Неточные совпадения
Он узнал в конце августа о том, что Облонские уехали в Москву, от их
человека, привезшего назад
седло.
Но его порода долговечна, у него не было ни одного
седого волоса, ему никто не давал сорока лет, и он помнил, что Варенька говорила, что только в России
люди в пятьдесят лет считают себя стариками, а что во Франции пятидесятилетний
человек считает себя dans la force de l’âge, [в расцвете лет,] a сорокалетний — un jeune homme. [молодым
человеком.]
Не успел Вронский посмотреть
седло, о котором надо было сделать распоряжение, как скачущих позвали к беседке для вынимания нумеров и отправления. С серьезными, строгими, многие с бледными лицами, семнадцать
человек офицеров сошлись к беседке и разобрали нумера. Вронскому достался 7-й нумер. Послышалось: «садиться!»
— Эх ты! А и
седым волосом еще подернуло! скрягу Плюшкина не знаешь, того, что плохо кормит
людей?
В комнату вошел
человек лет пятидесяти, с бледным, изрытым оспою продолговатым лицом, длинными
седыми волосами и редкой рыжеватой бородкой.
В Дрездене, на Брюлевской террасе, между двумя и четырьмя часами, в самое фешенебельное время для прогулки, вы можете встретить
человека лет около пятидесяти, уже совсем
седого и как бы страдающего подагрой, но еще красивого, изящно одетого и с тем особенным отпечатком, который дается
человеку одним лишь долгим пребыванием в высших слоях общества.
У окна сидел и курил
человек в поддевке, шелковой шапочке на голове,
седая борода его дымилась, выпуклыми глазами он смотрел на
человека против него, у этого
человека лицо напоминает благородную морду датского дога — нижняя часть слишком высунулась вперед, а лоб опрокинут к затылку, рядом с ним дремали еще двое, один безмолвно, другой — чмокая с сожалением и сердито.
Он уже так отупел, что виденное не взволновало его. Теперь Анфимьевна лежала, задыхаясь, в своей комнате; за нею ухаживал небритый,
седой фельдшер Винокуров,
человек — всегда трезвый, очень болтливый, но уважаемый всей улицей.
К удивлению Самгина все это кончилось для него не так, как он ожидал.
Седой жандарм и товарищ прокурора вышли в столовую с видом
людей, которые поссорились; адъютант сел к столу и начал писать, судейский, остановясь у окна, повернулся спиною ко всему, что происходило в комнате. Но
седой подошел к Любаше и негромко сказал...
— А то — отвезти в Ладожско озеро да и потопить, — сказал, окая,
человек в изношенной финской шапке, в потертой черной кожаной куртке, шапка надвинута на брови, под нею вздулись синеватые щеки, истыканные
седой щетиной; преодолевая одышку,
человек повторял...
В купе вагона, кроме Самгина, сидели еще двое: гладенький старичок в поддевке, с большой серебряной медалью на шее, с розовым личиком, спрятанным в
седой бороде, а рядом с ним угрюмый усатый
человек с большим животом, лежавшим на коленях у него.
Круг пошел медленнее, шум стал тише, но
люди падали на пол все чаще, осталось на ногах десятка два;
седой, высокий
человек, пошатываясь, встал на колени, взмахнул лохматой головою и дико, яростно закричал...
Холеное, голое лицо это, покрытое туго натянутой, лоснящейся, лайковой кожей, голубоватой на месте бороды, наполненное розовой кровью, с маленьким пухлым ртом, с верхней губой, капризно вздернутой к маленькому, мягкому носу, ласковые, синеватые глазки и
седые, курчавые волосы да и весь облик этого
человека вызывал совершенно определенное впечатление — это старая женщина в костюме мужчины.
Он
человек среднего роста, грузный, двигается осторожно и почти каждое движение сопровождает покрякиванием. У него, должно быть, нездоровое сердце, под добрыми серого цвета глазами набухли мешки. На лысом его черепе, над ушами, поднимаются, как рога,
седые клочья, остатки пышных волос; бороду он бреет; из-под мягкого носа его уныло свисают толстые, казацкие усы, под губою — остренький хвостик эспаньолки. К Алексею и Татьяне он относится с нескрываемой, грустной нежностью.
