Неточные совпадения
— Я ее лечу. Мне кажется, я ее — знаю. Да. Лечу. Вот — написал работу: «Социальные причины истерии у женщин». Показывал Форелю, хвалит, предлагает издать, рукопись переведена одним
товарищем на немецкий. А мне издавать — не хочется. Ну, издам,
семь или семьдесят человек прочитают, а — дальше что? Лечить тоже не хочется.
— Значит, рабочие наши задачи такие: уничтожить самодержавие — раз! Немедленно освободить всех
товарищей из тюрем, из ссылки — два! Организовать свое рабочее правительство — три! — Считая, он шлепал ладонью по ящику и притопывал ногою в валенке по снегу; эти звуки напоминали работу весла — стук его об уключину и мягкий плеск. Слушало Якова человек
семь, среди них — двое студентов, Лаврушка и толстолицый Вася, — он слушал нахмуря брови, прищурив глаза и опустив нижнюю губу, так что видны были сжатые зубы.
Вверху стола сидел старик Корчагин; рядом с ним, с левой стороны, доктор, с другой — гость Иван Иванович Колосов, бывший губернский предводитель, теперь член правления банка, либеральный
товарищ Корчагина; потом с левой стороны — miss Редер, гувернантка маленькой сестры Мисси, и сама четырехлетняя девочка; с правой, напротив — брат Мисси, единственный сын Корчагиных, гимназист VI класса, Петя, для которого вся
семья, ожидая его экзаменов, оставалась в городе, еще студент-репетитор; потом слева — Катерина Алексеевна, сорокалетняя девица-славянофилка; напротив — Михаил Сергеевич или Миша Телегин, двоюродный брат Мисси, и внизу стола сама Мисси и подле нее нетронутый прибор.
Он умирал двадцати
семи лет, здоровый и сильный; прощаясь с
товарищами, он помнил, что одному из них задал довольно посторонний вопрос и даже очень заинтересовался ответом.
Знакомый вам казначей [Казначей — сам Пущин, главный деятель в учрежденных декабристами артелях для помощи нуждающимся
товарищам: Большой — для помощи в тюрьмах, Малой — для помощи вышедшим на поселение или
семьям умерших.] удачно все устроил: все ахали, соберутся ли долги?
Матвей мне говорил, что вы хотите участвовать в сборе для bon ami. [Добрый друг (франц.).] Когда-нибудь пришлите ваши 10 целковых. Я надеюсь к ним еще кой-что прибавить и все отправлю. Вероятно, он обратился и в Иркутск, хотя и там, при всех богатствах, мало наличности. Как это делается, не знаю. [В Иркутске жили
семьи С. Г. Волконского и С. П. Трубецкого, получавшие от родных большие суммы. Все состоятельные декабристы много помогали неимущим
товарищам и их
семьям.]
— Какое ж веселье, Лизанька? Так себе сошлись, — не утерпел на старости лет похвастаться
товарищам дочкою. У вас в Мереве, я думаю, гораздо веселее: своя
семья большая, всегда есть гости.
— Мы не добьемся лучшей доли, покуда не почувствуем себя
товарищами,
семьей друзей, крепко связанных одним желанием — желанием бороться за наши права.
— «Ничего», — говорит. И знаешь, как он спросил о племяннике? «Что, говорит, Федор хорошо себя вел?» — «Что значит — хорошо себя вести в тюрьме?» — «Ну, говорит, лишнего чего не болтал ли против
товарищей?» И когда я сказал, что Федя человек честный и умница, он погладил бороду и гордо так заявил: «Мы, Сизовы, в своей
семье плохих людей не имеем!»
Всё, что он видел и слышал, было так мало сообразно с его прошедшими, недавними впечатлениями: паркетная светлая, большая зала экзамена, веселые, добрые голоса и смех
товарищей, новый мундир, любимый царь, которого он
семь лет привык видеть, и который, прощаясь с ними со слезами, называет их детьми своими, — и так мало всё, что он видел, похоже на его прекрасные, радужные, великодушные мечты.
Крепкий, белый парень, кудрявый, с ястребиным носом и серыми, умными глазами на круглом лице, Фома был не похож на мужика, — если бы его хорошо одеть, он сошел бы за купеческого сына из хорошей
семьи. Это был человек сумрачный, говорил мало, деловито. Грамотный, он вел счета подрядчика, составлял сметы, умел заставить
товарищей работать успешно, но сам работал неохотно.
— Граждане,
товарищи, хорошие люди! Мы требуем справедливости к нам — мы должны быть справедливы друг ко другу, пусть все знают, что мы понимаем высокую цену того, что нам нужно, и что справедливость для нас не пустое слово, как для наших хозяев. Вот человек, который оклеветал женщину, оскорбил
товарища, разрушил одну
семью и внес горе в другую, заставив свою жену страдать от ревности и стыда. Мы должны отнестись к нему строго. Что вы предлагаете?
Восемнадцать лет тому назад умер мой
товарищ, окулист, и оставил после себя семилетнюю дочь Катю и тысяч шестьдесят денег. В своем завещании он назначил опекуном меня. До десяти лет Катя жила в моей
семье, потом была отдана в институт и живала у меня только в летние месяцы, во время каникул. Заниматься ее воспитанием было мне некогда, наблюдал я ее только урывками и потому о детстве ее могу сказать очень немного.
Всю свою жизнь я старался только о том, чтобы мое общество было выносимо для
семьи, студентов,
товарищей, для прислуги.
Мне было особенно досадно на Ивана Панаева, нашего первого лирика; он был прекрасный
товарищ, добрый и правдивый, очень меня любил, в
семье своей он считался главным — и он не заступился за меня, не заставил брата извиниться передо мною, а еще его оправдывал.
А в гостиной Ниночка тихо рассказывала студенту о том, что было
семь лет тому назад. Тогда Николай за одну историю был уволен с несколькими
товарищами из Технологического института, и только связи отца спасли его от большого наказания. При горячем объяснении с сыном вспыльчивый Александр Антонович ударил его, и в тот же вечер Николай ушел из дому и вернулся только сегодня. И оба — и рассказчица и слушатель — качали головами и понижали голос, и студент для ободрения Ниночки даже взял ее руку в свою и гладил.
Вторая — люди ее партии: тесная
семья дорогих
товарищей, занятых важным, единственно нужным для жизни делом.
Вспомнил студент своих
товарищей, которые неохотно говорят о
семьях, вспомнил свою мать, которая почти всегда лжет, когда ей приходится говорить о муже и детях…
Михаил Мемнонов, по прозвищу Бушуев, сделался и для меня и для моих
товарищей как бы членом нашей студенческой
семьи. Ему самому было бы горько покидать нас. Отцу моему он никогда не служил, в деревне ему было делать нечего. В житейском обиходе мы его считали"мужем совета"; а в дороге он тем паче окажется опытнее и практичнее всех нас.
Сысоев вопросительно поглядел на немца, на
товарищей, как бы недоумевая; почему будет обеспечена
семья, а не он сам?
Я еще писал
товарищам о том, как я изумительно устроился, а мне уже было невесело, просто невесело; и причину состояния этого я долго не мог найти, так как по виду все было прекрасно, красиво, весело, и нигде так много не смеялись, как у Нордена. Только шаг за шагом проникая в тайники этого странного дома и этой странной
семьи, — вернее, лишь касаясь прикосновением внешним их холодных стен, я начал догадываться об источниках тяжелой грусти, томительной тоски, лежавшей над людьми и местом.
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю и всегда с особенным радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему-то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с
семьей и поехавшем однажды с
товарищем, богатым купцом, к Макарью.