Неточные совпадения
У
деда и на
сердце отлегло.
Невидимо течет по улице сонная усталость и жмет, давит
сердце, глаза. Как хорошо, если б бабушка пришла! Или хотя бы
дед. Что за человек был отец мой, почему
дед и дядья не любили его, а бабушка, Григорий и нянька Евгенья говорят о нем так хорошо? А где мать моя?
Присел на корточки, заботливо зарыл узел с книгами в снег и ушел. Был ясный январский день, всюду сверкало серебряное солнце, я очень позавидовал брату, но, скрепя
сердце, пошел учиться, — не хотелось огорчить мать. Книги, зарытые Сашей, конечно, пропали, и на другой день у него была уже законная причина не пойти в школу, а на третий его поведение стало известно
деду.
Продрогнув на снегу, чувствуя, что обморозил уши, я собрал западни и клетки, перелез через забор в
дедов сад и пошел домой, — ворота на улицу были открыты, огромный мужик сводил со двора тройку лошадей, запряженных в большие крытые сани, лошади густо курились паром, мужик весело посвистывал, — у меня дрогнуло
сердце.
Озими пышному всходу,
Каждому цветику рад,
Дедушка хвалит природу,
Гладит крестьянских ребят.
Первое дело у
дедаПотолковать с мужиком,
Тянется долго беседа,
Дедушка скажет потом:
«Скоро вам будет не трудно,
Будете вольный народ!»
И улыбнется так чудно,
Радостью весь расцветет.
Радость его разделяя,
Прыгало
сердце у всех.
То-то улыбка святая!
То-то пленительный смех!
(Стал на скамеечку челна)
Лучше теперь говори!..»
Деда целует и гладит:
«Или вы все заодно?..»
Дедушка с
сердцем не сладит,
Бьется, как голубь, оно.
— Помилуй нас господи! Не в
деда он пошел, а в батюшку, и не по младости исполнено его
сердце свирепства; не будет нам утехи от его царствованья!
Входим в лес по мокрой тропе, среди болотных кочек и хилого ельника. Мне кажется, что это очень хорошо — навсегда уйти в лес, как ушел Кирилло из Пуреха. В лесу нет болтливых людей, драк, пьянства, там забудешь о противной жадности
деда, о песчаной могиле матери, обо всем, что, обижая, давит
сердце тяжелой скукой.
Дед и бабушка снова переехали в город. Я пришел к ним, настроенный сердито и воинственно, на
сердце было тяжело, — за что меня сочли вором?
Лёжа на спине, мальчик смотрел в небо, не видя конца высоте его. Грусть и дрёма овладевали им, какие-то неясные образы зарождались в его воображении. Казалось ему, что в небе, неуловимо глазу, плавает кто-то огромный, прозрачно светлый, ласково греющий, добрый и строгий и что он, мальчик, вместе с
дедом и всею землёй поднимается к нему туда, в бездонную высь, в голубое сиянье, в чистоту и свет… И
сердце его сладко замирало в чувстве тихой радости.
Зала, гостиная и кабинет были полны редкостями и драгоценностями; все это досталось князю от
деда и от отца, но сам он весьма мало обращал внимания на все эти сокровища искусств: не древний и не художественный мир волновал его душу и
сердце, а, напротив того, мир современный и социальный!
— Что вы меня все этими наговорами лечите? — говорила она свекру с свекровьей. — Какой во мне бес? Я просто больна,
сердце у меня ноет, сосет меня что-то за
сердце, а вы все меня пугаете с
дедами да с бабками.
После обеда отец отослал меня и о чем-то долго совещался с
дедом.
Сердце подсказывало, что они говорят обо мне. Я не ошиблась. Отец позвал меня и, по своему обыкновению, глядя мне прямо в глаза, сказал...
— Михако, голубчик, отнеси орленка в горы, может быть, он найдет свою
деду, — упрашивала я старого казака, в то время как
сердце мое разрывалось от тоски и жалости.
Казалось, все нежные чувства, которых лишен был Яскулка в продолжение своей жизни, притекли разом к его
сердцу. Он ставил Лизу к солнечному свету, чтобы лучше разглядеть ее. Не ожидала она такого приема и в восторге от него расточала
деду самые горячие ласки. Наконец, он усадил ее на почетное место дивана и сел против нее в креслах.
Между этими дамами одна отличалась чудною красотою и собольею островерхою шапочкой наподобие
сердца, посреди которой алмазная пряжка укрепляла три белые перышка неизвестной в России птицы. Черные локоны, выпадая из-под шапочки, мешались с соболем воротника. Если б в старину досталось описывать ее красоту, наши
деды молвили бы просто: она была так хороша, что ни в сказках сказать, ни пером написать. Это была молдаванская княжна Мариорица Лелемико.
Отец ее не соглашался на наш брак, но он умер, и Елизабета, оставшись сиротой, укрыла свою голову от житейских гроз под кровом
деда и
сердце свое на моей груди.
Княжичу подали шапку, и он, в чем был, сопровождаемый дьяком и приставами, поспешил в палаты великокняжеские. В сенях встретили его рыдания ближних и слуг великого князя. «Сталось…
дед умер!» — подумал он, и
сердце его упало, шаги запнулись.