Через час он сидел в маленькой комнатке у постели, на которой полулежал обложенный подушками бритоголовый
человек с черной бородой, подстриженной на щеках и раздвоенной на подбородке белым клином
седых волос.
Вот в синем ухе колокольни зашевелилось что-то бесформенное, из него вылетела шапка, потом — другая, вылетел комом свернутый передник, —
люди на земле судорожно встряхнулись, завыли, заорали; мячами запрыгали мальчишки, а лысый мужичок с
седыми усами прорезал весь шум тонким визгом...
Из какого-то переулка выехали шестеро конных городовых, они очутились в центре толпы и поплыли вместе с нею, покачиваясь в
седлах, нерешительно взмахивая нагайками. Две-три минуты они ехали мирно, а затем вдруг вспыхнул оглушительный свист, вой; маленький
человек впереди Самгина, хватая за плечи соседей, подпрыгивал и орал...
— И все вообще, такой ужас! Ты не знаешь: отец, зимою, увлекался водевильной актрисой; толстенькая, красная, пошлая, как торговка. Я не очень хороша с Верой Петровной, мы не любим друг друга, но — господи! Как ей было тяжело! У нее глаза обезумели. Видел, как она
поседела? До чего все это грубо и страшно.
Люди топчут друг друга. Я хочу жить, Клим, но я не знаю — как?
Обыкновенно
люди такого роста говорят басом, а этот говорил почти детским дискантом. На голове у него — встрепанная шапка полуседых волос, левая сторона лица измята глубоким шрамом, шрам оттянул нижнее веко, и от этого левый глаз казался больше правого. Со щек волнисто спускалась двумя прядями
седая борода, почти обнажая подбородок и толстую нижнюю губу. Назвав свою фамилию, он пристально, разномерными глазами посмотрел на Клима и снова начал гладить изразцы. Глаза — черные и очень блестящие.
Гусаров сбрил бородку, оставив сердитые черные усы, и стал похож на армянина. Он снял крахмаленную рубашку, надел суконную косоворотку, сапоги до колена, заменил шляпу фуражкой, и это сделало его
человеком, который сразу, издали, бросался в глаза. Он уже не проповедовал необходимости слияния партий, социал-демократов называл «
седыми», социалистов-революционеров — «серыми», очень гордился своей выдумкой и говорил...
— Долой самодержавие! — кричали всюду в толпе, она тесно заполнила всю площадь, черной кашей кипела на ней, в густоте ее неестественно подпрыгивали лошади, точно каменная и замороженная земля под ними стала жидкой, засасывала их, и они погружались в нее до колен, раскачивая согнувшихся в
седлах казаков; казаки, крестя нагайками воздух, били направо, налево,
люди, уклоняясь от ударов, свистели, кричали...
Он сильно
поседел, снова отрастил три бороды и длинные волосы; похудевшее лицо его снова стало лицом множества русских, суздальских
людей.
Вскрикивая, он черпал горстями воду, плескал ее в сторону Марины, в лицо свое и на
седую голову.
Люди вставали с пола, поднимая друг друга за руки, под мышки, снова становились в круг, Захарий торопливо толкал их, устанавливал, кричал что-то и вдруг, закрыв лицо ладонями, бросился на пол, — в круг вошла Марина, и
люди снова бешено, с визгом, воем, стонами, завертелись, запрыгали, как бы стремясь оторваться от пола.
— Как видите, пред вами — типичный неудачник. Почему? Надо вам сказать, что мою способность развязывать процессуальные узлы, путаницу понятий начальство весьма ценит, и если б не это, так меня давно бы уже вышибли из
седла за строптивость характера и любовь к обнажению противоречий. В практике юристов важны не
люди, а нормы, догмы, понятия, — это вам должно быть известно.
Люди, с их деяниями, потребны только для проверки стойкости понятий и для вящего укрепления оных.
