Неточные совпадения
Но на четвертом курсе я женился, жена из солидной судейской
семьи, отец ее — прокурор в провинции, дядя —
профессор.
У этого
профессора было две дочери, лет двадцати
семи, коренастые такие — Бог с ними — носы такие великолепные, кудри в завитках и глаза бледно-голубые, а руки красные с белыми ногтями.
Отец Фогта — чрезвычайно даровитый
профессор медицины в Берне; мать из рода Фолленов, из этой эксцентрической, некогда наделавшей большого шума швейцарско-германской
семьи.
Лучший
профессор медицины приезжал осматривать всех членов нашей
семьи.
Говорили, будто в детстве он был похищен из зажиточной
семьи бандой слепцов, с которыми бродил, пока известный
профессор не обратил внимания на его замечательный музыкальный талант.
Куницын вполне оправдал внимание царя; он был один между нашими
профессорами урод в этой
семье.
Этот
профессор принадлежал к университетским замухрышкам, которые всю жизнь тянут самую неблагодарную лямку: работают за десятерых, не пользуются благами жизни и кончают тем, что оставляют после себя несколько томов исследования о каком-нибудь греческом придыхании и голодную
семью.
Его мать перешла работать в
семью одного
профессора Московского университета, с которым А.П. Сухов, посещая по праздникам свою мать, встречался.
По приезде в Кузьмищево Егор Егорыч ничего не сказал об этом свидании с архиереем ни у себя в
семье, ни отцу Василию из опасения, что из всех этих обещаний владыки, пожалуй, ничего не выйдет; но Евгений, однако, исполнил, что сказал, и Егор Егорыч получил от него письмо, которым преосвященный просил от его имени предложить отцу Василию место ключаря при кафедральном губернском соборе, а также и должность
профессора церковной истории в семинарии.
Персиков вернулся в кабинет, к диаграммам, но заниматься ему все-таки не пришлось. Телефон выбросил огненный кружочек, и женский голос предложил
профессору, если он желает жениться на вдове интересной и пылкой, квартиру в
семь комнат. Персиков завыл в трубку...
В Петербурге
семь лет жил, всех
профессоров перенюхал…
Стихи Озерова, после Сумарокова и Княжнина, так обрадовали публику, что она, восхитившись сначала, продолжала
семь лет безотчетно ими восхищаться, с благодарностью вспоминая первое впечатление, — и вдруг, публично с кафедры ученый педант — чем был в глазах публики всякий
профессор — смеет называть стихи по большей части дрянными, а всю трагедию — нелепостью…
Профессор (Гросману). Позвольте вас попросить. (Подает термометр.) При начале опыта было тридцать
семь и две. (Доктору.) Так, кажется? Да будьте добры, пульс проверьте. Трата неизбежна.
Профессор. Ну, вот вам и доказательство! Так и должно было быть. (Вынимает записную книжку и записывает.) Восемьдесят два, так? И тридцать
семь и пять десятых? Как только вызван гипноз, так непременно усиленная деятельность сердца.
Но вечер скорее расстроил его, чем одушевил. Собралось человек шесть-семь, больше
профессора из молодых, один учитель, два писателя. Были и дамы, Разговор шел о диспуте. Смеялись над магистрантом, потом пошли пересуды и анекдоты. За ужином было шумно, но главной нотой было все-таки сознание, что кружки развитых людей — капля в этом море московской бытовой жизни…"Купец"раздражал всех. Иван Алексеевич искренне излился и позабавил всех своими на вид шутливыми, но внутренне горькими соображениями.
В Богимове мы уже застали «готовых» дачников. Это были: В. А. Вагнер — впоследствии известный
профессор зоологии, живший там с женой и тетушкой, и
семья тоже известного художника, академика А. А. Киселева, которая состояла из премилых детей-подростков, угощавших А. П. спектаклями из ими же инсценированных его рассказов. Сам А. А. Киселев был в начале лета на этюдах на Кавказе, но вскоре возвратился в Богимово. Таким образом, в интеллигентной компании недостатка не было, и жизнь протекала далеко не скучно.
Указы обнимают время с 1743 по 1780 год, т. е. всего кряду тридцать
семь лет весьма интересной в жизни России эпохи XVIII столетия, и любопытны не менее, например, чем краткие выборки из «Книнской судебной книги», сохраненной киевским
профессором Антоновичем и отпечатанные в «Киевскои старине», или «Известия об излишних монахах», выводимые в том же издании
профессором киевск. дух. академии Ф. Терновским.