Неточные совпадения
— Ножом в
сердцах читаете, —
Сказал
священник лекарю,
Когда злодей у Демушки
Сердечко распластал.
Когда
священник начал мне давать уроки, он был удивлен не только общим знанием Евангелия, но тем, что я приводил тексты буквально. «Но господь бог, — говорил он, — раскрыв ум, не раскрыл еще
сердца». И мой теолог, пожимая плечами, удивлялся моей «двойственности», однако же был доволен мною, думая, что у Терновского сумею держать ответ.
Обыкновенно для помощи гимназическому
священнику приглашался
священник Баранович, человек глубоко верующий, чистый
сердцем и добрый.
Причины смерти почти всякий раз регистрируются
священниками по запискам врачей и фельдшеров, много тут фантазии, [Между прочим, я встречал тут такие диагнозы, как неумеренное питье от груди, неразвитость к жизни, душевная болезнь
сердца, воспаление тела, внутреннее истощение, курьезный пневмоний, Шпер и проч.] но в общем этот материал по существу тот же, что и в «Правдивых книгах», не лучше и не хуже.
Вскоре раздалось довольно нестройное пение
священников. Павла точно ножом кольнуло в
сердце. Он взглянул на Мари; она стояла с полными слез глазами, но ему и это показалось притворством с ее стороны.
— Все запишут! — отвечал ему с
сердцем Вихров и спрашивать народ повел в село. Довольно странное зрелище представилось при этом случае: Вихров, с недовольным и расстроенным лицом, шел вперед; раскольники тоже шли за ним печальные;
священник то на того, то на другого из них сурово взглядывал блестящими глазами. Православную женщину и Григория он велел старосте вести под присмотром — и тот поэтому шел невдалеке от них, а когда те расходились несколько, он говорил им...
Наконец грозная минута настала: старик отчислен заштат. Приезжает молодой
священник, для которого, в свою очередь, начинается сказка об изнурительном жизнестроительстве. На вырученные деньги за старый дом заштатный
священник ставит себе нечто вроде сторожки и удаляется в нее, питаясь крохами, падающими со скудной трапезы своего заместителя, ежели последний, по доброте
сердца или по добровольно принятому обязательству, соглашается что-нибудь уделить.
— Что говорить, батюшка, — повторил и извозчик, — и в молитве господней, сударь, сказано, — продолжал он, — избави мя от лукавого, и
священники нас, дураков, учат: «Ты, говорит, только еще о грехе подумал, а уж ангел твой хранитель на сто тысяч верст от тебя отлетел — и вселилась в тя нечистая сила: будет она твоими ногами ходить и твоими руками делать; в
сердце твоем, аки птица злобная, совьет гнездо свое…» Учат нас, батюшка!
И вдруг, оттого что такие же, как и ты, жалкие, заблудшие люди уверили тебя, что ты солдат, император, землевладелец, богач,
священник, генерал, — ты начинаешь делать очевидно, несомненно противное твоему разуму и
сердцу зло: начинаешь истязать, грабить, убивать людей, строить свою жизнь на страданиях их и, главное, — вместо того, чтобы исполнять единственное дело твоей жизни — признавать и исповедовать известную тебе истину, — ты, старательно притворяясь, что не знаешь ее, скрываешь ее от себя и других, делая этим прямо противоположное тому единственному делу, к которому ты призван.
Священник готов; он ждет нас у налоя; пойдем!» С безмолвным восторгом Юрий прижимает к
сердцу ее руку… и вот уже они стоят рядом… им подают брачные свечи…
Чекко спрятал в карман этот кусок бумаги, но он лег ему на
сердце камнем и с каждым днем всё становился тяжелей. Не однажды он хотел показать письмо
священнику, но долгий опыт жизни убедил его, что люди справедливо говорят: «Может быть, поп и говорит богу правду про людей, но людям правду — никогда».
Перед походом, когда полк, уже совсем готовый, стоял и ждал команды, впереди собралось несколько офицеров и наш молоденький полковой
священник. Из фронта вызвали меня и четырех вольноопределяющихся из других батальонов; все поступили в полк на походе. Оставив ружья соседям, мы вышли вперед и стали около знамени; незнакомые мне товарищи были взволнованы, да и у меня
сердце билось сильнее, чем всегда.
Священник стал нам разъяснять слова: «славите», «рящите» и «возноситеся», и, дойдя до значения этого последнего слова, сам тихо «вознесся» и умом и
сердцем.
На всякий случай Патап Максимыч отложил, сколько надо, денег ради умягчения консисторских
сердец, на случай, ежели б свибловский поп Сушило подал заявление, что, дескать, повенчанный им в церкви купец Василий Борисов купно со своим тестем, торгующим по свидетельству первого рода крестьянином Патапом Максимовым Чапуриным, главнейшим коноводом зловредного раскола, окрестили новорожденного младенца в доме означенного Чапурина в не дозволенной правительством моленной при действии тайно проживающего при городецкой часовне беглого
священника Иоанна Бенажавского.
Положение было рискованное: жених каждую минуту мог упасть в обморок, и тогда бог весть какой все могло принять оборот. Этого опасалась даже сама невеста, скрывавшая, впрочем, мастерски свое беспокойство. Но как часто бывает, что в больших горестях человеку дает силу новый удар, так случилось и здесь: когда
священник, глядя в глаза Висленеву, спросил его: «имаши ли благое произволение поять себе сию Елену в жену?» Иосаф Платонович выпрямился от острой боли в
сердце и дал робким шепотом утвердительный ответ.
Священник приостановился: у свидетелей похолодело возле
сердца.
«Боже великий и милосердный! Прости меня, прости маленькую грешную девочку», — выстукивало мое
сердце, и по лицу текли теплые, чистые детские слезы, мочившие мою пелеринку и руки
священника.
Все уже были в сборе, когда мы, младшие, заняли свои места. Светлое облачение, крестный ход по всем этажам института, наряды посторонних посетителей, ленты и звезды увешанных орденами попечителей — все это произвело на меня неизгладимое впечатление. Когда же
священник, подошедший к плотно закрытым царским вратам, возгласил впервые: «Христос Воскресе!» —
сердце мое екнуло и затрепетало так сильно, точно желая выпрыгнуть из груди…
— Нет, этого не следует, — сказал
священник. — Господь одарил вашу дочь очень впечатлительным и восприимчивым
сердцем, да еще и красотой, а поэтому подобное общество для нее вдвое опаснее.
В это время приехал Долинский с сельским
священником и дьячком, которых ему удалось ссылкой на законы и даже на регламент Петра Великого убедить в возможности венчать тяжело больного на дому, тем более, что соблазненная им девушка чувствует под
сердцем биение его ребенка. В этом созналась Любовь Аркадьевна Дубянской.
— «Господи Боже сил. Боже спасения нашего» — начал
священник тем ясным, ненапыщенным и кротким голосом, которым читают только одни духовные славянские чтецы, и который так неотразимо действует на русское
сердце.