Мария Романовна тоже как-то вдруг
поседела, отощала и согнулась; голос у нее осел, звучал глухо, разбито и уже не так властно, как раньше. Всегда одетая в черное, ее фигура вызывала уныние; в солнечные дни, когда она шла по двору или гуляла в саду с книгой в руках, тень ее казалась тяжелей и гуще, чем тени всех других
людей, тень влеклась за нею, как продолжение ее юбки, и обесцвечивала цветы, травы.
Самгин почувствовал, что его фигура вызывает настороженное молчание или же неприязненные восклицания. Толстый
человек с большой головой и лицом в
седой щетине оттянул подтяжку брюк и отпустил ее, она так звучно щелкнула, что Самгин вздрогнул, а
человек успокоительно сказал...
Но говорила без досады, а ласково и любовно. На висках у нее появились
седые волосы, на измятом лице — улыбка
человека, который понимает, что он родился неудачно, не вовремя, никому не интересен и очень виноват во всем этом.
Тесной группой шли политические,
человек двадцать, двое — в очках, один — рыжий, небритый, другой —
седой, похожий на икону Николая Мирликийского, сзади их покачивался пожилой
человек с длинными усами и красным носом; посмеиваясь, он что-то говорил курчавому парню, который шел рядом с ним, говорил и показывал пальцем на окна сонных домов.
Пред ними подскакивал и качался на тонких ножках защитник, небольшой
человек с выпученным животом и
седым коком на лысоватой голове; он был похож на петуха и обладал раздражающе звонким голосом.
В столовой, у стола, сидел другой офицер, небольшого роста, с темным лицом, остроносый, лысоватый, в
седой щетине на черепе и верхней губе,
человек очень пехотного вида; мундир его вздулся на спине горбом, воротник наехал на затылок. Он перелистывал тетрадки и, когда вошел Клим, спросил, взглянув на него плоскими глазами...
Он сосчитал огни свеч: двадцать семь. Четверо мужчин — лысые, семь
человек седых. Кажется, большинство их, так же как и женщин, все
люди зрелого возраста. Все — молчали, даже не перешептывались. Он не заметил, откуда появился и встал около помоста Захарий; как все, в рубахе до щиколоток, босой, он один из всех мужчин держал в руке толстую свечу; к другому углу помоста легко подбежала маленькая, — точно подросток, — коротковолосая, полуседая женщина, тоже с толстой свечой в руке.
На лестницу вбежали двое молодых
людей с корзиной цветов, навстречу им двигалась публика, —
человек с широкой
седой бородой, одетый в поддевку, говорил...
— Я государству — не враг, ежели такое большое дело начинаете, я землю дешево продам. —
Человек в поддевке повернул голову, показав Самгину темный глаз, острый нос,
седую козлиную бородку, посмотрел, как бородатый в сюртуке считает поданное ему на тарелке серебро сдачи со счета, и вполголоса сказал своему собеседнику...
Разгорался спор, как и ожидал Самгин. Экипажей и красивых женщин становилось как будто все больше. Обогнала пара крупных, рыжих лошадей, в коляске сидели, смеясь, две женщины, против них тучный, лысый
человек с
седыми усами; приподняв над головою цилиндр, он говорил что-то, обращаясь к толпе, надувал красные щеки, смешно двигал усами, ему аплодировали. Подул ветер и, смешав говор, смех, аплодисменты, фырканье лошадей, придал шуму хоровую силу.
— Вы повторите эти слова в будущей вашей обвинительной речи, — посоветовал адвокат и засмеялся так громко, что из толпы рабочих несколько
человек взглянули на него и сначала один,
седой, а за ним двое помоложе присоединились к зрителям.
Старичок с белыми волосами прошел в шкап и скрылся там. В это время Фанарин, увидав товарища, такого же, как и он, адвоката, в белом галстуке и фраке, тотчас же вступил с ним в оживленный разговор; Нехлюдов же разглядывал бывших в комнате. Было
человек 15 публики, из которых две дамы, одна в pince-nez молодая и другая
седая. Слушавшееся нынче дело было о клевете в печати, и потому собралось более, чем обыкновенно, публики — всё
люди преимущественно из журнального мира.
Вечером в комнату вошел высокий
человек с длинными седеющими волосами и
седой бородой; старик этот тотчас же подсел к Масловой и стал, блестя глазами и улыбаясь, рассматривать ее и шутить с нею.
