гнал мужиков прочь. Он сердито кричал...