Неточные совпадения
По эту сторону насыпи пейзаж был более приличен и не так густо засорен людями: речка извивалась по холмистому дерновому полю, поле украшено небольшими группами берез, кое-где возвышаются бронзовые стволы сосен, под густой зеленью их крон — белые палатки, желтые
бараки, штабеля каких-то ящиков, покрытые брезентами, всюду красные кресты, мелькают белые фигуры сестер милосердия, под окнами дощатого домика
сидит священник
в лиловой рясе — весьма приятное пятно.
Воспоминание о них остается слабым и незначительным для Александрова. Каждый день стрельба и стрельба, каждый день глазомерные и компасные съемки, каждый день батальонные учения и рассыпной строй. Идут постоянные дожди, когда юнкера
сидят по
баракам и
в тысячный раз перезубривают уставы и «словесность».
Приснилось ему, что будто бы он с женой
в гостях у доктора
в громадной комнате, уставленной по стенам венскими стульями. На стульях
сидят все больные из
барака. Доктор с Матрёной ходят «русскую» среди зала, а он сам играет на гармонике и хохочет, потому что длинные ноги доктора совсем не гнутся, и доктор, важный, надутый, ходит по залу за Матрёной — точно цапля по болоту. И все больные тоже хохочут, раскачиваясь на стульях.
Он шлялся по промыслу, рассматривая людей. Вон,
в тени
барака, на бочке
сидит Сережка и, тренькая на балалайке, поет, строя смешные рожи...
Был я
в Петербурге, теперь
сижу здесь
в бараке, отсюда осенью уеду опять
в Петербург, потом весной опять сюда…
У околицы залаяли собаки. Я с надеждою стал вглядываться
в туман: может быть, фельдшер идет. Нет, прошла баба какая-то… Вдали поют петухи, из
барака доносятся глухие отхаркивания Игната. Я заметил, что
сижу как-то особенно грузно и что голова совсем уже лежит на плече. Я встал и снова вошел
в барак.
Ясный августовский вечер смотрел
в окно, солнце красными лучами скользило по обоям. Степан
сидел понурив голову, с вздрагивавшею от рыданий грудью. Узор его закапанной кровью рубашки был мне так знаком! Серая истасканная штанина поднялась, из-под нее выглядывала голая нога
в стоптанном штиблете… Я вспомнил, как две недели назад этот самый Степан, весь забрызганный холерною рвотою, три часа подряд на весу продержал
в ванне умиравшего больного. А те боялись даже пройти мимо
барака…
Я воротился
в барак. Рыков по-прежнему
сидел в ванне. Степан пошел подлить воды
в котел и передал больного Павлу. Павел, виновато улыбаясь, почтительно взял громадного Рыкова под мышки и стал его поддерживать.
В пятом часу утра я проснулся, словно меня что толкнуло. Шел мелкий дождь; сквозь окладные тучи слабо брезжил утренний свет. Я оделся и пошел к
бараку. Он глянул на меня из сырой дали — намокший, молчаливый.
В окнах еще горел свет; у лозинки под большим котлом мигал и дымился потухавший огонь. Я вошел
в барак;
в нем было тихо и сумрачно; Рыков неподвижно
сидел в ванне, низко и бессильно свесив голову; Степан, согнувшись, поддерживал его сзади под мышки.
Всем своим санитарам я говорю «вы» и держусь с ними совершенно как с равными. Мы нередко
сидим вместе на пороге
барака, курим и разговариваем; входя
в комнату, я здороваюсь с ними первый. И дисциплина от этого нисколько не колеблется, а нравственная связь становится крепче.
Зинаида Аркадьевна сначала очень рьяно взялась за дело. Щеголяя красным крестом и белизною своего фартука, она обходила больных, поила их чаем, оправляла подушки. Но скоро остыла. Как-то вечером зашел я к ним
в барак. Зинаида Аркадьевна
сидела на табуретке у стола, уронив руки на колени, и красиво-усталым голосом говорила...
Мы пошли к
баракам.
В небольшом каменном флигельке
сидело за чаем человек восемь врачей. Познакомились. Сообщили им, между прочим, что завтра сменяем их.