Нехлюдов слушал его хриплый старческий голос, смотрел на эти окостеневшие члены, на потухшие глаза из-под
седых бровей, на эти старческие бритые отвисшие скулы, подпертые военным воротником, на этот белый крест, которым гордился этот
человек, особенно потому, что получил его за исключительно жестокое и многодушное убийство, и понимал, что возражать, объяснять ему значение его слов — бесполезно.
— А я вам доложу, князь, — сказал приказчик, когда они вернулись домой, — что вы с ними не столкуетесь; народ упрямый. А как только он на сходке — он уперся, и не сдвинешь его. Потому, всего боится. Ведь эти самые мужики, хотя бы тот
седой или черноватый, что не соглашался, — мужики умные. Когда придет в контору, посадишь его чай пить, — улыбаясь, говорил приказчик, — разговоришься — ума палата, министр, — всё обсудит как должно. А на сходке совсем другой
человек, заладит одно…
— Подлец! Честные
люди так не делают… Подлец он, подлец… захотел посмеяться над моими
седыми волосами… над моей старостью.
У нас в обществе, я помню, еще задолго до суда, с некоторым удивлением спрашивали, особенно дамы: «Неужели такое тонкое, сложное и психологическое дело будет отдано на роковое решение каким-то чиновникам и, наконец, мужикам, и „что-де поймет тут какой-нибудь такой чиновник, тем более мужик?“ В самом деле, все эти четыре чиновника, попавшие в состав присяжных, были
люди мелкие, малочиновные,
седые — один только из них был несколько помоложе, — в обществе нашем малоизвестные, прозябавшие на мелком жалованье, имевшие, должно быть, старых жен, которых никуда нельзя показать, и по куче детей, может быть даже босоногих, много-много что развлекавшие свой досуг где-нибудь картишками и уж, разумеется, никогда не прочитавшие ни одной книги.
Люди перейдут, имущество и
седла тоже можно перенести, но как быть с мулами?
Этот, по словам Аркадия Павлыча, государственный
человек был роста небольшого, плечист,
сед и плотен, с красным носом, маленькими голубыми глазами и бородой в виде веера.
Из опыта выяснилось, что во время сильных дождей быть в дороге невыгодно, потому что пройти удается немного,
люди и лошади скоро устают,
седла портятся, планшет мокнет и т.д.
На другой день была назначена дневка. Я велел
людям осмотреть
седла, просушить то, что промокло, и почистить винтовки. Дождь перестал; свежий северо-западный ветер разогнал тучи; выглянуло солнце.
Наконец мы услышали голоса: кто-то из казаков ругал лошадь. Через несколько минут подошли
люди с конями. Две лошади были в грязи.
Седла тоже были замазаны глиной. Оказалось, что при переправе через одну проточку обе лошади оступились и завязли в болоте. Это и было причиной их запоздания. Как я и думал, стрелки нашли трубку Дерсу на тропе и принесли ее с собой.
Сначала перевезли
седла, потом переправили
людей.
После чая
люди занялись каждый своим делом: кто чистил винтовку, кто поправлял
седло или починял разорванную одежду.
К трем часам дня отряд наш стал подходить к реке Уссури. Опытный глаз сразу заметил бы, что это первый поход. Лошади сильно растянулись, с них то и дело съезжали
седла, расстегивались подпруги,
люди часто останавливались и переобувались. Кому много приходилось путешествовать, тот знает, что это в порядке вещей. С каждым днем эти остановки делаются реже, постепенно все налаживается, и дальнейшие передвижения происходят уже ровно и без заминок. Тут тоже нужен опыт каждого
человека в отдельности.
Спустившись с дерева, я присоединился к отряду. Солнце уже стояло низко над горизонтом, и надо было торопиться разыскать воду, в которой и
люди и лошади очень нуждались. Спуск с куполообразной горы был сначала пологий, но потом сделался крутым. Лошади спускались, присев на задние ноги. Вьюки лезли вперед, и, если бы при
седлах не было шлей, они съехали бы им на голову. Пришлось делать длинные зигзаги, что при буреломе, который валялся здесь во множестве, было делом далеко не легким.